постоянное ожида ние насмешек или осуждения со стороны окружающих, так
что единственным спасением кажется уход в себя.
4. Коммуникативная неуклюжесть, отсутствие необходимых навыков обще-
ния, неумение правильно вести себя в сложных межличностных ситуациях
(знакомство, ухаживание), часто сочетаемое с низкой эмпатией, результа-
том чего бывают разочарование и обманутые ожидания.
5. Недоверие к людям, которые кажутся враждебными и эгоистичными; та-
кой человек не просто избегает людей, но испытывает по отношению к ним
озлобление и чувство горечи.
6. Внутренняя скованность, немота, неспособность к самораскрытию,
чувство своей абсолютной психической "герметичности" и непонятости, зас-
тавляющее личность постоянно разыгрывать чьи-то чужие роли.
7. Трудности выбора партнера ("негде встретить подходящего человека",
"никто мне не нравится"), неспособность завязать интимные личные отноше-
ния или постоянный выбор неподходящих партнеров, в результате чего воз-
никает чувство бессилия и обреченности.
8. Страх оказаться отвергнутым, связанный с пониженным самоуважением
и неудачным прошлым опытом, боязнь новых разочарований, усугубляемые бе-
зотчетным чувством вины и сознанием своей малоценности.
9. Сексуальная тревожность, сознание (часто ложное) своей внешней
непривлекательности или беспомощности, которое нередко усугубляется сты-
дом и затрудняет все прочие личные отношения.
10. Боязнь эмоциональной близости ("он хочет больше, чем я могу ему
дать"), побуждающая человека избегать углубления дружеских отношений,
которые предполагают взаимное самораскрытие.
11. Неуверенная пассивность, постоянные колебания, неопределенность в
оценке собственных чувств ("сам не знаю, что я чувствую и чего хочу"),
отсутствие настойчивости, инициативы в углублении и развитии личных от-
ношений и настороженность к попыткам такого рода со стороны партнера.
12. Нереалистические ожидания, ориентация на слишком жесткие нормы и
требования ("все или ничего"), нетерпимость и нетерпеливость, в ре-
зультате чего личные отношения не могут обрести устойчивость и часто
разрываются без достаточно веских причин.
Хотя все эти синдромы описательны, а соотношение их компонентов проб-
лематично, их перечень показывает, что одиночество так же многообразно,
как и общение, от него нет универсальных рецептов. Одному человеку по-
лезно поменьше думать о собственном Я и включиться в деятельную группо-
вую жизнь, а другому, наоборот,- остановиться, оглянуться.
Главная беда многих одиноких и склонных к депрессии людей заключается
в том, что у них складывается специфический атрибутивный стиль - склон-
ность объяснять свои неудачи в общении не конкретными ситуативными при-
чинами, а своими якобы неизменными личными чертами, и эта пораженческая
установка блокирует, парализует попытки установить новые человеческие
контакты с учетом прошлых ошибок. Если в других сферах жизни, скажем в
учебе или труде, эти люди трезво оценивают причины своих успехов и пора-
жений и, учась па своих ошибках, могут достигать высоких результатов, то
в сфере общения, где они особенно уязвимы, негативная установка превра-
щается в самореализующийся прогноз: "У меня все равно не получится, поэ-
тому не стоит и пробовать, чтобы не переживать новых разочаровании". С
преодоления этой ложной установки начинается всякое самовоспитание или
психотерапия.
Наряду с экспериментальной психологией и художественной литературой
пониманию индивидуально-личностных факторов дружбы весьма способствует
изучение биографических данных и личных документов исторических деяте-
лей, мыслителей, художников и т. д. Мы уже приводили примеры дружбы
Маркса и Энгельса, Герцена и Огарева и др. Но далеко не все великие и
достойные люди были счастливы в этом отношении.
Хронические и тяжелые коммуникативные трудности переживали М. Серван-
тес, Г. Мопассан, А. Шопенгауэр, С. Киркегор, Л. Н. Толстой, Ф. М. Дос-
тоевский, Ф. Ницше, Р. Вагнер, П. И. Чайковский, А. Стриндберг, Г. Ибсен
и многие другие выдающиеся деятели культуры.
