значением. Герой как бы мыслит вслух. Такие речи являются чем-то близким
внутренним монологам современного нам романа. Высказанные вслух мысли бывают
существенны и для склада характера действующего лица, и для завязки событий:
герой открывает свои намерения, строит планы.
Такими свойствами наделен и первый монолог Галя. Мысли и планы принца
Уэльского - о них речь пойдет дальше - не кажутся привлекательными. Опять
возникает противоречие между первоначальным намерением автора создать образ
идеального короля и содержанием первого монолога.
Такие трудности некоторые зарубежные исследователи часто объясняют
позабытыми в наш век обычаями старинного театра, психологией его зрителей.
По словам Довер Вилсона, для елизаветинцев речь Галя была лишь справкой о
тенденции пьесы; монолог-экспозиция, кажется исследователю, отношения к
характеру героя не имел; психологические сложности выдумали в девятнадцатом
веке люди, привыкшие к реализму. Однако профессор Бредбрук начинает свою
книгу об условностях елизаветинской трагедии с предупреждения: Шекспир для
своей эпохи не правило, а исключение из правил.
Разумеется, исследования эстетических норм театральных эпох ценны,
однако современный нам зритель, не знающий этих норм, отлично воспринимает
пьесы Шекспира и обходится без справочников.
Может быть, не нуждается в оправдании театральной условностью и монолог
Галя? Обратимся к этому важному месту хроники.
Монолог начинается с обычного для Шекспира "снимания маски". Герой,
оставшись один, решительно меняет свое поведение, выясняется, что до этого
он притворялся.
Вместо прозы Галь высказывает теперь свои мысли поэтическими образами.
Изменение характера речи важно: меняется интонация - комедию сменяет
история. Принц Уэльский смотрит вслед ушедшим приятелям.
Я всех вас знаю, но хочу на время
Потворствовать затеям вашим праздным
И этим стану солнцу подражать.
Оно злотворным тучам позволяет
От мира закрывать свою красу,
Чтоб после, становясь самим собою,
Прорвавши дым уродливых туманов,
Который задушить его грозил,
К себе тем больше вызвать удивленья,
Чем дольше мир его лишен был света.
...................
Так, от разгульной жизни отрешившись
И уплатив, чего не обещал,
Тем выше буду всеми я поставлен,
Чем больше всех надежды обману.
Как блещущий металл на темном фоне,
Мое перерождение затмит
Своим сияньем прежние ошибки.
...................
С искусством подведу своим ошибкам счет
И вдруг их искуплю, когда никто не ждет.
Смысл речи ясен: разгульная жизнь принца - выдумка для простаков.
Отношение Фальстафа к наследнику престола на деле ничуть не оправдывает
сравнений с "злотворными, тучами" или "уродливыми тумаками", грозящими
удушьем. Никто не спаивает Галя, не тянет его в омут порока. Беспутство -
маска. "Пустой и изнеженный мальчишка" одарен выдержкой и волей, готовит
себя к будущей власти над государством.
Сама смена поэтических картин (свет после тьмы и т. д.) выявляет суть
плана: пустить в обиход, дать возможность расцветить новыми подробностями
легенду о "дрянной шайке", чтобы в нужный момент, предав товарищей "по
праздным затеям", предстать перед страной государственным мужем,
отказавшимся от всего личного во имя закона и долга.
Популярность притчей о раскаявшихся грешниках - доказательство
удачности замысла.
Когда же наступит нужный момент для превращения?
Ответ на это дается дважды. Став королем, Галь вспоминает дни юности.
Мои пороки спят в гробу с отцом,
Во мне же ожил дух его суровый;
Чтоб я над ожиданьями людей,
Над ложным мненьем света посмеялся
И пристыдил пророков, осудивших меня
За внешность.
Об этом же говорит архиепископ в начале "Генриха V"
Не подавал
Он в юности таких надежд. Едва же
Отец его скончался, вместе с ним
Как будто умерло беспутство сына;
Рассудок светлый вмиг к нему явился...
