внезапного нападения вражеского флота.
Духота становилась все сильнее. Воины даже не стали разжигать костры
для приготовления похлебки, удовольствовавшись вином, вяленым мясом и
сушеными фруктами. Опытные финикийские триерархи с тревогой поглядывали на
восток, где на горизонте у самого моря клубились тучки, несомые с
Геллеспонта. Давал знать о себе ветер. Легкий и игристый с утра,
совершенно умерший к полудню, он вновь набирал силу, вспенивая море
белоснежными волнами. Он грозно свистел меж мачт и играл жгутами канатов.
Воздушные струи сочно били в борта кораблей, делая палубу шаткой.
- Идет Геллеспонтий, - сказал своему помощнику Сиеннесий. Обычно
бесстрастное лицо пирата исказила тревожная гримаса, отчего оно стало еще
более ужасным. Киликийскому наварху было отчего волноваться. Геллеспонтием
в этих краях называли свирепый северо-восточный ветер, обычный для этого
времени года. Сиеннесию было известно не понаслышке, что такое
Геллеспонтий. Не дожидаясь приказа Мегабиза, в чью эскадру входили
киликийские корабли, Белый Тигр приказал сниматься с якоря и выходить в
море. Его примеру последовали триерархи прочих пиратских судов. Немного
спустя стали вытягивать якоря ликийцы и памфилы. Сиеннесий тем временем
орал на своих моряков, мертвой хваткой вцепившихся в рукоятки весел.
- Быстрее! Быстрее, сухопутные черви! Не засыпать! Или вы хотите
свидеться с морскими демонами?!
Но пираты выкладывались и без этих понуканий. Всем было ясно, что еще
несколько мгновений и придет шторм, такой яростный, какой может порождать
только Фракийское море, непредсказуемое и бурное, словно веселье Диониса.
Трещали весла, рвались перенапряженные сухожилия, но киликийцы гребли,
думая лишь об одном - успеть!
Они успели. Эпактрида Белого Тигра была на достаточном отдалении от
берега, когда на море обрушился первый шквал. Злобный Геллеспонтий ударил
в судно подобно массивному тарану. Жалобно затрещали кедровые борта,
взвизгнула мачта, двое моряков, неосторожно вставшие у самого борта, с
воплем полетели в воду. И началось! Волны бросали эпактриду, словно
крохотную щепку. Ее то крутило в чудовищных водоворотах, то подбрасывало с
такой силой, что судно почти летело по воздуху. Гигантские валы
захлестывали корабль, угрожая подмять его своей тяжестью. Смыло еще
несколько человек, сломались многие весла, порывы ветра изорвали такелаж.
Но корабль Белого Тигра находился куда в лучшем положении, чем те суда,
которые не успели выйти из бухты или отплыли от берега недостаточно
далеко. Волны обрывали якоря и со всего маху швыряли корабли на берег, где
суетились ионийцы и финикияне, пытавшиеся оттащить свои суда подальше от
бушующего моря. Триеры с грохотом падали на песок и разлетались на части.
Изуродованные тела моряков мешались с древесной щепой и обрывками
парусины. Накатывалась новая волна, и все это исчезало в пучине. Кричали
тонущие, но их вопли умирали в ужасном гуле бури.
В столь же бедственном положении оказались и те корабли, что вышли из
бухты, но не успели отойти достаточно далеко в море. Геллеспонтий
подхватывал их и нес на утесы Пелиона [Пелион - гора в Фессалии]. Напрасно
мидяне хватались за весла. Ужасные волны ломали их, словно соломинки.
Напрасно моряки пытались ставить парус. Ветер с хрустом переламывал мачту
или опрокидывал судно, накрывавшее вопящих людей своей деревянной плотью.
Бушующее море несло корабли прямо на огромные утесы. Раздавался грохот и
обломки очередной триеры исчезали в водоворотах, закрученных бурей и морем
у скалистых откосов Пелиона.
Иных относило в сторону, к мысу Сепиады. Но и здесь не было спасения.
