у правого уха.
- Остальная форма пока еще разрабатывается, - сообщил он Тоби.
Через несколько недель, в середине апреля, Хитер установила ширму
вокруг постели Джека и вымыла его губкой с шампунем, чтобы взять на себя
хоть немного работы сиделок. Она сказала:
- Я не уверена, что так же умело, как другие женщины, которые тебя
моют. Но я становлюсь ревнивой.
Он возразил:
- Клянусь, что могу объяснить, где был этой ночью!
- Уже не первая сиделка, выходя из больницы, говорит мне, что ты ее
любимый пациент...
- Ну, милая, это нелепо! Кто угодно может стать их любимым пациентом.
Это просто. Все, что нужно делать, - это не тошнить на них и не смеяться
над их шапочками.
- Так просто, да? - спросила она, протирая губкой его левую руку.
- Также нужно съедать все, что лежит на обеденном подносе, не
выпрашивать у них большую дозу героина без предписания врача и никогда
не подделывать остановку сердца только для того, чтобы привлечь их
внимание. - Они говорят, что ты такой милый, смелый, и забавный.
- О, чепуха, - ответил он с преувеличенной скромностью, но явно был
удивлен.
- Двое из них сообщили мне, что я должна быть счастлива, имея такого
мужа.
- Ты ударила их?
- Удалось с собой совладать.
- Хорошо. А то бы они передали это мне.
- Я была бы счастлива.
- А некоторые из этих сиделок сильные, у них, наверное, довольно
тяжелая рука.
- Я люблю тебя, Джек, - прошептала Хитер, наклоняясь над кроватью и
целуя его раскрытыми губами.
От поцелуя у него перехватило дыхание. Ее волосы упали ему на лицо;
они пахли лимонным шампуНем. - Хитер, - ответил он тихо, кладя руку ей
на щеку. - Хитер, Хитер, повторял он ее имя, как будто оно было
священным, что на самом деле было так: не только именем, но и молитвой,
которая поддерживала его. Имя и ее лицо делали его ночи менее темными, а
его дни, полные боли, - более короткими.
- Я так счастлива, - повторила она.
- Я тоже. Что встретил тебя.
- Ты скоро будешь снова со мной, дома.
- Скоро, - сказал он, хотя знал, что пролежит в реабилитационной
больнице еще много недель.
- И больше не будет ночей в одиночестве, - добавила она.
- Не будет.
- Всегда вместе.
- Всегда. - Его горло сжалось, и он испугался, что сейчас
расплачется. Он не стыдился плакать, но не думал, что кто-нибудь из них
двоих найдет утешение в слезах. Им нужна вся сила и решительность для
борьбы, которая еще впереди. Джек с трудом сглотнул и прошептал:
- Когда я вернусь домой...
- Да?
- И мы сможем снова быть вместе в постели.... Приблизив свое лицо к
его, она тоже прошептала:
- Да?
- Ты будешь делать для меня кое-что особенное?
- Конечно, глупый.
- Ты будешь одеваться как сиделка? Это меня вправду возбуждает...
Хитер замигала от удивления, потом разразилась смехом, и махнула его
холодной губкой по лицу:
- Животное!
- Ну тогда, как насчет монашки?
- Извращенец!
- Герл-скаут?
- Мой милый, смелый и забавный извращенец!
Если бы у него не было хорошего чувства юмора, он бы не смог быть
полицейским. Смех, иногда черный смех, был щитом, который позволял
проходить, не пачкаясь, сквозь грязь и безумие, в котором большинство
полицейских вынуждены действовать в наше время.
Чувство юмора помогало выздоровлению и позволяло не поддаваться боли
и тревогам, хотя была одна вещь, над которой Джеку было тяжело смеяться,
его беспомощность. Он приходил в ужас от того, что нуждается в помощи
при самых примитивных физических действиях и регулярном промывании
клизмой, только чтобы противостоять влиянию крайнего бездействия. Неделя
за неделей отсутствие уединенности в такого сорта делах становится все
более и более унизительным.
