существование цыганского проклятия, повсюду, и особенно в Фэйрвью, -
анафема всему, во что верил Майкл Хаустон. Его боги приходят не с неба, а
из сосуда.
Но я верю, что где-то в глубине души ты допускаешь, что такое
возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю неделю был
вызван тем, что я настаивал на том, во что ты в глубине души веришь и
знаешь, что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я сам разыгрываю
спектакль постепенного исчезновения, но я расцениваю это так: верить в
проклятие - значит, верить в то, что только один из нас наказан за то, в
чем мы оба виноваты. Я говорю о том, как ты избегаешь чувства вины. И
Господь знает, Хейди, в предательской и трусливой части своей души я
чувствую: если мне удастся пройти все это дьявольское падение, ты тоже
пройдешь через подобное испытание. Несчастье любит компаньона, а я
полагаю, что в каждом из нас сидит негодяй, который тесно переплетается с
добрым началом нашей натуры, и потому от него не избавиться.
Но есть во мне еще одна часть - та, которая по-прежнему любит тебя,
Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает, чтобы тебе было хоть в
чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает интеллектуальной логикой, и
потому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан найти Тадуза
Лемке и высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко
обвинять, легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то
замечаешь, как каждое событие завязано на другом, и что иногда вещи
случаются потому, что они случаются. Никто не хочет признавать, что это
так, поскольку тогда мы не сможем ни на ком выместить собственную боль.
Придется искать другой путь, а все иные пути не столь просты и
утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого умысла. Хочу попросить
его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах. Но более
всего желаю - просто просить прощения. За меня, за тебя, за весь Фэйрвью.
Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде. Можно
сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать тебе еще одну
вещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у меня вновь появится
какое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне хватит
паба Энди, Лантерн Драйв, клуба, всего грязного лицемерия. Если у меня
окажется какое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать в
другое, более чистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я уеду
один. Если Лемке не сделает или не сможет сделать ничего, чтобы помочь
мне, я во-крайней мере буду знать, что сделал все от меня зависящее. Когда
я вернусь домой, то обязательно запишусь в клинику Глассмана, если ты все
еще этого пожелаешь.
Можешь показать эти письма Майклу Хаустону, если захочешь, или врачам
Глассмана. Они, я думаю, согласятся с тем, что мои нынешние поступки могут
быть очень хорошей терапией. В конце концов, они подумают - если он это
делает, чтобы наказать себя (они ведь все время твердят о психической
"анорексии невроза", мол, если чувствуешь себя достаточно виноватым,
можешь ускорить свой метаболизм, пока он не начнет сжигать кучу калорий в
день, встреча с Лемке как раз и выдаст Халлеку искупление, в котором он
нуждается). Или решат, что есть две другие возможности. Одна - что Лемке
засмеется и скажет, мол, никаких проклятий в жизни ни на кого не
накладывал. Тем самым будет разрушена база психической мании, которая мной
овладела, та грань, на которой она балансирует. Или вдруг окажется, что
Лемке увидит способ нажиться и начнет врать о том, что он-де проклял меня,
и запросит фантастическую сумму за исцеление. Но они решат, что
фантастическая сумма за фантастическое излечение может оказаться полностью
эффективным средством.
Я подключил сыщиков через Кирка Пеншли и выяснил, что цыгане
продвигаются на север по 95-му шоссе. Надеюсь найти их в штате Мэн. Если
что-то произойдет, я сразу же сообщу, а пока предпочитаю не подвергать
тебя больше испытаниям. Поверь, я люблю тебя всем сердцем.
Твой Билли".
Он сунул письмо в конверт, написал на нем имя Хейди и оставил на
видном месте на кухне. Потом вызвал такси, чтобы добраться до агентства
Херца в Уэстпорте. Постоял на ступеньках, поджидая машину, надеясь, что
Хейди вдруг появится, и они потолкуют.