Свирепые валы гнали суда на рифы, пронзавшие кедровую плоть подобно
каменным мечам. Под ужасающий вой бури моряки боролись с мутно-серой,
наполненной грязными обломками и поднятыми со дна водорослями водой и
тонули, не в силах совладать с ее дикой мощью.
С неба спустилась тьма. Иссиня-черные тучи пролились дождем, более
напоминавшим водяной шквал. Мириады колких струй пронзали воздух,
превратив его в кипящее море. Стало трудно дышать, за стеной дождя не было
видно даже собственной, вытянутой вперед руки. Рев бури и грохот дождя
слились в раздирающий уши визг. Казалось, тысячи морских демонов поднялись
из глубин моря и, торжествующе крича, топят избитые волнами корабли.
Те, кому удалось вовремя вытащить свои суда на берег, с ужасом
внимали этому дикому разгулу стихии. Многие бегали вдоль кромки бушующих
волн, подхватывая выброшенные на берег остатки судов и бездыханные тела
товарищей. Но большинство, сознающее суетность подобных усилий, сидели у
бортов кораблей, тщетно пытаясь спрятаться от беспощадно секущего дождя.
Ближе к вечеру дождь приутих. Тогда зашевелились маги. Они развели
костры и принесли жертву светлоликому Ахурамазде, моля его обуздать
взбунтовавшуюся стихию. Однако Ахурамазда не внял этим мольбам, и маги
принесли новые жертвы - Митре, Рашну и даже Ариману. Они молились день, и
два, и три. Три ужасных дня, наполненных тьмою, воем ветра и грохотом
волн. Ночь смешалась с днем, хаос с миропорядком. И ничто, казалось, не
могло восстановить утраченной гармонии. Но маги не сдавались. На четвертый
день они призвали на помощь демонов, свергнутых Ахурамаздой.
На четвертый день буря утихла.
Когда море успокоилось, а небо обрело голубой цвет, моряки стащили
корабли на воду и вышли в море на поиски унесенных бурей. Их взорам
предстало страшное зрелище. Морская гладь, насколько хватало глаз, была
покрыта обломками судов и трупами. Мертвых тел было так много, что их
собирали не один день.
Итог катастрофы у берегов Магнесии был ужасающ. Погибло около
четырехсот судов, многие получили серьезные повреждения и требовали
ремонта. Лишь ионийцы, карийцы, финикияне, вытащившие суда на берег, а
также киликийцы, успевшие выплыть в открытое море, сохранили
боеспособность своих эскадр. Египтяне, киприоты, геллеспонтийцы и ликийцы
понесли большие потери и не представляли грозной силы, как прежде.
Известие о происшедшем быстро дошло до эллинов. Принеся жертвы Борею
и Посейдону, заступничеству которых была приписана эта бескровная для
сынов Эллады победа, аттические и пелопоннесские триеры оставили
гостеприимные гавани Эвбеи, в которых они пережидали бурю, и поспешно
отплыли к Артемиссию, надеясь застать там разбросанные стихией мидийские
корабли. Им сопутствовала удача, и они захватили пятнадцать вражеских
триер. Это была первая победа над доселе непобедимыми мидянами, и эллины
благодарили судьбу.
Но более всех был благодарен ей некто Аминокл, сын Кретина, хозяин
прибрежной земли, близ которой терпели крушение мидийские корабли. После
бури владения Аминокла оказались сплошь усыпаны добром с погибших судов.
Аминокл много дней бродил по берегу, подбирая золотые и серебряные кубки,
драгоценное оружие, ящики с денежной казной. Он стал несметно богат, но
это странным образом обретенное богатство не сделало его счастливым. Ведь
на нем была печать гибели шестидесяти тысяч моряков. Это лишь цифра. Но
вдумайтесь - шестьдесят тысяч жизней.
60 000.
И еще одно, оставшееся за рамками большой истории.
Буря у мыса Сепиада помешала мидийскому флоту вовремя прибыть в
Малийских залив и поддержать действия армии, штурмующей Фермопилы. Не
случись этой бури, быть может, нам осталось неведомо слово Фермопилы. Быть
может, мы даже не знали бы слова ЭЛЛАДА.
Но буря была. И были Фермопилы...
2. НАКАНУНЕ
ФЕРМОПИЛЫ.
