разбогатею, тогда и отправлюсь в Мекку. Потом у меня завелись
деньги, но я никому не мог доверить торговлю, ибо товар у меня
хрупкий. И каждый день видел, как мимо проходят паломники: были
среди них богачи -- их сопровождали десятки слуг и целые
караваны верблюдов, -- но большая часть была бедней меня.
Видел я и как они возвращаются, счастливые и довольные, и
ставят у двери дома символ паломничества в Мекку. Один из них,
сапожник, чинивший чужие башмаки, рассказал мне, что шел через
пустыню почти целый год, но уставал меньше, чем в Танжере,
когда отправлялся в соседний квартал купить кожи.
-- Почему же вам сейчас не отправиться в Мекку? -- спросил
Сантьяго.
-- Потому что я жив только благодаря мечте о ней. Разве
иначе выдержал бы я все эти дни, неотличимые друг от друга, все
эти полки, заставленные моим товаром, обеды и ужины в этой
мерзкой харчевне? Я боюсь, что, когда мечта станет явью, мне
больше незачем будет жить на свете.
А ты мечтаешь об овцах и пирамидах и, не в пример мне,
жаждешь осуществить свою мечту. Я желаю только мечтать о Мекке.
Тысячи раз я представлял, как пересеку пустыню, как приду на
площадь, где стоит священный камень, семь раз обойду вокруг
него и лишь потом прикоснусь к нему. Я представляю, сколько
людей будет толпиться рядом со мной и как мой голос вплетется в
общий молитвенный хор. Но я боюсь, что меня постигнет ужасное
разочарование, и потому предпочитаю только мечтать.
В тот день он разрешил Сантьяго смастерить новую стойку.
Не все видят сны одинаково.
Минуло еще два месяца -- новая выносная витрина сделала
свое дело: в лавку валом валили покупатели. Сантьяго прикинул:
если так и дальше пойдет, через полгода он сможет вернуться в
Испанию и купить не шестьдесят голов овец, а два раза по
столько. Не пройдет и года, как он удвоит стадо и начнет
торговать с арабами, потому что уже научился сносно объясняться
на их языке. После того случая на рынке он уже не доставал из
котомки камешки Урим и Тумим, потому что Египет стал для него
мечтой, такой же несбыточной, как Мекка -- для его хозяина. Он
был доволен своей работой и постоянно представлял себе, как
победителем сойдет с корабля на пристань Тарифы.
"Помни: всегда надо точно знать, чего хочешь", -- говорил
Мелхиседек. Юноша знал. И работал для достижения своей цели.
Может быть, на роду ему было написано оказаться в чужой стране,
встретить там жулика, а потом удвоить свое стадо, не истратив
на это ни гроша?
Он был горд собой. Он многому научился: умел теперь
торговать хрусталем, владел языком без слов и читал знаки.
Однажды он услышал, как жалуется какой-то человек: одолел такой
крутой подъем, а тут даже присесть и утолить жажду негде.
Сантьяго сразу смекнул, что это знак, и сказал хозяину:
-- Давайте откроем тут что-то вроде чайной.
-- Мы будем далеко не первыми и не единственными, --
отвечал тот.
-- А мы предложим им чай из хрустальных стаканов. Люди
получат удовольствие и захотят купить у нас хрусталь. Люди
больше всего падки на красоту.
Хозяин довольно долго смотрел на него, ничего не отвечая.
Однако ближе к вечеру, помолившись и закрыв лавку, он уселся
перед ней на мостовой и предложил Сантьяго покурить наргиле --
причудливую трубку, которая в ходу у арабов.
-- Скажи мне, чего ты добиваешься? -- спросил он у юноши.
-- Вы же знаете: хочу вернуться домой и купить овец. А для
этого мне нужны деньги.
Старик подложил несколько угольков в наргиле и глубоко
затянулся.
-- Тридцать лет я держу эту лавку. Умею отличать хороший
хрусталь от плохого, знаю все тонкости торговли. Я доволен тем,
как идет у меня дело, и расширять его не хочу. Будешь подавать
покупателям чай в хрустальных стаканах -- наш оборот вырастет,
придется менять образ жизни.
