Морстен и ясными глазами посмотрела в мою сторону.
-- Послушайте, Мэри, ведь от исхода поисков зависит ваша
судьба. Мне кажется, что вы не подумали об этом и поэтому так
равнодушны. Только вообразите, что значит быть богатой и чтобы
весь мир был у твоих ног.
Сердце мое радостно забилось, когда я увидел, что мисс
Морстен не проявила никакого восторга по поводу блестящих
возможностей, открывающихся ей. Наоборот, она небрежно тряхнула
своей гордой головкой, как будто эти сокровища не имели к ней
отношения.
-- Меня очень беспокоит судьба мистера Таддеуша Шолто, --
сказала она. -- Все остальное неважно. Он был так добр и
благороден. Наш долг сделать так, чтобы с него сняли это
ужасное, несправедливое обвинение.
Когда я покинул дом миссис Форрестер, уже сильно
смеркалось. На Бейкер-стрит я вернулся, когда было совсем
темно. Книга и трубка моего друга лежали в его кресле, но его
самого не было. Я поискал записку, но не нашел.
-- Что, мистер Холмс вышел куда-нибудь? -- спросил я
хозяйку, когда она вошла в комнату, чтобы опустить шторы.
-- Нет, он ушел к себе. Знаете, мистер Уотсон, -- тут
хозяйка перешла на многозначительный шепот, -- я боюсь, что он
нездоров.
-- Почему вы так думаете?
-- Очень он сегодня странный. Как только вы ушли, он стал
ходить по комнате туда-сюда, туда-сюда, я слушать и то устала
эти бесконечные шаги. Потом он стал разговаривать сам с собой,
бормотал что-то. И всякий раз, как брякал звонок, выходил на
площадку и спрашивал: "Что там такое, миссис Хадсон?" А потом
пошел к себе и хлопнул дверью, но и оттуда все время слышно,
как он ходит. Хоть бы он не заболел. Я предложила ему
успокаивающее лекарство, но он так посмотрел на меня, что я не
помню, как и убралась из его комнаты.
-- Думаю, миссис Хадсон, что особенных причин для
беспокойства нет, -- сказал я. -- Я не раз видел его в таком
состоянии. Он сейчас решает одну небольшую задачу и, конечно,
волнуется.
Я говорил с нашей хозяйкой самым спокойным тоном, но,
признаться, и сам начал тревожиться о состоянии моего друга,
когда, просыпаясь несколько раз ночью, все время слышал за
стеной глухой стук его шагов. Я понимал, какой вред может
причинить его деятельному уму это вынужденное бездействие.
За завтраком Холмм выглядел осунувшимся и усталым. На
щеках лихорадочно горели два пятнышка.
-- Вы не жалеете себя, Холмс, -- заметил я. -- Вы ведь всю
ночь, я слыхал, не прилегли ни на часок.
-- Я не мог спать, -- ответил он. -- Это проклятое дело
изводит меня. Застрять на месте из-за какого-то пустяка, когда
так много сделано, это уже слишком. Я знаю преступников, знаю
их катер, знаю все. И ни с места. Я пустил в ход весь мой
арсенал. Вся Темза, оба ее берега обшарены вдоль и поперек, и
никаких следов проклятой "Авроры". Ни ее, ни ее хозяина. Можно
подумать, что они затопили катер. Хотя есть факты, говорящие
против.
-- Может быть, миссис Смит направила нас по ложному следу?
-- Нет, это исключается. Я навел справки. Катер с такими
приметами существует.
-- Может, он поднялся вверх по реке?
-- Я и это учел. Сейчас ведутся поиски до самого Ричмонда.
Если сегодня не будет новостей, я завтра выеду сам. И буду
искать не катер, а людей. Но я все-таки уверен, абсолютно
уверен, что известие придет.
Однако оно не пришло. Ни от Уиггинса, ни из других
источников. Газеты продолжали печатать сообщения о норвудской
трагедии. Все они были настроены враждебно к бедному Таддеушу
Шолто. Ни в одной из газет не сообщалось ничего нового, не
считая того, что дознание было назначено на завтра.