Трудно было найти место, более пригодное для обороны малыми силами,
чем Фермопилы, называемые анфелийцами, жителями близлежащего городка
просто Пилами. Это в наши дни наносы реки Сперхей привели к тому, что
теперь через ущелье может пройти хоть целый легион, развернутый в боевой
порядок. Во времена седой древности, которые для наших героев являлись
настоящим, все было иначе. Казалось, сами боги позаботились о том, чтобы
сделать Среднюю Грецию неприступной для вторжения с суши. С этой целью они
создали Итийские или, как их еще называли Трахинские горы, короткой
цепочкой бегущие от Пинда. Этих гор всего три: Ита, Пира, на вершине
которой взошел на костер Геракл, и Каллидром. Склоны последней спускаются
к Малийскому заливу - заболоченному соленому лиману, гибельному для всего
живого, оставляя лишь крохотный проход, в котором не смогут разъехаться
даже две колесницы. В нескольких стадиях отсюда на входе в ущелье
находится храм Деметры Амфиктионийской, потому этот проход был прозван
Деметриными воротами. Он не очень велик в длину и опытная пехота или
тяжелая конница вполне могут преодолеть его мощным натиском. Однако Пилы
еще не кончаются. За Деметриными воротами располагается узкая равнина. Она
тянется примерно на тридцать стадий и достопримечательна тем, что по ней
текут два сернистых ручья, от которых даже в гамелионе [гамелион - у
эллинов месяц, соответствующий январю-февралю] исходит тепло. С востока
равнину замыкает еще один отрог Каллидрома, тесно смыкающийся с морем и
образующий вторые ворота, чуть более широкие, чем первые. Лишь миновав их,
можно попасть в Локриду.
Итак, эта позиция практически неуязвима с суши. Но это еще не все.
Боги и природа позаботились о том, чтобы сделать ее неприступной и с моря.
Попасть в Малийский залив персидский флот мог лишь минуя мыс Артемиссий, у
которого стоял объединенный эллинский флот - триста новеньких триер и
пентеконтер, экипажи которых были преисполнены решимостью преградить путь
врагу. Основательно потрепанные бурей мидийские эскадры не спешили
вступить в битву. Но даже и прорвись они в Малийский залив, им вряд ли бы
удалось быстро найти берег, пригодный для высадки десанта. На свете не
было более паскудного места, чем побережье Локриды. Постоянные приливы и
отливы превращали и без того вязкую почву в топкое болото, недоступное ни
для людей, ни для судов.
Эллины подоспели к Фермопилам намного раньше, чем рыхлое месиво
мидийского войска, отягощенное громадным обозом и стадами скота, и разбили
лагерь у небольшого локридского городка Альпены, располагавшегося сразу за
Фермопильским ущельем. Первым делом Леонид произвел подсчет сил. Войско
собралось немалое, но в сравнении с армадой армии варваров, в которой
одних всадников было столько, что их кони выпили всю воду из реки Апидан,
что в Ахее, превратив ее в крохотный грязный ручеек, оно казалось
крохотной кучкой. Да и не все воины были столь умелы и сильны как
хотелось, а многие и вовсе не желали сложить голову за эллинское дело.
Основу войска составляли гоплиты пелопоннесцы, числом чуть более четырех
тысяч. Из них триста воинов были спартиатами, прочих дали Тегея, Мантинея,
Орхомен, Герайя и Фигелия - все аркадские города, а также Коринф, Флиунт и
Микены. На этих бойцов можно было полностью положиться. Надежны были и
семь сотен гоплитов-фаспийцев, почти все мужское население этого
крохотного беотийского городка. Феспийцы присоединились к эллинскому
ополчению горя священным восторгом, подобным тому, что испытывали жрецы
Деркето [богиня западно-семитского пантеона; во время торжественных
церемоний жрецы Деркето подвергали себя жестокому бичеванию], бичуя себя
костяными ремнями. Фиванцам Леонид не доверял. Они были добрыми воинами,
вдобавок вооруженными лучше многих других, но они не хотел сражаться, а
если и хотели, то не на этой стороне. Царь прямо сказал беотарху
