еще возвращался к изобразительному искусству: и как таковому,
то есть практически, и как к теме, которую он затрагивал во
многих своих произведениях. Эпоха, какая бы она ни была,
обычно оставляет след - заметный, памятный. Глубокий.
_"Законченным живописцем я не стал... Почему? Скажу
откровенно: в один момент я понял, что вполне овладел
ремеслом художника, и могу написать картинку в любом стиле,
но только не в своем. А когда такое случается, искусство
уходит и остается один только голый и самодостаточный, как
задница, профессионализм..."
Он, творец по натуре, быть ремесленником не мог, не хотел.
Значит - нужно было искать себя в чем-то заново. Разумеется,
потихоньку продолжалась работа над песнями. А потом...
Приятель предложил ему написать сценарий, и это стало началом
новой... если не эпохи, то полосы творчества. Хотя первый
период оказался периодом провальных сценариев. Но их
сочинитель был упорным в достижении своей цели...
Пусть созданные и в соавторстве, но появляются наконец:
первый, литературный, опубликованный в журнале "Искусство
кино" (N 6/1956), - "Баллада о счастливой любви; а после
учебы на курсах киносценаристов - сценарии кинофильма "Мой
младший брат" (1962) и телефильма "Апассионата" (1963). Это
было уже что-то.
Но еще раньше было начало "второй полосы" песенного
творчества и первые публичные выступления со своими песнями.
"Песня об органисте,
который в концерте
Аллы Соленковой *
(* Алла Соленкова - камерная певица, которая успешно
выступала в 50-60-е годы)
заполнял паузы, пока певица
отдыхала"
Рост у меня
Не больше валенка:
Все глядят на меня
Вниз.
И органист я
Тоже маленький.
Но все-таки я
Органист!
Я шел к органу,
Скрипя половицей,
Свой маленький рост
Кляня.
Все пришли
Слушать певицу,
И никто не хотел
Меня.
Я подумал: мы в пахаре
Чтим целину,
В войне -
Страх врагам.
Дипломат свою
Представляет страну,
Я представляю
Орган!
Я пришел и сел,
И без тени страха,
Как молния, ясен
И быстр,
Я нацелился в зал
Токкатою Баха
И нажал
Басовый регистр.
О, только музыкой -
Не словами -
Всколыхнулась
Земная твердь.
Звуки поплыли
Над головами,
Вкрадчивые, как смерть...
И будто древних богов
Ропот,
И будто дальний
Набат,
И будто все
Великаны Европы
Шевельнулись
В своих гробах.
И звуки начали
Души нежить.
И зов любви
Нарастал.
И небыть, нечисть,
Ненависть, нежить,
Бежали,
Как от креста.
Бах сочинил -
Я растревожил
Свинцовых труб
Ураган.
То, что я нажил, -
Гений прожил.
Но нас уравнял
Орган!
Я видел:
Галерка бежала к сцене,
Где я
В токкатном бреду.
И видел я:
Иностранный священник
Плакал
В первом ряду.
О, как боялся я
Не свалиться,
Огромный свой рост
Кляня.
О, как хотелось мне
С ними слиться!
С теми, кто, вздев
Потрясенные лица,
Снизу вверх
Глядел на меня!
1964-й год. В журнале "Смена" печатается первый рассказ
Анчарова - "Барабан на лунной дороге". Потом второй -
"Венский вальс" - там же. Серьезная проза, которая все равно
поэзия. И это уже - на всю оставшуюся жизнь.
_"Проза у меня образовалась из песен и картин. Как это может
быть - я не знаю. Но это так".
"...Как писатель я многим обязан менестрельской песне. Она
научила меня работать над словом. А слово в ней должно быть
жестким, ясным и осмысленным; оно должно доходить до души,
иначе песня не состоится. Ведь менестрельская песня это не
музыкальное явление - это музыка со _BOLDсловом_ Слово здесь
главенствует".
"Проза, по моему глубочайшему убеждению, настоящая проза -
это тот же стих, только с более трудно уловимым ритмом. А то
думают: проза - это когда один человек знает интересную
историю и пересказывает ее грамотно другому. Проза рождается
так же, как и стих. И там и там - образ... А образ - это
живая вещь, он приходит сам"._
Я сижу, боюсь пошевелиться...
На мою несмятую кровать
Вдохновенья радужная птица
Опустилась крошки поклевать...
