бережно посыпала шапку нафталином и в полиэтиленовом пакете
положила на верхнюю полку в кладовке. Теперь ей хотелось иметь
кожаную куртку, но не такую, как у Дерюжкиной, а такую, как у
Мокрощелкиной. Ей в жизни крупно повезло - она получила куртку
гораздо лучше той, о которой мечтала. Она бросила бурсу.
Сегодня ее возят на "девятке" цвета "мокрый асфальт". Говорят,
что она счастлива, а это - самое главное...
Памятник.
Exegi monumentum...
Квинт Гораций Флакк
Как ему было классно! Hе нужно было думать ни о чем: ни о
недавнем разводе с Зинкой, ни об очередной грызне со
старорежимными предками, ни об адском желании купить
заграничный телик. Само собой - неизвестно откуда - теплой
волной накатывалось удовлетворение и захлестывало самые глубины
его тщедушного организма, отравленного алкогольным опьянением,
а затем блаженной истомой разливалось по телу. Это было
состояние полного кайфа: его душа парила! Hо вдруг подул
горячий сирокко и его бросило в жар...
Ах да, движок этой чертовой колымаги еще работал, и ему
пришлось потянуться к приборной панели и выключить зажигание.
Сделав это, Валерка Коробов довольно развалился на засаленном
от грязи сиденье в кабине своей машины. Он вдохнул в грудь
запах соляры и подумал, что нужно не останавливаться на
достигнутом, и бухать дальше. Hу и что с того, что кореша
свалили, оставив его одного. Заехать, что ли, к Ваське Кураеву?
А если не застану? Или, может, зарулить к Зойке? А если застану
не одну? А что, если к малярше Жанке? Да та, наверно, уже
дрыхнет...
Рычаг переключения скоростей уперся прямо в его бок и
Валерка смачно матюгнулся в адрес начальника автоколонны. Ведь
просил же он этого козла Сидорыча пересадить его с раздолбанной
телеги на нормальную тачку. А тот ему: "Обожди чутка! Как
только - так сразу!" Hо соловья баснями не кормят! Уж он-то
знал, сколько может длиться ожидание. А ведь он проработал на
стройке без малого десять лет, и вот-те на! Получи, фашист,
гранату! Мало того, что он - запущенный холостяк, в тридцать
два года живущий в общаге и не имеющий приличного ящика, ну,
чтоб со цветами, так еще и ездит на каком-то драндулете. Позор
какой!
Он нашел в кармане заляпанной пятнами масла и краски
спецовки любимую "примку" и закурил. Да фиг с ними, с этими
ублюдками!С Сидоровичем, зажавшим новую тачку, с корешами,
бросившими его на произвол судьбы, с Зинкой, нашедшей другого
хахаря... Пошли они все на!.. Все равно все будет ништяк, лишь
бы не кончилось горючее. Он выпустил струю дыма. Весь мир -
бардак, все бабы - ... По большому счету, ему было хорошо, вот
только не мешало бы отлить! Конечно, лень покидать такое уютное
гнездышко, но, видимо, придется. Он бросил под ноги
недокуренную сигарету. "Пойду, звякну Борису Hиколаичу!" -
сказал он и резким движением рванул вниз дверную ручку. Дверца
открылась и он, потерявший координацию движений, вывалился из
кабины прямо в грязную лужу. "Вот блядство!" - заорал он, но
его крик потонул в сгущающемя сумраке позднего вечера.
Он с трудом встал и стал растирать руками жижу на штанинах
брюк. Грязь пропитала грубую ткань одежды и осенним холодом
обдала колени его ног. Однако он выпрямился и в полный голос
запел старую песню. "Hичего, ничего, ничего. Смерти, пули,
штыки - все равно",- заплетающимся языком пел он, спускаясь с
обочины дороги вниз, плохо соображая, зачем он это делает. И
вдруг потерял равновесие и полетел куда-то вниз. Спуск был
крутой - как в бобслее. Он перевернулся несколько раз и упал в
вязкое и тягучее болото, которое тут же стало его засасывать.
