кроватки, облетал голову сначала Евлампии Амфилохиевны, затем Павлины, потом
обливался холодной водой, визжа при этом как поросенок, приговоренный к
духовке, потом ел крохотную, отмеренную на весах порцию водянистой гречки
без соли и без сахара и запивал двадцатью пятью граммами кипяченого молока.
Павлина с бабкой бросали взгляд на часы, потому что действовали строго по
часам, и в каждую минуту Савватию нужно было что-то делать. То обливаться
холодной водой из бочки, то крутиться вокруг головы за ручку и за ножку в
течение десяти минут, то засыпать ровно в отведенный час, то просыпаться,
обмываться, есть тушенную без соли и без сахара капусту, чайную ложку
которой остервенело запихивали в рот бабка с Павлиной с видом исполнения
всемирно-исторической миссии по спасению человечества от вымирания, потом
запивать эту капусту двадцатью пятью граммами несладкого чая, потом опять
крутиться вокруг головы вверх и вниз головой, потом в течение пятнадцати
минут в одиночестве сидеть в загоне, когда бабка с Павлиной выходили в
коридор и в щелочку наблюдали за орущим от ужаса одиночества Савватием, но в
эти пятнадцать минут женщины, с выдержкой железного Зюганова, к нему не
подходили, потом опять сон, во время которого Павлина сидела рядом,
машинально, не вдумываясь, что-то читая, потом опять подъем, поедание мятой
картошки, кручение вокруг головы, обливание холодной водой, в течение десяти
минут просмотр книжек-раскладушек, еда, обливание, какание в горшок, что
получалось очень редко, в основном "все дела" совершались в пеленки и
ползунки, а также в памперсы от "Проктор энд Гембл", потом - массаж на
столике, это когда ножки Савватия заводили за его ушки, что отдаленно
напоминало уроки йоги, затем поглощение водянистой гречки, запивка, обмывка,
кручение-верчение, повторение вслух: "Мама мыла Милу мылом, Мила мыло не
любила" и т. д., для того, чтобы Савватий привыкал к членораздельной речи. И
так - ежедневно, в каком-то сомнамбулическом упоении, в каком-то
маниакальном следовании круговороту режима, в немыслимой шизофрении
устранения себя и возведения культа Савватия. То уже был не дом Серафима
Ярополковича, то был дом Савватия.
- Дед, ты оглох, где бутылочка Савватия? - продолжая чесать огромное, как у
беременной бабы, пузо, спросил Дормидонт.
- А зачем тебе Савватий? - вдруг спросил Старосадов и зло уставился на
Дормидонта из-под пенсне.
Дормидонт выдвинул стул из-за стола, сел, тяжело сел, как глубокий старик.
Стул напряженно скрипнул.
- Это мой сын, - ответил мягко Дормидонт.
- Я понимаю, что не дочь, - сказал Серафим Ярополкович. - Я не об этом. Я о
том, что Савватий очередная посредственность, как я, как ты, как миллионы
подобных нам. Зачем множить ублюдков?
- Я не согласен, - сказал Дормидонт. - Он не будет ублюдком. Я воспитаю его.
Научу музыке...
- Охо-хо, - вздохнул Старосадов. - Слыхали мы это миллион лет назад...
- А зачем ты наплодил такую семью?
- Глуп был.
- Так позволь и другим побыть глупыми, - по-прежнему очень спокойно сказал
толстый Дормидонт.
- Логика не действует, - сказал Старосадов. - Нет цели и смысла в порождении
себе подобных. Особенно сейчас, когда идет понижение культуры, падение
нравов...
- Вот Савватий и повысит, но не будет ублюдком...
- У блюда все будут. Тебя от блюда не оторвать. Значит ты - ублюдок!
- А ты? - спокойно парировал Дормидонт.
- Тоже, но сдержанный. Конечно, жаль, что и я произведен половым путем и
вынужден перерабатывать пищу, поскольку жизнь - это движение энергии, а без
переработки, без вращения - ничего не будет. Но нужен обруч, наподобие КПСС,
цензуры...
- Э, куда ты полез, дед! - воскликнул Дормидонт. - Я понимаю, что, умирая,
ты хочешь умертвить весь мир...
- Конечно. Потому что я - это все. Я - причина возникновения мира. И я -
неисправимый коммунист. С падением КПСС я понял, что жизнь - величайшая
бессмыслица. И еще больше, чем величайшая, потому что целостность России
утверждается в Грозном, а не в Киеве. Вот когда танки пойдут на Киев и
Одессу, тогда я оставлю вам жизнь и скажу, что она имеет смысл. Запомни,
Дормидонт, и передай Савватию, что смысл жизни отыщется только тогда, когда
целостность России утвердится в Киеве.
