Элладу. Из пелопоннеских посланцев это требование поддерживали лишь Леонид
и Гилипп. Прочие во главе с Леотихидом яростно возражали. Полемарх Евенет,
ярый сторонник сражения на Истме, не скрывал своего настроения.
- Перешеек - вот единственная гарантия того, что нам не ударят в
спину! - горячась, кричал он. - Допустим, мы согласимся с афинянами и
пошлем войско в Фокиду, но кто поручится, что беотийцы, которые спят и
видят себя слугами мидийского царя, не ударят нам в спину! - При этих
словах платейцы и феспийцы бурно запротестовали, но Евенет не обратил на
них ни малейшего внимания. - И тогда мы окажемся между двух огней, как это
случилось в Фессалии...
Сделаем маленькое отступление, чтобы пояснить, что же произошло в
Фессалии. Чуть более месяца назад по просьбе нескольких фессалийских
полисов, решивших сопротивляться нашествию варваров, им в помощь было
отправлено десятитысячное войско во главе с Евенетом. Оно заняло узкий
проход между Олимпом и Оссой, преградив варварам путь в Элладу. Однако
простояв здесь несколько дней, эллины по приказу Евенета возвратились к
Истму. Свое решение полемарх объяснял тем, что получил сведения о заговоре
фессалийских аристократов, которые, как он уверял, лишь ожидали удобного
момента, чтобы нанести эллинам удар в спину. Злые языки поговаривали, что
на самом деле спартанского полководца смутили рассказы царя Македонии
Александра о несметных полчищах мидян. Как бы то ни было, Евенет отступил,
обвиняя фессалийцев в подлых замыслах. Теперь он пытался навесить ярлык
предателей и на беотийцев.
Ни для кого не было секретом, что в беотийских полисах сильны
панические настроения, искусно подогреваемые враждебными к афинянам
аристократами. Херонея, Фивы, Орхомен, Левктры намеревались дать мидянам
землю и воду. Однако многие беотийцы были полны решимости драться против
восточных варваров. Потому Леонид вступился за них.
- До этого времени ты рисковал получить всего один удар - в спину от
мидян, когда как трус бежал из Фессалии, - бросил он полемарху.
Евенет позеленел от злобы, но возразить не решился. Леонид заговорил
вновь, убеждая собравшихся в необходимости решительных действий. Он
приводил доводы, с которыми трудно было спорить, говорил об уязвимости
Пелопоннеса с моря, напоминал о том, как слабеет воинский дух тех, кто из
трусости отдали на поругание родную землю, и о том, что, проявив
нерешительность, пелопоннесцы тем самым оттолкнут от себя те эллинские
полисы, которые в данный момент колебались, не решив еще, чью сторону
занять.
В конце концов эллины порешили ждать варваров в Фермопилах. Отряд
Леонида и треть войска Евенета отправлялись в Фокиду сейчас же, остальные
ополчения должны были присоединиться к ним чуть позже. Одновременно с
авангардом армии выступал и эллинский флот под командой спартиата
Еврибиада и афинян Фемистокла и Ксантиппа. Скрепив договор взаимными
клятвами, посланцы поспешили отбыть в родные города. Перед тем как
отправиться в путь, Леонида посетил архонт Фемистокл.
Афинянин застал царя упражняющимся с мечом. При появлении Фемистокла
спартиат хотел прекратить поединок, но архонт протестующе махнул рукой,
словно говоря: продолжайте.
Леонид не стал спорить. Он кивнул Евриту, который в этом походе был
наперсником и телохранителем царя, и они двинулись навстречу друг другу. В
руке у Еврита был акинак, подаренный акрагантским мудрецом, Леонид был
вооружен мечом, напоминавшим ксифос, но только более длинным и тяжелым.
Противники сошлись и начали стремительную игру. Клинки блестели в их
руках, словно звонкие молнии. Спартиаты рубили, кололи, парировали удары.
