отправился к кассиру менять деньги. Все это Джек делал машинально, мысли,
как белка в колесе, мчались по замкнутому кругу.
Зачем он позвонил Уллману?
Потому что Уллман поставил его когда-то в неловкое положение? Такое с
Джеком случалось и раньше, и делали это настоящие мастера - конечно,
Великим Маэстро оставался он сам. Просто, чтобы нагавкать на мужика,
обнаружить его лицемерие? Джек не считал себя таким мелочным. Рассудок
пытался уцепиться за альбом, как за важную причину, но дело было не в
альбоме. Шансов, что Уллман знает владельца, было не больше двух на
тысячу. Когда Джек поступал на работу, Уллман отнесся к подвалу, как к
чужой, вдобавок до отвращения неразвитой, стране. Если Джеку действительно
хотелось выяснить, кто хозяин альбома, надо было позвонить Уотсону - его
зимний телефон тоже был в конторской записной книжке. С Уотсоном тоже
нельзя было знать наверняка, но с Уллманом - и того меньше.
Рассказать ему о замысле написать книгу - еще одна глупость.
Исключительная глупость. Мало того, что Джек поставил под угрозу свою
работу, он, возможно, перекрыл и широкие информационные каналы - стоит
только Уллману начать обзванивать людей, предупреждая: остерегайтесь
человека из Новой Англии, который расспрашивает про отель "Оверлук". Можно
было провести расследование потихоньку, отправляя вежливые письма, может
быть, даже организовав весной несколько интервью... а потом, находясь в
безопасном отдалении, когда книга выйдет, посмеяться украдкой над яростью
Уллмана... Автор-В-Маске-Бьет-Снова. Вместо этого он устроил совершенно
бессмысленный звонок, сорвался, сцепился с Уллманом и разбудил все
присущие управляющему отелем склонности быть маленьким Цезарем. Зачем?
Если это не попытка устроить так, чтобы его вышвырнули с неплохой работы,
то что же это?
Опустив в автомат остаток денег, Джек повесил трубку. Разумеется,
будь он пьян, подобная бессмыслица не удивляла бы. Но он был трезвым -
трезвым, как покойник.
Выходя из аптеки, он, кривясь, но наслаждаясь горьким вкусом, сжевал
еще один экседрин.
На тротуаре он встретил Венди и Дэнни.
- Эй, а мы как раз за тобой, - сказала Венди. - Знаешь, снег пошел.
Джек поморгал.
- Верно.
Шел сильный снег. Главную улицу Сайдвиндера уже порядком занесло,
разделительная полоса исчезла. Дэнни задрал голову к белому небу, разинув
рот и высунув язык, чтобы поймать медленно падающие вниз белые жирные
хлопья.
- Думаешь, началось? - спросила Венди.
Джек пожал плечами.
- Не знаю. Я надеялся на пару недель отсрочки. Может, так все-таки и
выйдет.
(ИЗВИНИ, ЭЛ. ОТСРОЧЬТЕ, ВАША МИЛОСТЬ. СЖАЛЬТЕСЬ. ЕЩЕ ОДИН ШАНС.
ЧЕСТНО, МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ...)
Отсрочка, вот что.
Сколько раз, за сколько лет он - взрослый мужчина - просил сделать
милость, дать еще один шанс? Джеку вдруг стало так тошно от себя самого,
так гадко, что впору было громко застонать.
- Как голова? Не прошла? - спросила Венди, внимательно приглядываясь
к Джеку.
Джек обнял ее одной рукой и крепко сжал.
- Лучше. Пошли, ребята, давайте доберемся домой, пока еще можно.
Они прошли обратно к тому месту, где у тротуара стоял грузовичок из
отеля: Джек - в центре, левой рукой обнимая за плечи Венди, а правой -
держа за руку Дэнни. К добру или к худу, но он впервые сказал "домой".
Когда Джек сел за руль грузовичка, ему пришло в голову, что, хоть
"Оверлук" и очаровывал, но не слишком-то нравился ему. Уверенности, что
жизнь в отеле на пользу жене и сыну - или ему самому - не было. Может
быть, поэтому он и позвонил Уллману.
Чтоб его выгнали, пока еще не поздно.
Он задним ходом вывел грузовичок со стоянки и поехал прочь из
городка, в горы.
21. НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Было десять. Комнаты заполнил притворный сон.
Джек лежал на своей половине лицом к стене, с открытыми глазами,
слушая медленное, размеренное дыхание Венди. Вкус растворившегося аспирина
еще держался на языке, отчего тот казался шершавым и слегка онемевшим. Эл
Шокли позвонил в четверть шестого - в четверть восьмого по-восточному.
Венди с Дэнни сидели внизу перед камином в вестибюле и читали.
- Лично, - сказал оператор. - Мистера Джека Торранса.
- Я у телефона. - Он перехватил трубку правой рукой, левой откопал в
кармане носовой платок и обтер им саднящие губы. Потом закурил сигарету. В
следующий момент в ухе раздался громкий голос Эла:
- Джекки, малыш, ради всего святого, что ты задумал?
- Привет, Эл. - Он затушил сигарету и схватил экседрин.
- Что происходит, Джек? Сегодня днем мне позвонил Стюарт Уллман, это
был такой странный звонок... Когда Стью Уллман звонит по межгороду за свой
счет, понятно, что дела хреновые.
- Эл, Уллману тревожиться нечего и тебе тоже.
- О чем именно нам нечего тревожиться? Послушать Стью, так тут
какой-то гибрид шантажа и художественного очерка про "Оверлук" в "Нэшенэл
Энквайрер". Ну, говори, мальчик.