Дормидонт забывчиво почесал волосатое жирное пузо, сказал:
- Дед, ты мелко мыслишь. Кто помнит, как распадалась Римская империя? Да и
кому какое дело до ее распада. Так и Россия. Это миф.
- Россия - не миф! - завизжал даже Старосадов и чуть не прихлопнул тлю на
вишне, но сухая ладонь шлепнула по столу возле блюдца.
- Не спорь, дед. Дальше будет хуже, но ты не доживешь, и я не доживу, но
будут новые страны: Сибирь, Татария, Мордовия, Сахалин и т. д. А
Россия - десяток городов вокруг Москвы, к Северу. Потому что даже Нижний
Новгород - это не Россия, а Золотая Орда. Почему русские покусились на
целостность Золотой Орды, а?! Все это - и миф, и сон, и дрянь.
Послышался детский крик, Павлина вбежала с Савватием, орущим.
- Где бутылочка? Тебя как за смертью посылать! - крикнула она.
"Любопытно, почему они все время ищут свою бутылочку в моей комнате? Разве я
не имею права побыть в одиночестве? Разве я не заслужил? Конечно
нет, - сам о себе подумал Старосадов. - Ты с такой легкостью, с такой
несерьезностью настрогал этих приматов, что не можешь ждать от них какой-то
высшей серьезности".
- Вариацио дэлектат, - сказал Старосадов.
- Чего?
- Я говорю - разнообразие приятно.
- А-а...
"Интересно, почему Ювенал не искал легкости и гладкости в своих стихах?
Почему он предпочитал громоздкие, нарочито сбивчивые фразы? Да потому, -
воскликнул про себя Старосадов, - что желал подчеркнуть, что при
чудовищности содержания гладкопись неуместна".
И стал долгим взглядом смотреть на вишню с плодоножкой, с листиком,
чуть-чуть желтеющим, по которому ползает изящная, салатного цвета тля с
крылышками.
Павлина с Савватием покинула комнату. Дормидонт опять опустил свой зад на
полуметровый по ширине стул; ягодицы, обтянутые шортами, свисали справа и
слева от сиденья.
- Система размножения движет миром, - сказал Дормидонт. - А принцип
удовольствия управляет душевной жизнью. Что такое размножение? Это прежде
всего удовольствие. А удовольствие состоит из повторений. Буду делать то,
что доставляет мне удовольствие. Но какова наивысшая инстанция, которая
подчиняет душевную жизнь господству удовольствия? Ведь я, по сути, продукт
удовольствия твоего, дед, сына Варсонофия. А мой отец Варсонофий - продукт
твоего удовольствия. Значит, высшая сила, подчинившая нас (создавшая), имела
в виду продлить наше удовольствие до бесконечного размножения. Зачем? Все
мы, прямоходящие, или, как ты нас называешь, приматы, для чего-то кому-то,
этим высшим силам, нужны.
Старосадов оживился от умных речей Дормидонта. Вставил свое:
- Да, ты прав. Но в душевной жизни имеются как удовольствия, так и
страдания. Вот они-то и управляют нами. Лезешь не туда - боль. Правильно
идешь - удовольствия.
- Кнут и пряник? - вставил Дормидонт.
- Конечно. Ты посмотри хотя бы на размножение комнатных растений, -
Старосадов кивнул на подоконники, на которых стояли кактусы, алоэ, фиалки,
гвоздики и др. - Растения, как и люди, размножаются семенами. Но могут
размножаться и черенками. То есть не как люди. Хотя людей можно клонировать.
Вошла Евлампия Амфилохиевна, громко, с улыбкой, сказала:
- Вы думаете идти обедать?
Старосадов, приподнимаясь, бодро ответил:
- Это мы всегда готовы.
Из-под его ног брызнул рыжий кот, проскочил мимо жены в открытую дверь.
В столовой было многолюдно и солнечно. Приятно жужжали мухи, попискивали
комары, бегали у стола голозадые приматы с бутылочками и горшками.
Варсонофий, большой, пузатый, с бородой, располагался возле Гордея, лысого,
усатого, пузатого. За Гордеем сидел в клетчатой ковбойке силач с огромными
бицепсами - Перфилий, всем троим было вокруг шестидесяти. Тут же сидели
толстощекий Филофей - отец Ратибора и Харлампия, а также Никандр, Павлина и
др.