Обсуждать эту тему очень сложно. Кроме чисто методологических труд-
ностей (насколько вообще надежна психологическая реконструкция целостной
личности по фактам ее биографии и интимным документам) жанр психологи-
ческой биографии нередко вызывает сомнения морального порядка: допустимо
ли вообще разбирать личную жизнь великого человека, читать и обсуждать
его интимные дневники, переписку и т. д., отнюдь не предназначенные для
опубликования? Сомнения эти, безусловно, серьезны: бестактное копание в
чужих делах оскорбляет нравственное чувство. Но без психологического
исследования подчас непонятны истоки и личностный смысл творчества ху-
дожника. Кроме того, жизнь замечательных людей поучительна не только их
общественными достижениями. Разве не существенно знать, выражал ли тот
или иной идеальный художественный образ реальный жизненный опыт его соз-
дателя или несбывшуюся мечту художника?
В нашей книге много говорилось о романтическом культе дружбы. Между
тем один из провозвестников романтического типа личности Ж. Ж. Руссо сам
был в высшей степени некоммуникабелен. "Как могло случиться, что, имея
душу от природы чувствительную, для которой жить - значило любить, я не
мог до тех пор найти себе друга, всецело мне преданного, настоящего дру-
га,- я, который чувствовал себя до такой степени созданным для дружбы",-
спрашивал себя 55-летний Руссо. Любовь и дружба - "два кумира моего
сердца...". Однако и то и другое остается для Руссо недостижимой мечтой.
Его чувства слишком напряжены и гипертрофированы, чтобы можно было реа-
лизовать их в устойчивых взаимоотношениях.
"Первая моя потребность, самая большая, самая сильная, самая неутоли-
мая, заключа лась всецело в моем сердце: это потребность в тесном обще-
нии, таком интимном, какое только возможно; поэтому-то я нуждался скорей
в женщине, чем в мужчине, скорей в подруге, чем в друге. Эта странная
потребность была такова, что самое тесное соединение двух тел еще не
могло быть для нее достаточным; мне нужны были две души в одном теле;
без этого я всегда чувствовал пустоту". Неспособный удовлетворяться бо-
лее или менее "частичными" контактами, Руссо жаждет полного, абсолютного
слияния с другом, но по причинам, понятным каждому читателю "Исповеди",
ни перед кем не может раскрыться до конца. Его все время мучает "боязнь
обидеть или не понравиться, еще больший страх быть освистанным, осмеян-
ным, опозоренным...". Как бы хорошо ни относились к нему окружающие - а
у Руссо было немало искренних доброжелателей,- отношения с ними для пего
только суррогаты воображаемой подлинной близости. "Не имея возможности
насладиться во всей полноте необходимым тесным душевным общением, я ис-
кал ему замены, которая, не заполняя пустоту, позволяла бы мне меньше ее
чувствовать. За неимением друга, который был бы всецело моим другом, я
нуждался в друзьях, чья порывистость преодолела бы мою инертность..."
Неудовлетворенные желания создают напряженность в отношениях. Руссо
всегда и везде чувствует себя одиноким...
Драматично складывались дружеские отношения В. Г. Белинского с М. А.
Бакуниным. Подобно Руссо, молодой Белинский видит в дружбе высшее благо
жизни. "Дружба!-вот чем улыбнулась мне жизнь так приветливо, так тепло,
и, вероятно, в ней, и только в одной ней, будет сознавать себя моя жизнь
до конца своего"Э. Темпераментный, чувственный и одновременно крайне
застенчивый, преследуемый мыслью, что природа заклеймила его лицо "прок-
лятием безобразия" и поэтому его не может полюбить ни одна женщина , Бе-
линский не может относиться к людям спокойно. "В людях я вижу или дру-
зей, или враждебные моей субъективности внешние явления,- и робок с ни-
ми, сжимаюсь, боюсь их, даже тех, которых нечего бояться, даже тех, ко-
торые жмутся и боятся меня".