Еще хуже быть привязанным к кровати, в твердом захвате гипса, без
возможности бегать или шагать, или даже ползать, если случится внезапная
катастрофа. Периодически его охватывала уверенность, что больница скоро
будет сметена огнем или повалена землетрясением. Хотя он знал, что
персонал хорошо натренирован на действия в чрезвычайных обстоятельствах
и что его не бросят в жертву пламени или смертельному весу рушащихся
стен, время от времени его охватывала необъяснимая, иррациональная
паника. Часто посреди мертвой ночи слепой ужас сжимал его сильней и
сильней с каждым часом и отступал постепенно лишь под напором логики или
усталости.
В середине мая Джек испытал глубокий восторг и безграничную
благодарность медикам, которые не позволили ему лишиться возможности
двигаться. Наконец он имел в своем распоряжении ноги и руки, смог
заниматься с ритмически сжимающимися резиновыми шариками и выписывать
кривые руками с небольшим весом. Мог почесать нос, если тот зудел,
покормить себя до некоторой степени самостоятельно, высморкаться. Он
испытывал благоговение по отношению к людям, которые страдают
перманентным параличом ниже шеи, но быстро возвращаются к удовольствию
от жизни и встречают будущее с надеждой, потому что знал, что не
обладает их мужеством или характером, не важно, был ли он выбран лучшим
пациентом недели, месяца или столетия.
Его лишили ног и рук на три месяца, и он был так придавлен отчаянием!
А если бы он не знал, что когда-то сможет встать с кровати и снова
выучиться ходить примерно к тому времени, когда весна перейдет в лето,
то перспектива долговременной беспомощности свела бы его с ума.
За окном его палаты на третьем этаже он мог видеть только крону
высокой пальмы. Много недель Джек провел час за часом наблюдая, как ее
листья дрожат от легкого бриза или неистово сотрясаются от штормового
ветра; ярко-зеленые на фоне солнечного неба, хмуро-зеленые на фоне
угрюмых облаков. Иногда проскальзывали через эту обрамленную часть неба
птицы, и Джек волновался при каждом кратком их полете.
Поклялся, что, когда встанет на ноги, никогда снова не позволит себе
сделаться таким беспомощным. Он знал о высокомерии этой клятвы: его
способность выполнить ее зависит от капризов судьбы. Человек полагает, а
Бог располагает. Но по этому поводу он не мог смеяться над собой:
никогда не будет снова беспомощным. Никогда! Это был вызов Богу: Оставь
меня в покое или убей, но не вводи опять в этот грех.
Капитан Лайл Кроуфорд, посетил его в третий раз вечером третьего
июня.
Это был неописуемый человек среднего роста и среднего веса, с коротко
стриженными каштановыми волосами, карими глазами, смуглой кожей - все
достоинства этой неопределенности. Он был одет в костюм от Хаш Паппис:
шоколадно-коричневый пиджак, желтовато-коричневую рубашку, как будто его
главным желанием было выглядеть настолько незаметным, чтобы сливаться с
любым фоном и, может быть, постигнуть невидимости. Капитан носил на
голове коричневую кепку, которую снял и держал обеими руками все то
время, что простоял у кровати. Он медленно говорил и быстро улыбался, но
имел столько благодарностей за отвагу, сколько не набралось бы у любых
других двоих полицейских в департаменте. Он был лучшим, прирожденным
лидером из всех, кого Джек только встречал.
- Как дела? - спросил Кроуфорд.
- Моя ведущая рука поправляется, а вот помогающая - все еще паршиво,
- сказал Джек.
- Главное - не стискивать ракетку.
- Ты думаешь, в этом мои проблемы?
- В этом и в том, что ты не можешь встать.
Джек рассмеялся.
- Как дела в отделе, капитан?
- Забавы не прекращаются. Два парня завернули в ювелирный на
Вествуд-бульваре этим утром, прямо после открытия. Глушители на оружии
застрелили владельца и двоих служащих, убили их искусней, чем старый
Король Тут, прежде чем кто-либо смог включить тревогу. Никто снаружи
ничего не слышал. Чемоданы полны драгоценностями. Открыли огромный сейф
в задней комнате, полный жутко дорогих вещей, на миллион. Там все
выглядит как после танца кекуок. Затем оба парня принялись выяснять, что
брать сначала и есть ли у них время взять все. Один из них что-то сказал
относительно матушки другого, ну а дальше ты знаешь, они застрелили друг
друга.
