но и сардельки с картошкой, то есть были возможны разные варианты; например,
Дормидонт всегда начинал с сарделек, нацелится вилкой, глаза горят, вколет
ей иглы в бок, даже кровь... то есть сок брызнет, и зубами отхватит
полсардельки; одним словом, Дормидонт, сотрудник аппарата новой
номенклатуры, начинал с более вкусной пищи, это могли быть и не сардельки,
а, например, жареные ножки кур и гусей, индюшек и уток, по штук пять, эдак,
мог употребить; в прокладочный материал входил еще хлеб, который почему-то
не считали за еду, даже как бы и не замечали хлеба, хотя тот же Дормидонт за
обед съедал полбуханки черного - хлеб для них был вроде воздуха. Ставили на
стол для аппетита таз с солеными огурцами; шли огурцы, так же как хлеб,
незаметно.
В общем, после падения КПСС началась и в еде какая-то дикая демократизация.
Но вот чего не переносил Серафим Ярополкович, так это чавканья. Как только
заметит (услышит), что кто-то жует увлеченно с открытым ртом, так встанет,
возьмет деревянную чумичку весом с хорошую гирю, подойдет к увлекшемуся
(шейся) и врежет запросто по лбу, да так, что искры банально из глаз
посыплются. Поэтому ели все продолжатели рода Старосадова с закрытыми ртами,
только уши шевелились.
Шевелились уши, как правило, волосатые, и слышали эти уши пищанье комара,
летающего над блюдцем с вишней, по зелененькому черенку которой все ползала
малюсенькая тля. А зачем она, эта красивая тля, ползала, никто не знал, как
никто не знал, зачем пищал комар.
Пройдя на писк комара, Серафим Ярополкович, с книгой Элиаде под мышкой,
оказался в саду, где заметил копающуюся в грядках (она перемешивала в
оцинкованном ведре куриный помет, песок и перегной) жену свою Евлампию
Амфилохиевну, пышное тело которой было облачено в голубой лифчик и сиреневые
до колен байковые трусы.
После созерцания великолепной груди Павлины, Серафиму Ярополковичу
захотелось овладеть Евлампией Амфилохиевной.
Он подумал, что в этом мире тел нет никакой духовной любви, и положил руку
на бедро Евлампии.
- Бесстыдник, - зарделась Евлампия и, виляя мощным задом, пошла к лесному
домику, где обычно у них случалась любовь.
Когда он коснулся ее, она, вскрикнув, как в молодости, сказала:
- Серафим, тебе не стыдно без дела шляться? Взял бы лопату да перевернул
грядки.
Серафим же тем временем держал в руках ее тяжелые груди и на замечание
абсолютно никак не отреагировал.
В этих сексуальных действиях он видел только себя, но не ее; поскольку он
накачивал воздушный шар и никак не мог его накачать, хотя каждый раз
восклицал, что кончил накачивать.
Она же, натянув свои байковые трусы на лоснящиеся ляжки, прикрыв потный
живот, розовые ягодицы, сказала, наученная им когда-то:
- Ляссата вирис нэкдум сациата рэцессит (Ушла, утомленная мужчинами, но все
еще не удовлетворенная)!
Серафим и Евлампия переглянулись. И улыбнулись. Лет тридцать уже их
совокупления проходили без всяких последствий.
А то прежде Серафим только и слышал: "В меня нельзя!"
Можно, оказывается, все можно, только лет эдак через сорок.
Они сильно любили друг друга, то есть самостоятельно, ни к кому не
обращаясь, изготавливали новых людей. Любили с 1927 года, когда Николай
впервые назвал ее Евлампией, а она его - Серафимом. На самом деле ее звали
Ольгой, Ольгой Васильевной, но в порыве постижения сексуальной символики она
забывала свое имя; ей не нравилось, когда мужчины (до брака со Старосадовым
у Ольги их было около двадцати) в процессе любви называли ее "зайкой",
"белочкой"... Николай, зациклившийся на своем латинском, сначала давал ей
латинские имена, но когда пошла борьба с космополитизмом, стал применять
имена русские, вышедшие, однако, из употребления. Он тоже не терпел, когда
его в процессе углубления в сущность жемчужины называли "козликом",
"бычком", "сарделькой", "тюльпаном" и т. д. Однажды, когда Ольга в алом
свете камина обнажила свои полные ноги, он воскликнул "Евлампия моя!" - и
почувствовал настоящую поэзию в этой Еве с Лампой, поэзию животворящую
(живородящую; еще бы не хватало, чтобы женщины сначала сносили яйца, а потом
высиживали их), поскольку она родила ему впоследствии сыновей: Ивана
(Варсонофия), Степана (Гордея, не путать со внуком Гордеем), Сергея
(Перфилия); и дочерей: Марию (Еликониду, не путать с правнучкой), Зинаиду
(Павлину, не путать с женой Дормидонта) и Веру (Авдотью). И Ольге это имя -
Евлампия - так понравилось, так слилось с тем пронзительным чувством,
которое она испытывала в минуты божественной близости, что попросила Николая
придумать ей и отчество для самых сильных ощущений при зачатии.