Его дружба обычно принимала характер страстной влюбленности. "Боткина
я уже не люблю, как прежде, а просто влюблен в него и недавно сделал ему
формальное объяснение",- сообщает он Бакунину. Подобное чувство не приз-
нает никакой психологической дистанции. "У меня всегда была потребность
выговаривания и бешенство на эту потребность" ,- жалуется Белинский. Его
письма 30 - начала 40-х годов - одна сплошная исповедь, желание вывер-
нуть душу наизнанку. Дружба, по его словам, взаимное право "говорить
друг другу все, не спрашивая себя, как это подействует и что из этого
выйдет..." .
Но за бесконечными интимными излияниями- фактическое невнимание к
личности другого. Поэтому дружеские восторги то и дело сменяются отчуж-
дением и горечью. В письме Бакунину от 1 ноября 1837 г. Белинский гово-
рит о любви и дружбе к нему. А уже через две с половиной недели он пи-
шет: "...между мною и тобою был только призрак дружбы, а не дружба, были
ложные отношения". Затем ссора преодолевается, сердце Белинского снова
наполнено любовью. "Между нами слово мы имеет особенное значение. Наше
мы образует какое-то Я". А через два месяца опять: "Нет, не было и нет
между нами дружбы... Ложные отношения произвели ложные следствия" .
Эти колебания не просто результат идейного развития и выявления миро-
воззренческих расхождений обоих мыслителей, а свойство самой романтичес-
кой дружбы, в которой эмоциональное влечение не сочетается с подлинным
взаимопониманием. Лишь горький опыт заставляет "неистового Виссариона"
понять, что "дружеские отношения не только не отрицают деликатности, как
лишней для себя вещи, но более, нежели какие-нибудь другие, требуют
ее... Деликатность и свобода - вот основания истинных дружеских отноше-
ний". Чтобы преодолеть истерический надрыв, нужно расширить круг значи-
мой эмоциональной коммуникации. Для Белинского важным рубежом в этом от-
ношении была женитьба (в конце 1843 г.), после которой из его писем пол-
ностью исчезают самоанализ и психологические признания. В статье "Взгляд
на русскую литературу 1847 года" критик окончательно сводит счеты с "ро-
мантическим зверьком" и его понятиями о дружбе, подчеркивая, что "истин-
ные друзья не дают имени соединяющей их симпатии, не болтают о ней бесп-
рестанно, ничего не требуют один от другого во имя дружбы, но делают
друг для друга, что могут" .
Другой хрестоматийный пример в истории русской литературы - отношения
Александра Блока с Андреем Белым. Эта своеобразная "дружба-вражда" заро-
дилась, когда поэтам было по 23 года, причем ощущение какой-то мистичес-
кой близости сочеталось у обоих с пониманием глубокой личной несовмести-
мости. В отличие от Белинского, который мучился потребностью "выговари-
вания", Блок с детства чувствует неспособность к прямому самораскрытию.
Между ним и его близкими всегда висит какая-то пелена, разорвать которую
он не может и не хочет. "Ты... пишешь принципиально, что "немоты не
должно быть между людьми"...- обращается он к А. Белому.- Я могу исхо-
дить только из себя, а не из принципа... Мне бесконечно легче уйти от
любого человека, чем прийти к ному. Уйти я могу в одно мгновение, подхо-
дить мне надо очень долго и мучительно..."
Пока молодые люди изъясняются в переписке в отвлеченных выражениях и
каждый может вкладывать в туманные формулы другого собственный смысл, им
кажется, что они близки. Но как только они пытаются что-то прояснить или
заземлить на реальные личные переживания, обнаруживается, что они и мыс-
лят и чувствуют по-разному. Больше того - они не хотят быть понятыми. У
Блока это постоянный принцип: "Я... не стараюсь никогда узнавать никого,
это - не мой прием. Я - принимаю или не принимаю, верю или не верю, но
не узнаю, не умею... Вы хотели и хотите знать мою моральную, философс-
кую, религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу открыть Вам
ее без связи с событиями моей жизни, с моими переживаниями; некоторых из