Только усевшись в машину, он сообразил, что обсуждать что-либо с
Хейди было не очень хорошей идеей. Разговоры с ней ушли в прошлое - в то
время, когда он жил в городе жирных котов так, как жили все, даже о том не
подозревая. Все это стало теперь прошлым. Если и было будущее, то оно
лежало на магистрали где-то в штате Мэн. За ним предстояло гнаться, пока
он не истаял совсем...
17. 137
На ночь он остановился в Провиденсе. Позвонил к себе в контору и
продиктовал автоответчику письмо Кирку Пеншли - не будет ли он так любезен
выслать ему все фотографии цыган и все данные об их транспортных
средствах, включая номерные знаки, в отель "Шератон-Портленд", Мэн?
Автоответчик перечитал ему его послание - небольшое чудо, по мнению
Билли, - и он положил трубку. Путь из Фэйрвью до Провиденса был невелик,
меньше ста пятидесяти миль, но он сильно утомился и впервые за последние
недели спал без сновидений. Утром вдруг обнаружил, что в ванной его номера
в мотеле не было весов. "Спасибо Господу хоть за это" - подумал Билли
Халлек.
Он быстро оделся. Когда зашнуровывал туфли, поймал себя на том, что
насвистывает мелодию. Потом снова в путь по магистрали. К шести тридцати
он снял номер в "Шератоне" напротив огромного супермаркета. Послание от
Пеншли уже ждало его: "информация в пути, но есть трудности. Может занять
день или два".
"Замечательно", - подумал Билли. - "Два фунта в день, Кирк. Подумаешь
- лишние дни! К чему тут спешка, парень?"
Южно-портлендский "Шератон" был круглым зданием, и комната Билли
выглядела, как кусок торта, - трудно было привыкнуть к спальне в виде
сектора. Он устал, болела голова. Ресторан показался уже просто не под
силу, особенно если он тоже выглядел сектором. Заказал еду прямо в номер.
Билли выходил из ванной, когда в дверь постучал гарсон. Он накинул
халат, любезно предоставляемый постояльцам (НЕ УКРАДИ, гласила надпись на
карточке, торчавшей из кармана) и крикнул:
- Минуточку!
Халлек пересек комнату и открыл дверь. Впервые он столкнулся с тем,
как воспринимают участники балаганного шоу "чудо-юдо" реакцию публики.
Гарсон оказался парнем лет девятнадцати со впалыми щеками и прической,
претендующей на имитацию английских панк-рокеров. Ничем не примечательная
личность. Он посмотрел на Билли отсутствующим равнодушным взглядом
человека, который видит сотни мужчин в халатах отеля за каждую смену.
Такой взгляд становится осмысленным только когда разглядывает чаевые. И
вдруг глаза гарсона расширились от ужаса. Длилось это одно мгновение,
глаза тут же вновь стали равнодушными. Но Билли успел заметить.
"Ужас. То был почти ужас".
Выражение испуга не исчезло: оно затаилось под маской безразличия.
Билли показалось, что он все еще улавливает его, поскольку добавилось еще
и выражение зачарованности, удивления.
Какое-то мгновение они стояли друг против друга, словно замороженные,
сцепленные друг с другом в нежеланном партнерстве: диковинка и зритель...
Билли туманно вспомнил Данкена Хрипли, сидящего в своем уютном доме в
переулке Риббонмейкер с погашенным светом.
- Несите, - сказал он, усилием воли оборвав эту паузу. - Вы что, так
и собираетесь простоять тут весь вечер?
- Что вы, сэр, - ответил служащий отела, - извините.
Парень густо покраснел, и Билли стало жаль его. Не был он никаким
панк-рокером или юным лоботрясом, явившимся поглазеть на живого крокодила.
Обыкновенный парнишка из колледжа, нанявшийся подработать на каникулах.
Просто удивился от зрелища столь истощенного неким недугом человека.
"Старик проклял меня отнюдь не в чем-то одном", - подумал Билли.