- Боже!
- Ну, прошло немного времени, и туда зашел покупатель. Четыре
мертвеца плюс полуживой подонок, растянувшийся на полу, раненый так
скверно, что даже не смог уползти оттуда и попытаться смыться.
Покупатель остался там, в шоке от крови, которая забрызгала все вокруг.
Он был просто парализован видом всего этого. Раненый ублюдок ждал, что
покупатель сделает что-нибудь, но когда парень просто застыл разинув
рот, то грабитель заявил:
- Ради любви к Господу, вызовите "скорую помощь"!
- "Ради любви к Господу"? - повторил Джек.
- "Ради любви к Господу". Когда показались фельдшеры, первое, что он
попросил, это Библию.
Джек недоверчиво покрутил головой из стороны в сторону на подушке.
- Приятно слышать, что не все эти подонки безбожники, а?
- Это греет мне душу, - сказал Кроуфорд.
Джек был единственный больной в палате. Его совсем недавний сосед,
пятидесятилетний специалист по планированию фермерского хозяйства,
пролежав три дня, умер вчера от осложнений после обычной операции на
желчном пузыре.
Кроуфорд сел на край свободной постели.
- У меня есть хорошие новости для тебя.
- Я этим воспользуюсь.
- Департамент Внутренних дел наконец составил окончательный рапорт о
перестрелке, и ты оправдан во всех действиях. Что еще лучше, и шеф, и
комиссия собираются принять их как решающие.
- Почему же я не хочу плясать?
- Мы оба знаем, что весь запрос о специальном расследовании был
дерьмом. Но мы также оба знаем... Что раз уж они открыли эту дверь, то
не всегда закрывают ее, не хлопая по пальцам некоторых невинных парней.
Поэтому мы возносим наши благословения.
- Они оправдали и Лютера?
- Да, конечно.
- Хорошо.
Кроуфорд сказал:
- Я поставил твое имя в список на благодарности - Лютера тоже,
посмертно. Обе кандидатуры, кажется, собираются одобрить.
- Спасибо, капитан.
- Вы заслужили.
- Я не собираюсь проклинать кретинов из комиссии, а шеф может тоже
идти в ад пешком, вот и все. Но что значит для меня, так то, что именно
вы вписали наши имена.
Опустив взгляд на коричневую кепку, которую он крутил и мял в своих
смуглых руках, Кроуфорд сказал:
- Я ценю это.
Они оба немного помолчали.
Джек вспомнил Лютера. Он представил, что и Кроуфорд тоже.
Наконец Кроуфорд поглядел выше кепки и произнес:
- Теперь плохие новости.
- Всегда какие-то есть.
- Не очень плохие, просто раздражающие. Ты слышал о фильме Энсона
Оливера?
- Котором? Их три.
- Значит, не слышал. Его родители и его беременная невеста подписали
контракт с Уорнер Бразерс.
- Контракт?
- О продаже прав на биографию Энсона Оливера за миллион долларов.
Джек потерял дар речи.
Кроуфорд сказал:
- Судя по их словам, они заключили контракт по двум причинам.
Во-первых, хотят обеспечить нерожденного сына Оливера, чтобы будущее
ребенка было надежным.
- Что насчет будущего моего ребенка? - спросил Джек зло.
Кроуфорд поднял голову.
- Ты и вправду расстроен?
- Да!
- Черт, Джек, с каких это пор наши дети волнуют подобных людей?
- С никаких.
- Точно. Ты, и я, и наши дети, мы здесь для того, чтобы аплодировать
им, когда они сделают что-нибудь артистическое или
высокоинтеллектуальное, - и убирать за ними, когда они нагадят.
- Это несправедливо, - сказал Джек. Он рассмеялся над собственными
словами - как будто какой-либо опытный полицейский действительно мог
вообразить, что жизнь справедлива, добродетель вознаграждается, а
грубость карается. - А, черт!