-- Что ж в этом плохого?
-- А я привык жить, как жил. Пока ты не появился здесь, я
часто думал, что столько времени сиднем просидел на одном
месте, покуда мои друзья уезжали, приезжали, разорялись и
богатели. Думал я об этом с глубокой печалью. Теперь же
понимаю, что лавка моя как раз такого размера, как мне надо и
хочется. Я не ищу перемен, я не знаю, как это делается. Я
слишком привык к самому себе.
Юноша не нашелся, что ответить. А старик продолжал:
-- Тебя мне словно Бог послал. А сегодня я понял вот что:
если Божье благословение не принять, оно превращается в
проклятье. Я ничего больше от жизни не хочу, а ты меня
заставляешь открывать в ней неведомые дали. Я гляжу на них,
сознаю свои неслыханные возможности и чувствую себя хуже, чем
раньше. Ибо теперь я знаю, что могу обрести все, а мне это не
нужно.
"Хорошо еще, что я ничего не рассказал продавцу кукурузы",
-- подумал Сантьяго.
Еще некоторое время они курили наргиле. Солнце зашло.
Хозяин и юноша говорили по-арабски -- Сантьяго был очень
доволен, что овладел этим языком. Давным-давно, в другой жизни,
ему казалось, что овцы способны постичь все в мире. Но вот
арабского языка им не выучить.
"Должно быть, есть и еще кое-что, чему они научиться не
могут, -- думал он, молча поглядывая на хозяина. -- Ибо заняты
они лишь поисками корма и воды. Да и потом, они же не сами
выучились -- это я их научил".
-- Мактуб, -- произнес наконец Продавец Хрусталя.
-- Что это значит?
-- Чтобы понять, надо родиться арабом, -- ответил тот. --
Но примерный смысл: "Так суждено".
И, гася угольки в наргиле, добавил, что с завтрашнего дня
Сантьяго может продавать чай в хрустальных стаканах. Остановить
реку жизни невозможно.
Люди взбирались по крутизне и вдруг на самом верху видели
перед собой лавку, где им предлагали холодный и освежающий
мятный чай в красивых хрустальных стаканах. Как же было не
зайти и не выпить?!
"Моей жене до такого не додуматься!" -- говорил один,
покупая несколько штук: в этот вечер к нему должны были прийти
гости, и он хотел удивить их замечательными стаканами.
Другой утверждал, что чай кажется гораздо вкусней, когда
пьешь из хрустального стакана -- в нем, мол, он лучше сохраняет
свой аромат. Третий вспоминал, что на Востоке существует давняя
традиция пить чай из хрусталя, потому что он обладает
магическими свойствами.
И очень скоро все прознали об этом, и народ потянулся по
склону, чтобы своими глазами увидеть, какие новшества можно
внести в такой старинный промысел. Появились и другие
заведения, где теперь посетителям подавали чай в хрустальных
стаканах, но туда не надо было карабкаться, и потому они
пустовали.
Очень скоро Хозяину пришлось нанять еще двоих. Теперь он
не только торговал хрусталем, но и отпускал неимоверное
количество чая жаждущим новизны людям, ежедневно стекавшимся в
его лавку.
Так прошло полгода.
Юноша проснулся еще до восхода солнца. С тех пор как он
впервые ступил на африканский континент, минуло одиннадцать
месяцев и девять дней.
Он надел арабский бурнус из белого полотна, специально
купленный к этому дню, покрыл голову платком, закрепив его
кольцом из верблюжьей кожи, обул сандалии и бесшумно спустился
вниз.
Город еще спал. Сантьяго съел кусок хлеба с вареньем,
отпил теплого чаю из хрустального стакана. Потом уселся на
пороге лавки и закурил наргиле.
Так он сидел и покуривал в полном одиночестве, ни о чем не
думая, а только слушая постоянный и ровный шум ветра,
приносивший запах пустыни. Докурив, сунул руку в карман -- и
уставился на то, что вытащил оттуда.
Пальцы его сжимали толстую пачку денег -- на них можно
было купить и обратный билет, и сто двадцать овец, и разрешение
вести торговлю между Испанией и той страной, где он сейчас
находился.