Несмотря на массивное телосложение, оба бойца передвигались с
замечательной быстротой. Но если на стороне Еврита была молодость, то
стремительность движений царя не поддавалась объяснению. Вдобавок он
владел огромным количеством разнообразных приемов - выпадов, уходов,
блокирующих ударов. На глазах Фемистокла он трижды поразил своего
противника, нанося удары плашмя, но с немалой силой. На плече, груди и
бедре Еврита появились кровавые полосы. Но и он в свою очередь не остался
в долгу, зацепив и без того сплошь иссеченную шрамами руку Леонида. Бой
был завершен весьма эффектно. Дождавшись очередной атаки своего
противника, царь внезапно бросил меч на землю и поймал руку Еврита в
стальные клещи пальцев. Затем громадное тело воина взвилось в воздух и
перелетело через голову Леонида. В следующее мгновенье царь сидел на спине
Еврита, приставив к затылку юноши его же собственный меч. Фемистокл
поаплодировал, с изумлением отметив, что еще ни разу не видел подобного
приема. Примерно о том же подумал и Еврит. Поднявшись с земли, он
пробурчал:
- Так не сражаются.
Царь усмехнулся.
- А жаль. Владей ты подобными приемами, и тебе не были б страшны даже
десять врагов, вооруженных копьями. - Еврит почесал ладонью голову и не
нашелся, что сказать. - Ладно, иди, - велел Леонид. - Смажь царапины и
готовься в дорогу. Мы выступаем.
Юноша, не прекословя, пошел к дому. Дождавшись, когда он скроется за
углом, афинянин подошел к Леониду.
- Итак, царь Спарты с ничтожным отрядом воинов намеревается
преградить путь врагу.
- Почему же с ничтожным? - спросил Леонид, рассматривая царапину на
руке. Он нагнулся, сорвал лист подорожника и, послюнявив, прилепил к
поврежденному месту; затем с едва заметной усмешкой взглянул на
Фемистокла. - Если все эллины поспешат выполнить свои обещания, не пройдет
и пятнадцати дней, как у Фермопил соберется огромное войско.
- А если не поспешат?
- Тогда я встречу врага со своими тремястами спартиатами.
- Но ведь это слишком мало!
- Для того дела, на которое мы идем, даже слишком много.
Этот спокойно сказанный ответ, равный признанию, слегка ошеломил
Фемистокла. Архонт погладил рукой небольшую окладистую бороду, исподлобья
взглянул на спартиата и спросил:
- Я слышал, спартиаты намереваются праздновать Карнеи? [Карнеи -
дорийский праздник, посвященный Аполлону.]
- А мне сказали, что афиняне не отменили Олимпийских игр! - не
остался в долгу Леонид.
- Афиняне - безумцы, - признался Фемистокл. - Они надеются на чудо,
не понимая, что пришло время творить чудеса самим. Выходит, мы все дружно
подставляем тебя, царь, с твоими воинами на верную погибель?
- Выходит.
- И ты так спокойно говоришь об этом? - после небольшого
замешательства поинтересовался афинянин.
- А что, я должен визжать от восторга?
Фемистокл не нашелся что ответить. Голубые глаза царя усмехались.
- Я вижу, афинянин, совесть мучает тебя. Успокой ее. Ты ни в чем не
виновен. Даже пожелай ты встать в наши ряды с копьем в руке, это принесло
бы лишь вред Элладе. Ты нужен на море, где спартиаты робки и нерешительны.
А осуждать этих людей... - Леонид пожал могучими плечами, на которых еще
не высохли капельки пота. - Никому не хочется спешить умирать, архонт.
Даже несколько дней, отнятые у смерти - огромная жизнь. Ситуация требует
НАШЕЙ смерти. Красивой смерти. Эта смерть докажет робким, что не стоит
бояться ее. Я верю, что эллины не посрамят доблестной памяти братьев,
которые предпочли смерть позору.
- Меня ужасает твое спокойствие, спартиат.
- Это спокойствие спартиата, спокойствие воина. Смерть не заслуживает
того, чтоб пред ней ползали на коленях. И потому львы всегда умирают стоя.
Афинянин кивнул. Леонид отсалютовал ему блестящим клинком.
- Прощай, архонт! И когда придет твоя смерть, встреть ее стоя!
Фемистокл возвращался в Афины и в голове его звучали слова: "Встреть
ее стоя".
