вывесками публичных домов, а само солнце на небе красивой, горячей девкой в
огненно-красном шелке, а то я не вижу причины, зачем бы тебе спрашивать о
времени дня.
Это разговор при первом появлении Фальстафа. Дальнейшее посвящено
"обирателям кошельков". Опять только игра. Заподозрить Джека в корыстолюбии
так же нелепо, как считать, что толстого рыцаря могут интересовать цифры и
стрелки на тикающем механизме. Фальстаф - не мошенник, он - "Рыцарь ночи",
"Лесничий Дианы", "Кавалер ночного мрака", "Любимец луны". Так, по мнению
сэра Джона, следует называть грабителей. Нужна ли плуту такая терминология?
Ведь цель вора - скрыть промысел, выдать себя за честного человека.
Дети играют в индейцев. Первое удовольствие игры - названия:
- Великий вождь краснокожих! Я - твой бледнолицый брат!..
Звучные слова, пышные прозвища должны заменить обыденные имена. Разве
можно всерьез считать, что ребенок действительно собирается скальпировать
товарища?..
В "Кабаньей голове" идет веселая игра. От партнера к партнеру летят
подхватываемые на лету слова-мячики, фразы кувыркаются в воздухе,
переворачиваются вниз головой, превращаются в каламбуры.
В чем смысл такой забавы? Почему она затеяна? В начале первой книги
"Гаргантюа" говорится, что в ней нет ни зла, ни заразы, она только предлог
для смеха. Юмор - свойство, присущее человеку. Однако Рабле заканчивает
обращение так:
Я вижу, горе вас угрозой давит,
Так пусть же смех, не слезы, сказ
мой славит...
Фальстаф и принц появляются перед зрителями после дворцовой сцены -
вскипают распри, надвигаются смуты, мятеж у ворот. Беда пришла в страну. "В
наше печальное время, - говорит Фальстаф, - нужно чем-нибудь поднять дух". И
еще: "Истинный принц может ради забавы сделаться поддельным вором".
Фальстаф - поддельный грабитель, вор для общей потехи. Однако сразу же
выясняется, что все участники предполагаемого ограбления обманывают друг
друга. Пойнс сговорился с принцем: они отберут у Фальстафа награбленное,
заставят толстяка врать о своих похождениях. Принц обманул их всех:
прикинулся простодушным шутником.
Первый розыгрыш начинается на гедсгилской дороге. Фальстафа колотят,
заставляют бежать до смертного пота. Шутка заканчивается в трактире. Джек
попал в ловушку, изобличен как трус и враль. Но так только кажется. Это не
судопроизводство, а турнир шутников. Побеждает самый веселый - за ним
последний каламбур. Какие бы ловушки ни расставляли Фальстафу, он выбирается
из них с легкостью. Принца Уэльского побеждает принц комических поэтов.
Турниры проходят через обе хроники. Вот поединок метафор. Предмет
состязания - внешность спорящих. Принц пробует обыграть жиры противника, но
Фальстаф не остается в долгу:
- Заморыш, шкурка от угря, сушеный коровий язык, хвост бычачий, треска
- о, если бы я мог, не переводя дух, назвать все, на что ты похож -
портняжий аршин, пустые ножны, колчан, дрянная шпага!
Последнее слово за толстым.
Перед турнирами - тренировка остроумия. Все, что попадается на глаза, -
мишень. Фальстаф, походя, сочиняет поэмы, посвященные носу Бардольфа. Чего
только не напоминает этот нос!.. Возникает образ фонаря на корме
адмиральского корабля; обладателю такого носа присваивают титул рыцаря
Горящей лампы. Бардольф, ошеломленный прозвищами, пытается защищаться.
Бардольф. Мой нос вам вреда не причинил, сэр Джон.