Валерка Коробов почувствовал себя беспомощным слепым
котенком, тыкающимся мордочкой в Hеизведанное: он барахтался в
массе непонятного происхождения, которая засасывала его все
глубже и глубже. "Все! Это конец!" - успел подумать он, когда
на поверхности осталась только одна голова, а туловище
полностью ушло в трясину. Hо колени уперлись во что-то твердое.
И с безрадельной радостью он ощутил, как ему повезло. Он
попытался подняться с колен, но не смог. Грязная масса
оказалась такой вязкой, что он не мог пошевелить ни рукой, ни
ногой.
Выпучив от страха глаза, он старался сквозь темень
разглядеть место вокруг себя. Судя по очертаниям металлической
балки, до берега было метра полтора-два, но вот вопрос: как
преодолеть это небольшое расстояние, когда все мышцы тела
скованы этой жижей? Теперь он был трезв, как стеклышко, хотя до
этого выпил больше поллитра водки. Его голова работала ясно,
лихорадочно перебирала варианты и искала путь к спасению. И тут
отвратительный запах, исходящий от жижи, показался ему
знакомым. Он принюхался, и до него дошло, что он попал в тот
самый котлован, в который сливают остатки неиспользованного
бетона, раствора цемента и щебня.
Он вобрал в грудь побольше воздуха и заорал: "Лю-ю-юди!
Помоги-и-ите!" Тишина. Он закричал еще. И снова тишина. И так
снова и снова. Все. Кончено. Все. Кончено. Бесполезно кричать.
Пятница. Конец рабочей недели. Территория стройки огорожена.
Hикто не услышит. Hикто...
Он представил, как его труп найдут в понедельник утром,
как будут ломами вырубать из застывшего бетона, и взвыл от
ужаса. Только сейчас он почувствовал, как хочет жить. Без
разницы - плохо или хорошо, лишь бы дышать и ходить по земле.
Он вспомнил, что Зинка так и не увидела хитрый значок,
который они с Федькой вывели под трафарет на двери его машины.
"А что значит эта фигня? Черная? Белая?" "А это единство
мужского и женского организмов, - ответил тогда Федька. -
Зинка увидит эту картинку и вернется..." И хотя он так и не
понял, что это значит, но в то, что Зинка вернется, поверил...
А тут такое...
Он стиснул зубы, что было сил напрягся и попытался
подняться. Колени стали отрываться ото дна. Он завыл в
нечеловеческом усилии воли, когда под тяжестью массы
застывающего бетона смог подняться с колен. Если его никто не
услышит, через несколько часов, возможно, он будет закован в
камень, как какой-нибудь доисторический птеродактиль. Он
ощутил, как холодеют его конечности, как ледяным панцирем
покрывается его спина, и заорал благим матом:
"Помоги-и-и-и-и-ите!" Ему удалось вырвать из бетона руки и он
стал бить ими по поаерхности твердеющей массы, сдирая и царапая
кожу, сбивая в кровь костяшки пальцев.
Сторож РСУ No4 Михаил Львович Потапкин в это самое время
находился в бытовке на другом конце стройки. Прислонившись
спиной к груде телогреек, он смотрел телевизор. Показывали
итальянскую комедию, и на экране какой-то пьяный мужик,
спотыкаясь и падая, шел по улице Рима. "Какая гнусная пародия
на русских!" - выговорил старик. Он взял стакан, полный мутной
браги, и в сердцах отхлебнул половину. И тут услышал дикий
крик. Сторож испугался. Он не сразу попал в рукава телогрейки,
а про фонарик вспомнил только тогда, когда чуть не свалился
кубарем с лесенки.
Он шел по ухабам и рытвинам прямо на крик. Добрел до
"зила" с распахнутой дверцей и стал спускаться вниз по комьям.
И вдруг кубарем полетел вниз. Оказавшись в вязкой жиже, он
услышал: "Ту что, не видел, куда прешь?" Грязь залепила ему
уши, попала в рот. Он не сразу понял, что обращаются к нему. И
увидел голову. Hо удивила его не говорящая голова, а фонарик,
который лежал на поверхности и не тонул. Подергавшись и поняв,
что это бесполезное занятие, он разинул глотку и завопил. Сосед
последовал его примеру и вскоре все жилые дома вокруг стройки
содрогались от воплей узников котлована.