Это из песни - того же, 1964-го года. Крошки... Хм, как
говорится. Крошки не крошки, а на следующий год вышли в свет
две повести и роман, и это было только начало...
В 1966-м году отдельным изданием выйдет первая книга
М.Анчарова "Теория невероятности", которую составят две вещи:
первая опубликованная повесть "Золотой дождь" и первый роман,
одноименный с книгой, которая в свое время первой из всех
встретится мне - чтобы навсегда запасть в душу. Ну, и тэ дэ и
тэ пэ, - как говорят, а точнее, пишут братья Стругацкие. Вот
- кстати!..
Анчарову сказали: слабо написать фантастику?! Он сказал: у
меня другие планы. А через месяц принес 3 листа с хвостиком.
Так в альманахе "Фантастика-65" появляется - опять же первая
и к тому же очень своеобразная - фантастическая повесть
"Сода-солнце". А следующем вторая - "Голубая жилка Афродиты".
В 1967-м году в журнале "Москва" (N 5) появляется новая
повесть "Этот синий апрель...", которая вместе с "Теорией..."
и "...дождем" образуют своеобразную трилогию. Тоже - первую.
Позволю себе из этой трилогии кое-что процитировать.
Например,
_"...такую притчу:
Первый сказал: "Счастье - это когда много работы и много
любви, и тогда работа толкает к любви, а любовь порождает
работу".
Второй сказал: "Чепуха. Счастье - это когда нет ни занятий,
ни домашних заданий, ни работы, ни отпусков, ни каникул, а
есть только весна, лето, зима, осень и можно писать их
красками и кистями, и резцом, и пером круглосуточно и без
отдыха".
Третий сказал: "Счастье - это когда можно выдумывать и
бросать идеи пачками и не заботиться о том, что они не
осуществляются".
Четвертый сказал: "Счастье - это когда спасаешь, помогаешь,
стоишь насмерть за правое дело, защищаешь и делаешь подарки".
И только пятый молчал. Ибо он боялся признаться, что его
счастье - это сожрать все то, что придумают и добудут
остальные четверо"."._
Это из "Теории невероятности". Оттуда же - песня. (Автор
включает стихи и песни очень во многие прозаические
произведения).
Тихо капает вода -
Кап-кап.
Намокают провода -
Кап-кап.
За окном моим беда,
Завывают провода
За окном моим беда -
Кап-кап.
Капли бьются о стекло -
Кап-кап.
Все стекло заволокло -
Кап-кап.
Тихо-тихо утекло
Счастья моего тепло.
Тихо-тихо утекло -
Кап-кап.
День проходит без следа -
Кап-кап.
Ночь проходит. Не беда -
Кап-кап.
Между пальцами года
Просочились - вот беда.
Между пальцами года -
Кап-кап.
Следующий отрывок - из "Золотого дождя". И на мой взгляд -
это уже не мудрость философа, а мастерство писателя. То
самое, которое вызывает восхищение - анчаровское восхищение,
о котором еще будет сказано чуть ниже. Отрывок я сильно
подсократил, а вообще-то он занимает в книге пять страниц...
_"Рассвело. Изморозь. Взрывы. Все летит. Чувств никаких нет,
ни рук, ни ног, ни тела нет, ни внутренностей. Только кожа
лица, затвердевшая, как ноготь. И вдруг соображаю, что ползу
по кочкам и хватаю губами красные капельки клюквы. Ясно, что
свихнулся. Потом сваливаюсь в воронку и вижу там нашего
комсорга. И тут понимаю, что я не бегу. Я отступаю. [...]
...и подумал: я тоже человек, может быть, последний живой из
нашей роты, почему я должен ползти на четвереньках, как пес?
Я вылез из воронки и пошел пешком обратно. Разрывов было
столько, что воздух стал густым и липким. Но меня не убило ни
разу. Я был малой дробью. Убить роту оказалось легче, чем
убить одного человека. Я шел как человек, с презрением
смотрел на клюкву под ногами, ни разу не свернул в сторону и
не хотел пить. [...]