Видимо, с момента, когда Евлампия появилась на свет, до настоящего времени
главным в ее жизни был уход за половыми органами: своими, детей, мужа.
- Половые органы нужно мыть каждый день, но это не значит, что каждый день
нужно говорить об этом, - заявляла Евлампия.
В декабре 1927 года живот Евлампии достиг критических размеров. Беременность
протекала нормально; Евлампия до седьмого месяца продолжала любовные
воссоединения с Серафимом; страсть в этот период достигала пика
недозволенного удовольствия. Почему недозволенного? Потому, что говорить об
удовольствии запрещено. Тогда как само удовольствие можешь иметь хоть с утра
до ночи.
При этой нормальной беременности Евлампия вела обычный образ жизни: копала
грядки, солила огурцы, квасила капусту, нарезала колбасу и ветчину, сдавала
анализы крови, мочи и кала. Все эти умеренные занятия не только не были
противопоказаны Евлампии, но, наоборот, благотворно влияли на ее психику и
содействовали правильному течению беременности.
3
Будучи от рождения высокой, здоровой, выносливой (достаточно назвать ее рост
- 197 см), Евлампия шила на ножной (конечно, в период беременности) швейной
машине "Зингер", ездила верхом в конном заводе им. Эльзенгауэра,
располагавшемся неподалеку, плавала и ныряла.
И сама Евлампия, и созревающий в ней плод (который должен был появиться как
жемчужина из раковины) нуждались в достаточном количестве кислорода, а при
энергичной деятельности его поступление в организм резко увеличивается.
Отсюда вывод: она постоянно была в движении, находилась на свежем воздухе,
среди сосен и елей, постоянно открывала окно или форточку, хорошо
проветривала дом.
Уже перед самыми родами ходила с Серафимом на лыжах до фабрики, мимо конного
завода, и обратно. В общем, бережно относилась к проращиванию семени
Серафима.
Огромный живот под свитером метафорически, если смотреть на Евлампию в
профиль, повторял силуэт девы Марии и напоминал Серафиму о непорочном
зачатии.
Евлампия и была для него Богородицей, поскольку, чтобы зачатие было
порочным, Серафиму нужно было бы рукотворно изготовить свое семя, чего он,
даже при своем физиологическом уме, сделать не мог. Тут впервые стали
вкрадываться в сознание Старосадова мысли о пустоте человека, о его странном
пребывании на Земле, о неучастии в рождении, жизни и смерти, о галлюцинации
жизни вообще... Таким образом Серафим Ярополкович пришел (конечно, через
много, много лет, когда ему уже было за 60) к выводу, что каждая беременная
женщина - Богородица, каждый бросивший в нее свое семя мужчина Бог-отец,
Бог-сын и Дух святой, а каждый родившийся - Христос, под псевдонимом,
разумеется. Тут, конечно, смущало его противоречие: вся заслуга человека в
продолжении рода - оплодотворение женщины (велика заслуга!)... Псевдонимы.
Русские дают Христам свои псевдонимы, немецкие (немцы; однако Серафим
Ярополкович все нации привел к одному прилагательному знаменателю, как
известный Митрофан - дверь. Короче говоря, по версии Серафима Ярополковича,
постигшего наконец, что люди рождаются не по воле людей, а из одного
удовольствия посредством поршневой работы с впрыскиванием не человеком
изготовленного семени, так вот, по этой версии тоже, как и "русский",
испанец будет прилагательным, то есть "испанским". К чему "прилагательный"?