И не вина этого парня, что Билли Халлек из Фэйрвью, Коннектикут,
потерял столько веса, что почти обрел статус балаганного чуда. Он дал
парню дополнительно доллар и поспешил избавиться от его присутствия. Потом
вернулся в ванную и посмотрел на себя в зеркало, медленно раскрывая халат.
Халат он обернул наспех, так что грудь и часть живота оставались
открытыми. Можно было понять шок официанта даже от той части, которую он
увидел. С распахнутым халатом все стало более наглядным.
Каждое ребро выделялось отчетливо и рельефно, ключицы - кости,
обтянутые кожей, выпирали кости скул, подбородка, самой груди, живот был
впадиной. Ноги худо-бедно выглядели сносно - они у него никогда не были
толстыми, и плоть покрывала кости, но выше поясницы Билли превращался в
ходячий скелет.
"Сто фунтов", - подумал он. - "Достаточно, чтобы из шкафа вышел
скелет. Теперь ты знаешь, как хрупка грань между тем, что всегда принимал
как само собой разумеющееся. Пока что ты сойдешь за нормального, когда
одет. Но через сколько времени на тебя и одетого будут смотреть так, как
сегодня глядел гарсон на раздетого? Через неделю? Через две?"
Голова болела сильнее, и хотя раньше ему хотелось как следует поесть,
он лишь кое-что поклевал из своего ужина. Ночью спал плохо и проснулся
рано. Когда одевался, мелодий уже не насвистывал.
Он решил, что Кирк Пеншли и сыщики Бартона были правы: цыгане будут
стараться держаться ближе к побережью. Летом в штате Мэн жизнь бурлила
именно на побережье из-за притока туристов. Они съезжались купаться в
слишком холодной воде, загорать (хотя дни бывали туманными с моросящими
дождями, но туристы забывали об этом), есть лобстеров и моллюсков,
покупать пепельницы с изображениями чаек, ходить в летние театры в
Огунквите и Брунсвике, фотографировать маяки в Портленде и Пемакиде или же
просто послоняться по таким городкам, как Рокпорт, Кэдмен и, конечно же,
Бар Харбор.
Туристы располагались вдоль побережья, а потому там же находились и
доллары, которые они отсчитывали из своих бумажников. Там же будут и
цыгане, но только где именно?
Билли просмотрел список по меньшей мере полусотни прибрежных городов,
потом спустился вниз. Бармен оказался импортированным из Нью-Джерси,
который ни о чем, кроме Эсбурн Парка не слыхал. Удалось найти официантку,
которая прожила всю жизнь в штате Мэн и была знакома с побережьем, а также
не прочь поболтать об этих краях.
- Я разыскиваю кое-каких людей и уверен, что они где-то на побережье,
но не в самых изысканных местах. Скорей, пожалуй... м-м...
- В городке типа "хонки-тонки"-салунов? - спросила она.
Билли кивнул.
Она склонилась над списком.
- Олд Оркард Бич, - сказала она. - Это уж самый, самый "хонки-тонки"
из всех, самый бесшабашный городок. Нужно иметь три головы, чтобы за всем
уследить там.
- Еще какие?
- Вообще-то, все прибрежные города в летний сезон становятся немного
"хонки-тонки". Ну, например, Бар Харбор. Все, кто слыхал о нем, считают,
что Бар Харбор должен быть городом, что называется Риц - шик и блеск,
солидная роскошь, богачи в "Роллс-Ройсах".
- А что, он не такой?
- Нет. Скорее Френчмен Бэй, но не Бар Харбор. Зимой это сонный
городишко, где самое большое приключение - отправление ежедневного
суденышка в десять двадцать пять. Но летом Бар Харбор - сумасшедший город,
вроде Форт Лодердейла весной: полно народу, всякого жулья и хиппи. Там
можно встать на берегу, вдохнуть полной грудью, и словишь кайф, если ветер
дует от Бар Харбора. Главное развлечение до праздника Дня Труда это