Фальстаф. Клянусь, он мне полезен, и я пользуюсь им, как другие черепом
или напоминанием о смерти. Каждый раз, когда я гляжу на твое лицо, я думаю о
пламени в аду, о том богаче, который при жизни всегда одевался в пурпур. Вот
он тут сидит в своем платье и горит, горит. Если бы в тебе было хоть
немножко добродетели, я бы клялся твоим лицом и говорил: "Клянусь этим
огнем, который и есть ангел небесный". Но ты человек совсем погибший, и если
бы не светоч у тебя на лице, ты был бы совсем сыном мрака. Когда ты ночью
бегал по Гэдсгилю и ловил мою лошадь, клянусь деньгами, ты казался
блуждающим огнем или огненным шаром. Да, ты постоянное факельное шествие,
вечный фейерверк. Ты спас мне тысячу марок на свечи и факелы, когда мы
ходили с тобой ночью из таверны в таверну. Но ты выпил столько хереса на мой
счет, что за эти деньги можно бы купить свечей в самой дорогой лавке в
Европе. Вот уже тридцать два года, как я питаю огнем эту саламандру - да
вознаградит меня за это бог.
Бардольф тщетно пробует отразить остроты, вставить и свою шутку:
Бардольф. Черт побери! Я бы хотел, чтобы мой нос очутился у вас в
животе.
Фальстаф. Сохрани боже, я бы умер от изжоги.
"Если вытопить романтику из толстяка Фальстафа, - писал О. Генри в
новелле "Комната на чердаке", - то ее, возможно, окажется гораздо больше,
чем у худосочного Ромео".
В своеобразной романтике юмора Фальстафа множество граней: буффонада,
пародия, философский гротеск. Над одной из сцен следует задуматься особенно
серьезно.
После исторического сражения они лежат рядом на грязной земле - убитый
рыцарь Готспер и трус Фальстаф, прикинувшийся мертвым. Осторожно
приподнявшись, посмотрев по сторонам и увидев, что бой окончен и опасности
больше нет, Фальстаф начинает философствовать. Он говорит, что хорошо
сделал, представившись мертвым, иначе неистовый шотландец убил бы его.
- Но разве я представился? - спрашивает себя сэр Джон. - Неправда.
Представляться - значит быть чем-нибудь поддельным; вот мертвый человек в
самом деле подделка; в ком нет жизни, тот только подделка под человека; но
представляться мертвым, будучи живым, вовсе не значит совершать подделку, а
скорее быть верным и превосходным воплощением жизни.
Веселотворная сила устремлена на страшного врага. Вспоминается
излюбленный образ средневековья: бьют в барабаны и свистят в флейты
мертвецы, труп-скелет, еле . прикрытый лохмотьями истлевшей кожи, тащит за
руку хлебопашцев, королей, священников, рыцарей, купцов...
- Все вы поддельные'!...-вопит смерть.-Ждите трубы страшного суда,
готовьтесь к воскрешению. Каждый миг помните: коса занесена, скрипит колесо
судьбы, пляшет смерть, присоединяйтесь к пляске!..
Хороводу смерти Шекспир противопоставляет хоровод жизни.
Только шекспировская смелость позволила создать конец этой сцены:
Фальстаф, испугавшись, что Готспер лишь потерял сознание, решает на всякий
случай еще несколько раз вонзить меч в тело рыцаря - для верности.
Величайший трус, с криком "Вот тебе, братец!..", колет и рубит тело
храбреца, а потом, взвалив его себе на плечи, как мешок с картошкой, тащит,
чтобы получить награду.
В чем смысл неестественно жестокой и, казалось бы, безнравственной
расправы с мертвым, глумления над убитым?.. Неужели все же автор решил
наконец вызвать ненависть к Фальстафу?
Однако даже после такой сцены зритель или читатель вряд ли возненавидит
Джека. Слишком остроумен и по-своему убедителен монолог о "чести", ведь
разговор шел не о достоинстве гуманизма, а о воинствующем тщеславии,
бесчеловечном по самой сути. Непросто было плюнуть в окровавленную морду
такого тщеславия.
Сильную болезнь врачуют сильно действующие средства, - говорится в
"Гамлете".
Английский историк К. Хилл напоминал, что Кромвель велел ставить в
соборы лошадей, чтобы "покончить с порядком, при котором людей били кнутом и
клеймили за неортодоксальные взгляды на таинство причастия".