Вечером я опять побывал в Камберуэлле и рассказал о нашем
невезении. Вернувшись, я застал Холмса в самом мрачном
расположении духа. Он едва отвечал на мои вопросы и ставил весь
вечер какие-то сложнейшие химические опыты. Нагревал реторты,
дистиллировал воду и развел под конец такую вонь, что я чуть не
убежал из дому. До рассвета я слышал, как он звенит пробирками
и колбами, занимаясь своими ароматными экспериментами.
Проснулся я рано утром, как будто кто-то толкнул меня.
Надо мной стоял Холмс, одетый, к моему удивлению, в грубую
матросскую робу. На нем был бушлат, и вокруг шеи повязан грубый
красный шарф.
-- Я отправляюсь в поиски вниз по реке, Уотсон, -- сказал
он мне. -- Я много думал над моим планом и считаю, что
попытаться стоит.
-- Я тоже поеду с вами.
-- Нет, вы мне поможете гораздо больше, если останетесь
здесь. Я ухожу неохотно. В любую минуту может прийти
долгожданное известие, хотя Уиггинс, как я заметил вчера
вечером, совсем упал духом. Прошу вас вскрывать все телеграммы
и письма, адресованные мне. И если прочтете что-нибудь важное,
действуйте по собственному усмотрению. Могу я положиться на
вас?
-- Вполне.
-- Боюсь, что мне нельзя будет послать телеграмму, потому
что я и сам еще не знаю, где в какое время я буду. Но если мне
повезет, я вернусь скоро. И уж, конечно, не с пустыми руками.
Все утро и во время завтрака от Холмса не было никаких
известий. Открыв "Стандард", я нашел, однако, сообщение,
отличающееся от прежних. Газета писала: "Что касается трагедии
в Аппер-Норвуде, то дело может оказаться куда более сложным и
загадочным, чем показалось сначала. Как только что установлено,
мистер Таддеуш Шолто абсолютно непричастен к смерти брата. Он и
экономка миссис Берстон вчера вечером выпущены на свободу. Как
сообщают, полиция располагает данными, позволяющими установить
личность настоящих преступников. Расследование дела находится в
надежных руках полицейского инспектора из Скотленд-Ярда мистера
Этелни Джонса, известного своей энергией и проницательностью.
Преступники каждую секунду могут быть арестованы".
"Ну, слава Богу, -- подумал я. -- По крайней мере наш друг
Шолто на свободе. Что же это за "данные", интересно? Впрочем,
так всегда пишут, когда полиция садится в лужу".
Я бросил газету на стол, и вдруг в глаза мне бросилось
объявление в колонке происшествий. В нем говорилось:
"Разыскиваются пропавшие: Мордекай Смит и его сын Джон,
покинувшие причал Смита около трех часов ночи во вторник на
катере "Аврора". Катер черный с двумя красными полосами, труба
черная с белой каймой. Вознаграждение -- пять фунтов тому, кто
сообщит о местонахождении вышеупомянутого Смита и катера
"Аврора" его жене миссис Смит, причал Смита, или на
Бейкер-стрит, 221-б".
Адрес говорил, что объявление помещено Холмсом. "Хитро
составлено, -- подумал я. -- Беглецы увидят в нем только
естественное беспокойство жены, разыскивающей мужа".
День тянулся очень долго. Всякий раз, как стучали в дверь
или снаружи раздавались чьи-то громкие шаги, я настораживался,
ожидая, что это или вернулся Холмс, или пришли с ответом на
объявление. Я пытался читать, но мысли мои неотступно вращались
вокруг этого странного преступления и его странных участников,
за которыми мы охотились. А вдруг в рассуждения моего друга
вкралась роковая ошибка и он стал жертвой чудовищного
самообмана? Вдруг его точный логический ум построил эту
фантастическую версию на ложных посылках? Я не знал случая,
когда бы Шерлок Холмс ошибся, но ведь даже самый сильный ум
один раз может ошибиться. Его могла ввести в заблуждение
слишком уж изощренная логика. Он предпочитал странные,
хитроумные объяснения, отбрасывая прочь более простые и
естественные, находившиеся под рукой. Но, с другой стороны, я
сам был очевидцем происшедшего, своими ушами слышал доводы
Холмса. Проследив в который раз с самого начала всю длинную
цепь странные событий, многие из которых сами по себе могли бы
показаться пустяком, я должен был признать, что если Холмс и
заблуждается, то истина все равно лежит где-то в области
удивительного и маловероятного.