- И что же, вы все опять будете есть? - огорченно спросил Старосадов.
- Все будем есть, - ответили хором.
- Интересно. Сколько же лет можно заниматься одним и тем же. Вы что, думаете
повторять повторение и повторением погонять?
- Жизнь - это повторение! - голосом дьякона сказал Перфилий.
- Вот тебе так-то! - вырвалось у Старосадова, и он сел на свое место во
главе стола.
Взял вилку с тяжелым костяным черенком и принялся за салат из редиски со
сметаной.
Дормидонт, самый умный, прежде чем тоже начать потреблять салат, вдвинул
философское (Дормидонт окончил философский факультет МГУ):
- Теперь речь идет уже не о том, должно или нет нечто воспринятое быть
принято в Я, но о том, может ли нечто наличное в Я в качестве представления
быть обнаружено также и в восприятии. Это вновь, как мы видим, вопрос о
внешнем и внутреннем. Нереальное, просто представленное, субъективное
находится лишь внутри; иное же, реальное, наличествует также и вовне. На
этом этапе развития оглядка на принцип удовольствия оказывается устраненной.
Опыт научил...
Все сидящие за столом, а их было около шестидесяти человек, кушали и со
вниманием слушали Дормидонта, как обычно слушают последние известия,
особенно если верить Фазилю Искандеру, сообщения о погоде.
Дормидонт продолжал:
- ...человека тому, что важно не только то, обладает ли та или иная вещь
(объект удовольствия) каким-то "хорошим" свойством и, таким образом,
заслуживает принятия в Я, но также и то, наличествует ли она во внешнем
мире, так, чтобы ею, если в этом возникнет потребность, можно было
завладеть. Чтобы понять эту эволюцию, необходимо вспомнить о том, что все
представления происходят от восприятий, являются их повторениями.
Изначально, таким образом, уже одно существование представления есть залог
реальности представленного. Противоположность между субъективным и
объективным существует не с самого начала. Она устанавливается только
благодаря тому, что мышление обладает способностью воспроизводить в
представлении нечто раз воспринятое, делая его вновь наличным, в то время
как объекту вовне уже нет необходимости быть налицо. Таким образом,
первейшая и ближайшая цель пробы на реальность состоит не в том, чтобы найти
в реальном восприятии объект, соответствующий представленному, но в том,
чтобы вновь найти его, убедиться в том, что он все еще налицо.
- Браво! - крикнул Старосадов. - Ты доказал наличие Серафима Ярополковича,
то есть меня. Я существую. Дикси!
- Дальнейший вклад в отчуждение между субъектом, - продолжил Дормидонт, - и
объектом исходит от другой способности силы мышления. Воспроизведение
восприятия в представлении не всегда есть правдивое повторение...
- Именно! - опять крикнул Старосадов. - Правды нет. Все стирается. И Ювенал
выдуман мною!
Евлампия Амфилохиевна с некоторым недовольством взглянула на него и сказала:
- Николай, не отвлекайся по пустякам, ешь!
- Конечно, главное - это еда. Остальное пустяки. В том числе повторения
удовольствий. Я не повторяю. Я ем. Меня бесит пословица, что нельзя дважды
войти в одну и ту же реку. Можно! Еще как можно! Я существую тысячи раз
подряд, но только память об этом у меня стерта! Вот в чем дело. Мое
бессмертие обеспечено беспамятным повторением.
- Ладно. Согласна. Ты ешь, - сказала Ольга Васильевна.
Старосадов приступил к мясному борщу.
- Какой красивый цвет у борща! - похвалил он хозяйку.
- Красивый, - согласились все.
- Могу открыть секрет. Я свеклу варю всегда отдельно. Тру ее на терке и
перед самым окончанием варки засыпаю в кастрюлю. От этого и цвет - густой,
свекольный. Положи я свеклу раньше - цвет выварится.
8
После обеда было решено помыться в бане, которая стояла в углу усадьбы,
бревенчатая, с каменкой, с предбанником, как положено. До бани Старосадов
прогуливался по своим владениям. Прошел мимо ферм, мимо оранжерей, мимо
пекарен, прачечных, овчарен, гаражей, аэродрома, почтового ящика,
гастронома, мебельной фабрики, родильного дома, кладбища, милиции, загса,
школы, детского сада, поликлиники...
И везде на клумбах и грядках были цветы.