- Вот ваш Перси, - заявляет Фальстаф, сваливая труп "короля в делах
чести" к ногам принца. - Если ваш отец вознаградит меня за это - хорошо,
если же нет, то следующего Перси пусть он сам убивает...
Шекспир не раз показывает различие своего отношения к понятиям "чести"
и "совести". Честь - сословная категория: феодальная честь Лаэрта доводит
юношу до бесчестной проделки с подменой рапир на состязании, до
использования яда, Гамлет медлит с исполнением долга чести; однако ни на
мгновение не возникает у датского принца или у венецианского мавра
колебания, когда дело касается совести - истинной оценки, непоколебимого
чувства внутренней правды.
В образе феодальной чести немало внешне красивого, и поэт выражает
идеалы Готспера во всем блеске и красе рыцарской образности: но позолота
быстро слезает, когда в дело замешивается толстый Джек, он, как огромная и
тучная скотина, забрался в храм самых возвышенных сословных представлений и,
фыркая от удовольствия, затаптывает и загаживает идеи войн во имя рыцарской
славы.
Человечество - по знаменитым словам Маркса - смеясь расставалось со
своим прошлым. Это было темное, страшное прошлое. И шутки были совсем
недобродушными.
Невеселым представлялось и будущее.
Правда, иногда от смеха ходуном ходила харчевня, но вдруг слышались
подземные толчки: "Кабанья голова" стояла на вулкане.
Во второй части "Генриха IV" тематическое и стилистическое различие
между историческими сценами и фальстафовскими похождениями усиливается;
действие распадается на параллельно развивающиеся линии, связанные между
собой скорее внутренними ходами пародии и контраста, нежели развивающимся
конфликтом. Вступление на престол Генриха V сводит обе линии только в конце.
До встречи с умирающим отцом принц Галь не имеет собственного
драматургического движения и является рядовым участником фальстафовских
сцен. Если в первой хронике Галь основной герой, а Фальстаф его спутник, то
теперь центр сцены уверенно занимает сэр Джон.
Король болен, наследник боится, что его скорбь может показаться
окружающим фальшивой, поэтому он предпочитает вновь веселиться в
фальстафовской компании. Опять автор показывает, что принц Галь ничего не
делает спроста. Сцены с умирающим отцом могут быть трактованы по-разному, но
тема стремления к власти кажется выраженной с большей убедительностью,
нежели мотив сыновней печали.
Вторая хроника начинается с того, что битва при Шрусбери не принесла
стране мира. Противоречия не сняты, смерть Готспера не более чем эпизод в
нескончаемой гражданской войне. Строение первой части повторяется и во
второй. Готовится мятеж, участники его предают друг друга. На этот раз
фигура феодального героя, равная Готсперу, отсутствует.
Лорд Нортомберленд и его друзья жаждут мести. Образы эпохи уже близки к
трагической поэзии - картинам больного времени.
Век наш одичал. Раздор, что конь
Раскормленный, порвав узду, помчался
И на пути своем все разрушает.
Гнев человеческий, как и в "Короле Лире", сливается с буйством природы.
Пусть небо и земля сольются вместе,
Пусть грозных вод не сдержит в их пределах
Рука природы. Да умрет порядок!
Пейзажи "Макбета", "Гамлета", "Юлия Цезаря" уже появляются в поэзии
Шекспира. Люди железного века покидают сцену: они спешат точить мечи,
седлать боевых коней...
Тишина. Не слышно призывов к кровавому мщению, грохота проклятий,
угроз. И тогда раздается нормальный человеческий голос:
- Что сказал доктор про мою мочу?
Сопровождаемый маленьким пажом, подобранным по контрасту с его
необъятной фигурой, вновь появляется Фальстаф. Можно жить, дышать, смеяться.
Грешная земля все же вертится: сэр Джон продолжает свое беспутное
существование. Ему наплевать на призыв к мести, ужасающие предчувствия
ничуть его не томят.
Сшибаются стили двух линий. Все патетичнее становится язык летописи
государственных событий и все обыденнее рассказ о проказах Фальстафа.
Государственные герои не слезают с котурнов: гремит декламация,