Сантьяго терпеливо дождался, когда проснется старик хозяин
и отопрет лавку. Потом они вместе выпили еще чаю.
-- Сегодня я уеду, -- сказал юноша. -- Теперь мне есть на
что купить овец, а вам -- на что отправиться в Мекку.
Хозяин хранил молчание.
-- Благословите меня, -- настойчиво сказал Сантьяго. -- Вы
мне помогли.
Старик не произнося ни слова продолжал заваривать чай.
Наконец он обернулся к Сантьяго:
-- Я горжусь тобой. Ты вдохнул жизнь в мою лавку. Но знай:
я не пойду в Мекку. Знай и то, что ты не купишь себе овец.
-- Кто это вам сказал? -- в удивлении спросил юноша.
-- Мактуб, -- только и ответил старый Продавец Хрусталя.
И благословил его.
А Сантьяго пошел к себе в комнату и собрал все свои
пожитки -- получилось три мешка. Уже в дверях он вдруг заметил
в углу свою старую пастушью котомку, которая давно не
попадалась ему на глаза, так что он и забыл про нее. В ней
лежали его куртка и книга. Он вытащил куртку, решив подарить ее
какому-нибудь мальчишке на улице, и тут по полу покатились два
камня -- Урим и Тумим.
Тут юноша вспомнил про старого царя и сам удивился -- он
столько времени не думал про него. Целый год работал он без
передышки с единственной целью -- скопить денег, чтобы не
возвращаться в Испанию несолоно хлебавши.
"Никогда не отказывайся от своей мечты, -- говорил ему
Мелхиседек. -- Следуй знакам".
Юноша подобрал камни с пола, и тут его снова охватило
странное ощущение, будто старик где-то рядом. Он целый год
провел в тяжких трудах, а теперь знаки указывали, что настало
время уходить.
"Я снова стану точно таким же, каким был раньше, --
подумал он, -- а овцы не научат меня говорить по-арабски".
Овцы, однако, научили его кое-чему поважнее: тому, что
есть на свете язык, понятный всем. И весь этот год, стараясь,
чтобы торговля процветала, Сантьяго говорил на нем. Это был
язык воодушевления, язык вещей, делаемых с любовью и охотой, во
имя того, во что веришь или чего желаешь. Танжер перестал быть
для него чужбиной, и юноша сознавал: весь мир может покориться
ему, как покорился этот город.
"Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет
способствовать тому, чтобы желание твое сбылось", -- так
говорил старый Мелхиседек.
Однако ни о разбойниках, ни о бескрайних пустынях, ни о
людях, которые хоть и мечтают, но не желают эти свои мечты
осуществлять, старик и словом не обмолвился. Он не говорил ему,
что пирамиды -- это всего лишь груда камней и каждый, когда ему
вздумается, может у себя в саду нагромоздить такую. Он позабыл
ему сказать, что, когда у него заведутся деньги на покупку
овец, он должен будет этих овец купить.
Сантьяго взял свою котомку и присоединил ее к остальным
вещам. Спустился по лестнице. Хозяин обслуживал чету
иностранцев, а еще двое покупателей расхаживали по лавке,
попивая чай из хрустальных стаканов. Для раннего часа
посетителей было много. Только сейчас Сантьяго вдруг заметил,
что волосы хозяина напоминают волосы Мелхиседека. Ему
вспомнилось, как улыбался кондитер, когда ему в первый день в
Танжере некуда было идти и нечего есть, -- и эта улыбка тоже
напомнила ему старого царя.
"Словно он прошел тут и оставил на всем следы своего
присутствия, -- подумал он. -- Словно все эти люди в какую-то
минуту своей жизни уже встречались с ним. Но ведь он так и
говорил мне, что всегда является тому, кто идет Своей Стезей".
Он ушел не прощаясь -- не хотел плакать при чужих. Но он
понимал, что будет тосковать по всему этому, по всем тем
прекрасным вещам, которым научился здесь. Он обрел уверенность
в себе и желание покорить мир.
"Ведь я опять иду в знакомые места пасти овец", -- подумал
он, но почему-то решение ему разонравилось. Целый год он