В три часа пополудни послышалось резкое звяканье
колокольчика, в прихожей раздался чей-то властный голос, и, к
моему удивлению, в комнату вошел не кто иной, как мистер Этелни
Джонс собственной персоной. Но как не походил он сегодня на
того высокомерного и бесцеремонного поборника здравого смысла,
который с таким непререкаемым апломбом взялся расследовать
норвудскую трагедию! Лицо у него было понурое, весь он как-то
обмяк, а в его осанке появилось даже что-то просительное.
-- Добрый день, сэр, добрый день, -- проговорил он. --
Мистера Холмса, как я вижу, нет дома?
-- Нет. И я не знаю, когда он придет. Но, может быть, вы
подождете его? Садитесь в это кресло. Вот вам сигары.
-- Благодарю вас. Я и правда подожду, -- сказал он,
вытирая лицо красным, в клетку носовым платком.
-- Виски с содовой хотите?
-- Э-э, полстакана. Слишком жаркая стоит погода для
сентября. К тому же нет конца всяким волнениям. Вы ведь знаете
мою норвудскую версию?
-- Помню, вы излагали ее.
-- Ну вот, я был вынужден ее пересмотреть. Я так ловко
подвел сеть под мистера Шолто, так крепко ее затянул, и вдруг
-- бац! -- в сети оказалась дырка, и он ушел. У него
неоспоримое алиби. С той минуты, как за ним захлопнулась дверь
комнаты брата, его видели то здесь, то там, словом, он ни на
одну секунду не оставался один. И не мог поэтому ни влезть на
крышу, ни проникнуть на чердак сквозь слуховое окно. Это очень
темное дело, и мой профессиональный престиж поставлен на карту.
Я был бы очень рад небольшой помощи.
-- Все мы нуждаемся иногда в помощи, -- заметил я.
-- Ваш друг мистер Шерлок Холмс -- выдающаяся личность,
сэр, -- сказал он доверительно осипшим голосом. -- Он человек,
не знающий поражений. Мне-то известно, в скольких делах
участвовал этот молодой человек, и всегда ему удавалось
докопаться до истины. Он несколько непоследователен в своих
методах и, пожалуй, чересчур торопится делать выводы, но
вообще, я думаю, он мог бы стать самым выдающимся сыщиком
Скотленд-Ярда, и готов заявить это кому угодно. Сегодня утром я
получил от него телеграмму, из которой ясно, что у него есть
свежие факты по этому делу. Вот телеграмма.
Он вынул ее из кармана и протянул мне. Она была послана в
двенадцать часов из Поплара. "Немедленно идите на Бейкер-стрит,
-- писал Холмс. -- Если я не успею вернуться, подождите меня.
Следую по пятам норвудской парочки. Если хотите участвовать в
финише, можете присоединиться к нам".
-- Хорошие новости! Значит, Холмс опять напал на их след,
-- сказал я.
-- Ага, значит, и он допустил промах! -- воскликнуло явным
удовольствием Джонс. -- Даже лучшим из нас свойственно
ошибаться. Конечно, эта телеграмма может оказаться ложной
тревогой, но мой долг инспектора Скотленд-Ярда не упускать ни
одного шанса. Я слышу шаги. Возможно, это Холмс.
На лестнице послышалось тяжелое шарканье ног, сильное
пыхтение и кашель, как будто шел человек, для которого дышать
было непосильным трудом. Один или два раза он останавливался.
Но вот наконец он подошел к нашей двери и отворил ее. Его
внешность вполне соответствовала звукам, которые доносились до
нас. Это был мужчина преклонных лет в одежде моряка -- старый
бушлат был застегнут до подбородка. Спина у него была согнута,
колени дрожали, а дыхание было затрудненное и болезненное, как
у астматика. Он стоял, опершись на толстую дубовую палку, и его
плечи тяжело поднимались, набирая в легкие непослушный воздух.
На шее у него был цветной платок, лица, обрамленного длинными
седыми бакенбардами, почти не было видно, только светились
из-под белых мохнатых бровей темные умные глаза. В общем, он