Через день он уже стоял на палубе судна, державшего путь к берегам
Эвбеи.
Повелителя Парсы распирало от самодовольства.
- Артабан, меня удивляют эти эллины. Сдается, что переправа через
Геллеспонт была самой трудной частью этого похода.
- Великий царь прав, Геллеспонт оказался единственным достойным
противником. - Хазарапат чуть склонил голову и дернул за уздцы, заставляя
своего коня идти в ногу с белым жеребцом Ксеркса.
Этот краткий разговор произошел на въезде в Ларису, очередной
эллинский город, давший воду и землю. Уже покорились и принесли клятву на
верность Ферма и Пелла, Эгия и Питна, Берроя и Метона, Гераклея и Дион.
Парсийское войско прошло через Фракию, Македонию и вышло на фессалийскую
равнину, не встретив даже ничтожного сопротивления. Землю Эллады не
окропила кровь ни одного парса или мидянина. Погибло лишь несколько
эфиопов, насильничавших над женщинами в одном из прибрежных селений.
Одного из них убили местные жители, еще с десяток были казнены по приказу
Артабана, как, впрочем, были удавлены и эллины, дерзнувшие поднять меч на
завоевателей. Этот поход скорей напоминал обычную прогулку по сатрапии.
Парсы преисполнились величайшего презрения к эллинам. Вельможи
брезгливо поглядывали на склоняющих головы городских старейшин и с
презрением восклицали:
- Нам обещали львов, а мы встречаем зайцев!
Насмехались над Демаратом, бывшим тут же, в царской свите. Ведь он и
никто другой утверждал, что эллины грудью встанут на защиту родных очагов.
- Эй, Демарат! - кричали вельможи. - Где твои герои? Уж не они ли?
Парсы со смехом указывали на понуро плетущихся фракийцев, долопов,
бригов и македонян, по повелению царя присоединившихся к великому войску.
Демарат был спокоен.
- Герои ждут нас впереди, - бесстрастно отвечал он.
- Надеемся, они не забыли приготовить нам вкусный ужин и теплую
постель!
- Ужин будет кровав, а постель - жестким камнем.
Оскорбленные парсы рычали, с трудом удерживаясь от желания схватиться
за рукоять меча. О, как хотелось надменным ариям снести голову дерзкому
эллину! Но они понимали, что Демарата не стоит трогать. К нему благоволил
царь, он был доверенным лицом Мардония. Поговаривали, что получив в
управление покоренную Элладу, Мардоний намеревается вернуть изгнаннику
царский престол, а возможно даже поручить ему управлять всем Пелопоннесом.
Поэтому вельможи ограничивались бранными словами.
Уже пришло время жатвы, когда парсы вступили в земли пеласгов. На
границе Пирии и Пеласгиотиды их ждали делегации Ларисы, Ганна и Фер.
Ксеркс милостиво допустил послов к своим стопам и выслушал их. Пеласги,
как и прочие, дали землю и воду, моля о пощаде. За добрую весть послы были
вознаграждены и отправлены восвояси, чтобы подготовить достойную встречу
войску. Передохнув, мидяне последовали за ними и через три дня достигли
одного из прекраснейших городов Эллады - Ларисы. Войско стало лагерем у
городских стен, Ксеркс в сопровождении свиты и первой тысячи церемонно
въехал в город. Здесь парсов ждали низкие поклоны, заискивающие улыбки и
накрытые столы. Царь принял именитых горожан, пообещав им приструнить
чернь, после чего соизволил отобедать. За трапезой он беседовал с
Артабаном, Мардонием и македонским царьком Александром. Последний изрядно
потешил Ксеркса рассказом о том, как перепугалось эллинское войско,
посланное в Фессалию, узнав о приближении мидян.
- Едва я сказал им, что видел передовые отряды войска великого царя,
они бежали как последние трусы! - кричал македонянин.
- Как последние трусы! - с хохотом повторял царь.
Одарив рассказчика золотой чашей, Ксеркс пожелал отправиться спать.
Он переел и изрядно выпил, сон его был беспокоен.
Наутро царь узнал, что Артабан его именем объявил о том, что дает