Ну дверь - имя прилагательное - к дверной коробке, состоящей из двух косяков
и притолоки вверху, лежащей на этих косяках... Об этом - "прилагательном" -
вся жизнь Серафима Ярополковича.) ... немецкие - свои и т. д.
Большое внимание Евлампия уделяла питанию во время беременности. В первые
месяцы не было необходимости резко изменять привычный стол: ела щи со
свининой или с говядиной... И ничего здесь порочного нет. Подумаешь, убивали
свинью, с глазками, носиком-пятачком, ушками и прочими живыми, как и у
человека, атрибутами, и ели; убивали корову или бычка - и ели.
Старосадов снял пенсне, протер носовым платком. Опять положил голову на руки
и заговорил молча далее о съедении человеков, особенно детей, приготовленных
со специями в микроволновой печи.
Впрочем, Евлампия всегда начинала с хорошо выглаженной скатерти. Тогда не
было электрических утюгов. Она гладила утюгом на углях, с дымком,
придававшим белью какую-то особую свежесть. Накрывала стол этой выглаженной
скатертью. В зависимости от числа сидящих за столом ставила две-три тарелки
с черным и белым хлебом (хлеб она любила нарезать толстыми ломтями, а если
хлеб был очень мягкий, то вовсе его не нарезала, а ломала руками,
по-русски).
Хотя диапазон русскости очень широк: от мелких тарелок до эмалированных
тазов после падения КПСС.
Вино (за исключением шампанского) ставила в откупоренных бутылках с
тщательно очищенными горлышками (как все-таки партия дисциплинировала; и
люди-то советские казались одухотворенными, как ангелы, с небес
спустившиеся; это после падения КПСС все вдруг поняли, что люди самым
мерзким образом появляются после полового акта). Водку и настойки подавала в
графинах. Закуски располагала в разных концах стола (это уже в те времена,
когда за стол обычно садилось не меньше 12-20 человек). Для каждого члена
семьи и возможного гостя (обычно это были коллеги Старосадова по латинскому
языку, тайными нитями уходившему в недра Лубянки) ставила мелкую столовую
тарелку, на нее - закусочную (помнится, на них изображался краснозвездный
Кремль).
Серафим Ярополкович, уже тогда водрузивший на свой нос чеховское пенсне,
отрастивший клинышек интеллигентской бородки и надевший на затылок узбекскую
тюбетейку, любил наблюдать на большеживотой Евлампией во время этих ее
хлопот у стола.
Спасибо товарищу Сталину
За наше счастливое детство!
Кто не говорил спасибо, шел за колючую проволоку, поскольку Старосадов с
пристрастием наблюдал окружающих и как только замечал, что кто-то намекает
на наличие половых органов у советских людей, сообщал об этом в недра
Лубянки, за что получал вознаграждение в виде земли, зданий, автомобилей,
спецпайков и пр.
А беременной (тайна беременности была непреложным условием существования
КПСС) Евлампия была как бы постоянно, что доставляло особую радость Серафиму
Ярополковичу до определенного момента, а именно до падения КПСС.
Итак, Ольга Васильевна Старосадова, в девичестве Пичужкина, она же Евлампия,
беременная, справа от каждой мелкой тарелки клала ложку и нож (отточенной
стороной лезвия в сторону тарелки), слева - вилку, с костяным черенком под
цвет красного дерева. Ложки и вилки у Евлампии лежали вогнутой стороной
кверху. Салфетки, сложенные треугольником или колпачком, клала на закусочную
тарелку.
Одним словом, тургор витэ (полнота жизни), как говорил Старосадов, садясь в
черный ЗИМ после занятий со студентами и проезжая мимо Кремля и магазина
бывшего Елисеева-купца в свое загородное владение, где тем временем
сервировался стол.
Если обед был праздничный (проезд на черном ЗИМе по вечерней Тверской, то
есть улице Горького, когда горят витрины Елисеевского магазина и в этом
свете горят красные флаги; а завтра будет демонстрация трудящихся, и дети,
как бы слетевшие с небес, будут сидеть с красными флажками на плечах отцов,
так вот, если обед был праздничный (Старосадов возвращался на черном ЗИМе с
гостевой трибуны, прямо у Мавзолея, под Мавзолеем, под ногами вождей, всех
этих товарищей из ВКПб, КПСС, НКВД, ВЦСПС, ВЛКСМ, КГБ, МВД, ЦК...), то у
каждого прибора Евлампия ставила рюмку для водки и другую для вина, а для