Перерождение должно произойти, как только старый король окажется в
гробу. Умрет Генрих IV, и ореол засияет вокруг имени нового короля.
Изготовлению нимба поможет для начала изгнание Фальстафа. Толстяк - вовсе не
злой гений, охотник за молодой душой, а жертва, заранее заготовленная и
откормленная.
Жирный телец - знаменитый в Лондоне не менее собора св. Павла -
особенно эффектен для заклания.
На притворную дружбу юноши из дома Ланкастеров Фальстаф ответил
искренней любовью. В течение двух хроник юноша не раз подшучивал над
стариком: прикидывался вором, слугой, но самым смешным было прикинуться
другом. Первые розыгрыши заканчивались потасовкой, последний - смертью.
Английские исследователи открыли немало интересного в генеалогии
Фальстафа. В предтече хроники, о которой идет речь, попала и притча о
блудном сыне, а Фальстафу приписали родство с Дьяволом и Пороком мистерий,
Развратителем юности в моралите. Однако следы такого родства ужо трудно
обнаружить. Если бы за отношениями шекспировских героев стояли Добродетель и
Порок, то в заключительной сцене Порок должен был бы предстать в особенно
неприглядном виде. Вместе с королем Англии и зрители должны были бы изгнать
Фальстафа из своих сердец.
Узнав о воцарении друга, сэр Джон мчится в Лондон. Он стоит возле
Вестминстерского аббатства, переполненный счастьем:
- Вот я стою здесь, - задыхаясь от радости, говорит Фальстаф, -
забрызганный еще грязью дороги, и потею от желания видеть его; ни о чем
другом не думаю; забываю о всех остальных делах, как будто нет у меня
никакого другого дела на уме, кроме желания увидеть его.
Звучат трубы. Появляется король. Он приближается, проходит мимо.
- Храни тебя господь, король наш Галь, мой королевский Галь, -
благословляет его старик, - храни тебя господь, мой милый мальчик.
Неужели Шекспир выбрал эти слова, чтобы показать Порок перед
справедливым возмездием?..
Наступает расправа - высокомерная, непреклонная. "Милый мальчик"
подымает глаза на трогательно любящего его старого человека.
Тебя старик, не знаю я. Молись.
Как седины нейдут к шутам беспутным!
Такой, как ты, мне долго снился, - столь же
Раздутый, столь же старый, столь же гнусный.
Теперь, проснувшись, сон свой презираю.
Сбавь плоть свою и о душе подумай.
Обжорство брось. Ведь помни, что могила
Перед тобой разверста втрое шире,
Чем пред другими. Возражать не вздумай
Дурацкой шуткой. Не воображай,
Что я теперь такой, каким был прежде.
Но знает бог, и скоро мир увидит,
Что я отринул прежнего себя,
Равно как всех, с кем дружбу вел доныне.
Когда услышишь, что. я вновь стал прежним,
Вернись ко мне, и будешь ты опять
Учителем распутства моего.
А до тех пор тебя я изгоняю
Под страхом смерти...
Карта, ненужная для игры, сброшена со стола. Моральные поучения
молодого короля звучат как жестокое лицемерие. Для замысла принца вопросы
морали были менее всего существенными. Вряд ли место Фальстафа при
наследнике престола можно было бы определить как положение наставника
пороков. Мысли короля Генриха V заняты теперь совсем не спасением чьих-то
душ, в том числе и фальстафовской. Не было ни грешника, ни его перерождения.
Чудо, как и все чудеса, являлось инсценировкой.
Сличив первый монолог с последним, можно увидеть полное совпадение
замысла и осуществления. Возвышенные советы молиться и помнить о могиле
рассчитаны па восприятие окружающими. Вряд ли существует вариант притчи о
победе Добродетели над Пороком, где Добродетель нарочно держит при себе
Порок, чтобы потом, изгнав его, стать еще более чистой.