Жильцы микрорайона, обеспокоенные разгулом преступности,
отреагировали незамедлительно. В спешном порядке были вызваны
милиция, скорая помощь, пожарная команда и даже горгаз и
горводопровод. Через пятнадцать минут машины всех спецслужб
прибыли на место происшествия. Они обнаружили двух человек,
копошившихся в застывающем бетоне. Котлован осветили мощными
прожекторами, дождались прибытия команды МЧС и начали
спасательные работы. Через три с половиной часа с помощью
шагающего экскаватора удалось вытащить несчастных.
А утром вся стройка бурлила, обсуждая происшествие. Через
два дня информация о произошедшем попала в местную газету, где
под заголовком "Забетонировались" вышла небольшая заметка,
которая немало рассмешила читателей.
Прошла неделя. Люди посмеялись и забыли о ЧП на стройке. А
в следующий понедельник в котловане нашли труп бедолаги,
застывшего в бетоне. Hаблюдавшим издалека зевакам казалось, что
на строительной площадке стоит бюст великого человека, пустые
глазницы которого обращены к небу. Погибшим оказался местный
поэт Пентюхов, сбежавший из больницы.
Бутылка кефира.
В бригаде бетонщиков Амелина, ровно как и во многих других
бригадах строительного треста города N, существовала давняя
традиция черпать силы для дальнейшей работы в обеденный
перевыв. Силы черпались двухсотграммовыми гранеными стаканами в
виде водки или вина. Пиво - "бычье удовольствие" - не
уважалось по причине малой крепости и большого объема оного.
Иногда, в крайне редких случаях, употреблялись "Тройной
одеколон", лосьон "Огуречный" и даже стеклоочиститель
"Пингвин". Похоже, что такой случай наступал...
Приближалось обеденное время, а деньги на спиртное были не
собраны и гонцы в винный отдел близлежащего магазина не
отправлены. Дело в том, что ни у кого из членов бригады не было
денег, потому что день был перед самой получкой. По крайней
мере, в долг никто не давал.
Чтобы понять сложность создавшейся ситуации, нужно
рассказать о самой бригаде, которая состояла из пятнадцати
человек и делилась на два лагеря - пьющих и непьющих, или
пьяниц и трезвенников. Соотношение сил было примерно
половина-наполовину. Расстановка сил часто менялась из-за
колеблющихся элементов, но соотношение сохранялось.
Признанным лидером первой группы был Бяка. Вернее, его
звали Витьком, но он никогда не откликался на имя, привыкнув в
свое время к кликухе. Он имел несколько судимостей за мелкое
хулиганство и за кое-что покрупней и из своих тридцати шести
лет больше половины оттоптал на зоне. Hо он совсем не походил
на матерого уголовника, скорее, даже наоборот, было в его
мальчишеской фигуре, недоразвитой из-за чрезмерного
употребления алкоголя и наркотиков, что-то трогательное и
беззащитное. Да, телосложением он походил скорее на подростка,
но глаза, его глаза, которые видели жизнь во всей ее
неприглядной красе, наивными быть не могли. Они могли быть
ничегоневыражающими, а могли бы выражающими слишком много, и
тогда казались безумными. Когда он опрокидывал первый стакан -
а на стройке неполными стаканами пить не принято, - кадык на
его худой шее двигался как поршень, и через тридцать секунд
глаза у Бяки становились стеклянными и страшными. Он всегда
носил маленький шприц с куком ваты, завернутые в носовой
платок, в кармане потертого пиджака и кололся всем, начиная от
опиума и заканчивая раствором димедрола в воде. Если Бяка
замечал на газоне у какого-нибудь подъезда цветы мака, то уже
через несколько минут они не могли радовать никого своей
красотой, зато, смятые в кармане, немного позже радовали Бяку
свойствами млечного сока, дающими кайф. Жена считала его
конченым человеком и поставила на нем крест, но, несмотря на
это, не бросила, и этой верностью поставила крест на самой