А потом к вечеру я влился в чужой полк со всей убитой ротой и
с солдатом, которого печка застрелила единственным патроном,
и с Гришкой Абдульмановым, который так тосковал по сушеной
дыне, и с комсоргом, который сказал "давай" и захлебнулся, и
с тремя танкистами, которым я испортил кашу, они могли меня
убить, но пожалели. И еще со мной было детство, отрочество и
юность - мои и всех писателей, которых я прочел, и золотой
листик луны, который видел только я один, и он всегда был со
мной, а больше ни с кем, ведь у каждого внешний мир всегда
свой, мы только внутри все одинаковые. И это меня убивали
шесть раз в мой первый день фронта. И вот теперь вечером вся
моя рота в полном составе сидела в открытом окопчике полного
профиля на одного человека, а рядом слева и справа были такие
же, как я, Дон-Кихоты, а из-под шлемов Мамбрина виднелись
острые глаза и бесцветные лица, на которых было написано
ожидание танков. [...]
Нас было много, и каждый хотел опрокинуть ту мертвую силу,
которая перла на нас, и пахла бензиновой гарью, сыростью и
кровью.
Я успел еще высыпать патроны в каску и дозарядить диски,
вложить в них запалы поновее, поблестящее, надеть каску,
положить автомат под руку. И еще я успел закурить. Бумаги у
соседа справа и у соседа слева не нашлось. Сварога мы
раскуривать не стали, потому что вспомнили челюскинцев._
[Речь идет об акварели художника Сварога, которую герой, сам,
кстати, художник, вырвал как-то из книги про челюскинцев и
постоянно носил с собой. И, понятно, она для него что-то
значила. - В.К.] _Мы не пожалели денег на хорошую жизнь и
свернули длинную цыгарку легкого табака из мятой десятки,
которая нашлась у соседа справа. [...]
...впереди, наконец, появились маленькие танки. И я еще успел
подумать о Доске почета на Самотеке, где мы встречались с
Валей, и что у ее волос был вишневый запах. А когда она шла
мне навстречу под мокрыми фонарями, то тень ее на мокром
асфальте была плотней и телесней, чем она сама, и казалось,
что вся она сразу, без поправок, написана акварелью чьей-то
мастерской рукой и у мастера того была просветленная душа.
Поэтому атака немцев захлебнулась, и это я их победил. Потому
что у них были танки, а у меня фонари на Самотеке, убитая
рота, сосед справа, сосед слева, акварель в кармане, которую
мы не раскурили даже перед смертью.А раскурили мы десятку.
Хо, конечно, они захлебнулись! Мы на это не пожалели
затрат"._
В повести "Этот синий апрель..." главный герой - поэт Гошка
Памфилов, в котором, на мой взгляд, больше всего от
Анчарова-автора, чем от него же в других героях. (Заметьте:
герои трилогии - друзья).
_"...прилично было ответить - да, и тебя уже считают за
человека, и все сидят с горящими глазами и любуются друг
другом.
- А ты? - спросили Гошку.
- А что - я?
- Все насторожились.
- Что -ты? Ты мог бы прыгнуть из окна, если человек, которого
ты любишь...
- А он? - перебил Гошка. - Любит? Этот человек?
- И он любит.
- Как же он меня попросит прыгнуть в окно, если любит?
Все как-то опешили.
- Не в этом дело... - нерешительно сказала вожатая.
Конечно, не в этом дело. Дело было в энтузиазме того сорта,
когда не вдумываются в смысл обещаний. А Гошка этого не понял
и испортил всем настроение.
Он так за всю жизнь и не понял, что обещания можно и не
исполнять. Он выкручивался как бес, чтобы не связывать себя
обещанием, но когда удавалось выбить из него обещание, то он
выполнял его, упорный, как осел, и нередко уже в одиночку"._
В 1967 году М.Анчаров вступает в Союз Писателей СССР, что,
несмотря ни на что, о чем-то да говорит.
Чуть позднее в издательстве "Молодая гвардия" выходит его
новая книга, включающая три фантастические повести: две
вышеупомянутые и "Поводырь крокодила", сумму которых можно
считать второй трилогией.
По-моему, даже названия этих вещей уже фантастичны.
Своеобразно фантастичны. Таковы, на мой взгляд, и сами
произведения. И не только эти три...
_"Сейчас фантазия,_ - говорил Анчаров, - _чаще всего проходит
по ведомству научной или ненаучной фантастики. Между тем даже
самое реалистическое произведение без фантазии просто не
может быть создано. Всем, конечно, ясно, что гоголевского
"Вия" не было, но как-то не осознается, что и гоголевского
"Ревизора" тоже не было. И значит, правда о жизни может быть
в искусстве высказана в любом виде и в любой форме.
Фантазируют все - от сплетника до ученого, несмотря на