Вместо наивной легенды о принце - раскаявшемся грешнике Шекспир развил
иной, обычный для него мотив: чтобы прийти к власти, нужно быть и хитрым, и
вероломным. Однако в других случаях такие черты характера не вызывали
сочувствия у автора "Гамлета". Теперь дело как будто обстоит по-иному:
Генрих V должен стать образцом, идеальным монархом. И все же, когда речь шла
о государственной истории, Шекспир не считал возможным умолчать о тех
качествах зверя и змеи, которые, по-видимому, не только Макиавелли считал
обязательными для правителя, даже и самого лучшего...
В отношениях наследника трона и бродяги появился мотив обманутой
дружбы; использовать его - значило сделать образ Фальстафа не только
смешным, но и по-своему трогательным.
Притча о переродившемся беспутнике, как и ложная дружба старика и
юноши, - лишь детали в огромной исторической картине; однако простой подсчет
фальстафовских сцен покажет, что почти половина обоих хроник занята этими
сценами. Почему же в истории прихода к власти идеального короля так много
места уделено всему связанному с Фальстафом?
Хроники - единое целое; часто начало какого-то мотива в одной из них
нужно отыскивать в предшествующих пьесах. Ричард II стал опасаться отца Галя
- Генри Болингброка, герцога Херифорда (будущего Генриха IV), когда увидел,
как тот завоевывал любовь народа:
Все видели, как к черни он ласкался,
Как будто влезть старался в их сердца
С униженной любезностью, как ровня;
Как он почтенье расточал рабам,
Как льстил мастеровым своей улыбкой
И лживою покорностью судьбе, -
Как будто с ним вся их любовь уходит!
Пред устричной торговкой снял он шляпу.
Двум ломовым, ему желавшим счастья,
Он низко поклонился и ответил:
"Спасибо вам, друзья и земляки".
("Ричард II")
Опасения оправдались. Как рассказывается дальше, народ приветствовал
въезд Болингброка в столицу, а в короля летели из окон "пыль и мусор".
В начале "Ричарда II" Шекспир, описывая придворный быт, не скупится на
темные краски: расточительность, лесть, доносы, клевета, предательство.
Как же ведет себя в это время наследник Ланкастеров? По контрасту с
феодальными заговорщиками и придворными льстецами, их жизнь отгорожена от
обычных англичан каменными стенами, юноша аристократ появляется запросто
среди народа. То, что его отец в начале своей карьеры рассчитывал не только
на родовитые фамилии, но и на мастеровых, извозчиков, торговцев, запомнил
Галь. Шекспир показывает будущего идеального короля среди повседневной жизни
народа, в грязных углах столицы.
- Я спустился на самую низкую степень плебейства, - хвастается
наследник престола, - да, голубчик, и побратался со всеми трактирными
мальчишками и могу их всех назвать тебе по имени - Том, Дик и Фрэнсис. Они
клянутся спасением своей души, что хотя я еще принц Уэльский, но уже король
по учтивости... когда я буду английским королем, то все истчипские молодцы
будут готовы служить мне. Напиться, значит, по-ихнему, "нарумяниться", а
если хочешь во время питья перевести дух, они кричат: "Живей, живей, осуши
до дна!" Словом, в какие-нибудь четверть часа я сделал такие успехи, что всю
мою жизнь могу пить с любым медником, говоря с ним на его языке.
Речь идет не о баловстве. Будущий король братается с трактирными
мальчишками, выпивает с медниками, умеет болтать на их жаргоне, слывет
"добрым малым". Не удивительно, что за такого государя готовы будут умереть
не только истчипские молодцы, но и тысячи простых англичан.
Есть в "Ричарде II" рассказ о том, как Гарри Перси приглашал принца на
Оксфордский турнир, а в ответ Галь сказал:
Что он пойдет в публичный дом,
перчатку
С руки продажной твари там сорвет