- Я хотел немножко подразнить его, - сказал Джек. - Когда я приходил
к нему устраиваться на работу, ему приспичило перетряхнуть все мое грязное
белье. "Проблема пьянства". "Последнее место работы вы потеряли, потому
что изувечили ученика". "Сомневаюсь, годитесь ли вы вообще для такой
работы". И так далее. А завелся я, поскольку Уллман потащил на свет божий
всю мою биографию из-за того, что так обожает проклятый отель. Красавец
"Оверлук". Ну, в подвале я нашел альбом с вырезками. Кто-то собрал вместе
все наименее приятное о храме Уллмана... и мне показалось, что в нем не
один час шла небольшая черная месса.
- Надеюсь, Джек, это метафора. - Тон Эла пугал своей холодностью.
- Да. Но я и правда выяснил...
- История отеля мне известна.
Джек почесал в затылке.
- Вот я и позвонил, подразнил его этим. Признаю, мысль была не
слишком блестящей, больше не буду. Конец рассказа.
- Стью сказал, ты и сам собрался проветрить кое-что из "грязного
белья".
- Стью - мудак! - рявкнул Джек в трубку. - Да, я сказал ему, что у
меня появилась идея написать про "Оверлук". По-моему, этот отель - символ
американского характера периода после второй мировой. Ну... понятно, это
звучит очень напыщенно, я плохо выразился... но так оно и есть, Эл!
Господи, может получиться грандиозная книга! Но - в далеком будущем, могу
обещать. Сейчас на моей тарелке больше, чем мне по силам съесть, и...
- Джек, так дело не пойдет.
Он обнаружил, что таращит глаза на черную телефонную трубку, не в
состоянии поверить в то, что, несомненно, услышал.
- Что? Эл, ты сказал?..
- Я сказал то, что сказал. Насколько далеко твое далекое будущее,
Джек? Для тебя это может означать два года, возможно лет пять. Для меня -
тридцать или сорок, я ведь рассчитываю еще долго иметь касательство к
"Оверлуку". Как подумаю, что ты насобираешь всяких пакостей, да
пропихнешь, как шедевр американской литературы... блевать охота.
Джек потерял дар речи.
- Я пытался помочь тебе, малыш Джекки. Мы вместе прошли войну и я
думал, что обязан немного помогать тебе. Помнишь войну?
- Помню, - пробормотал Джек, но угли обиды и возмущения уже тлели под
сердцем. Сперва Уллман, потом Венди, теперь Эл. Что ж это такое? Он
поплотнее сжал губы, потянулся к сигаретам и уронил их на пол. Неужто ему
когда-то нравился этот хрен дешевый, который говорит с ним из своего
отделанного красным деревом кабинетика в Вермонте? Неужто нравился?
- Перед тем, как ты избил того парнишку Хэтфилда, - продолжил Эл, - я
уговорил Совет не выгонять тебя и даже исхитрился заставить их обдумать
твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебя в этот
отель - прекрасное тихое место - чтобы ты пришел в себя, закончил пьесу и
переждал, пока мы с Гарри Эффингером сумеем убедить остальных ребят, что
они здорово ошиблись. Теперь, похоже, целясь на добычу покрупнее, ты
собрался откусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?
- Нет, - прошептал тот.
Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкие слова,
они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни и
Венди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят
внизу у огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все
о'кей. Если он потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их
изношенном фольксвагене с плохо работающим бензонасосом, как семейка
каких-нибудь стукнутых пыльным мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я
на коленях буду упрашивать Эла, чем допущу такое; но слова все равно
упрямо пытались выплеснуться, и державшая раскаленные провода его ярости
рука стала липкой.
- А? - быстро сказал Эл.
- Нет, - ответил он. - С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то знаешь.
- Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель, выкопав
трупы, достойно похороненные годы тому назад. Лучший: ты звонишь моему
несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его
до бешенства, и это часть... какой-то дурацкой детской игры.
- Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надо принимать
милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому что ты
сам в Совете. Тот факт, что еще шаг - и ты начал бы повсюду таскать с
собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?
- Наверное, - сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса, он,
казалось, утомился. - Но, Джек, Джек... с этим я ничего не могу поделать.
Я не в силах изменить это.
- Знаю, - опустошенно сказал Джек. - Я уволен? Если да, лучше скажи.
- Нет, если сделаешь для меня две вещи.
- Ладно.
- Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их принимать?
- Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать еще и о
Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.
- Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как жалость к
себе, Джек?
Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.
- По-моему, сейчас это - единственное, что я могу себе позволить.
Валяй... я не хотел сострить.
Эл немного помолчал. Потом сказал:
- Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже, если отель сгорит
дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что все время
ругается... ну, знаешь, о ком я...
- Уотсону.
- Да.
- Идет. Будет сделано.
- Во-вторых, пообещай мне, Джек - дай честное слово - никаких книг
про "известный горный отель с прошлым".
На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он буквально не мог
вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто ему позвонил
какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи... "Пожалуйста, никаких
бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету.
Я признаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь
моего друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай - не то
назад, в нищету. Конечно, мы друзья... мы оба - цивилизованные люди, не
так ли? Мы делили постель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями,
договорившись не замечать ошейник, который я надел тебе - я же, по своему
великодушию, стану хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен -
твою душу. Пустяк. Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и
на собачий ошейник. Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима
полным-полно побирающихся Микеланджело..."
- Джек? Слышишь меня?
Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.
Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.
