и эпилог (Не возражай мне) всегда были одинаковы. А если тебе не
удавалось заботиться или не удавалось не возражать, на сцену выступал
Материнский Гнев, и тогда помогай тебе Бог. Берта ухватила спицы и вновь
принялась вязать, снимая алые петли пальцами, отливавшими красноватым
светом. Ральф считал, что это лишь иллюзия или просто окраска шерсти
оказалась неустойчивой и перешла на пальцы матери.
Ее пальцы? Какая глупая ошибка. Ее пальцы.
Только... Над верхней губой женщины пробивались усики. Длинные.
Неприятные. И незнакомые. Ральф помнил нежный пушок над верхней губой
матери, но усики!
Нет. Они были новыми.
"Новые? Новые? О чем ты думаешь? Она умерла через два дня после
покушения на Роберта Кеннеди в Лос-Анджелесе, так что же нового могло
появиться в ней?"
Две сходящиеся плоскости расплывались по обе стороны от Берты
Робертс, образуя стены кухни, в которой она проводила столько времени.
На одной стене висела знакомая Ральфу картина, изображающая семейство за
обедом - отец, мать и двое детишек. Они передавали друг другу картофель
и початки кукурузы, вспоминая, казалось, лучшие дни. Никто из них не
замечал пятого человека - бородатого мужчину в белом. Притаившись в
углу, он наблюдал за ними. "ХРИСТОС, НЕВИДИМЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ" - сообщала
надпись внизу картины. Хотя Ральф помнил, что Христос был добрым,
стеснительным м едва ли годился для роли тайно подслушивающего и
подглядывающего. Эта версия Христа, однако, выглядела холодно
задумчивой... Оценивающей... Даже сидящей. На щеках этого мужчины в
белом горел румянец, словно он услышал нечто, вызвавшее в нем ярость.
- Мам? Ты... Женщина вновь положила спицы на красное полотно -
странно сияющее красное полотно - и движением руки остановила его.
Мама или не мама, какая разница, Ральф, - просто послушай меня. Не
вмешивайся не в свое дело! Слишком поздно. Ты можешь все испортить.
Голос был похож, но лицо... В основном кожа. Гладкая, без морщин кожа
была единственным предметом тщеславия Берты Робертс. Кожа же создания,
сидевшего в кресле, казалась грубой... Более чем грубой. Она была
чешуйчатой. А на шее виднелись две припухлости (или это всего лишь
ранки?). При виде этих язвочек ужасное воспоминание (сними это с меня,
Джонни, пожалуйста, СНИМИ> возникло в глубинах мозга Ральфа. И... Ее
аура. Где ее аура?
Не думай о моей ауре, не думай о той старой потаскухе, с которой ты
связался в последнее время... Могу спорить, что Кэролайн
переворачивается в гробу.
Рот сидящей в кресле женщины (не женщины, это нечто вовсе не женщина)
больше не был маленьким. Нижняя губа сильно распухла. Рот кривился в
презрительной ухмылке. В странно знакомой ухмылке.
Джонни, оно кусает меня. КУСАЕТ МЕНЯ!
Нечто неприятно знакомое в усиках над верхней губой.
Джонни, пожалуйста, его глаза, черные глаза.
Джонни не поможет тебе, мой мальчик. Он не помог тебе тогда, не
сможет помочь и теперь.
Конечно, не сможет. Его старший брат Джонни умер шесть лет назад.
Скончался от сердечного приступа, возможно, такого же Случайного, как
и тот, что унес из жизни Билла Мак-Говерна и... Ральф посмотрел налево,
но кресло пилота также исчезло вместе с Эдом Дипно. Ральф увидел старую
плиту, на которой его мать готовила в доме на Ричмонд-стрит (занятие, не
нравившееся матери и не удававшееся ей всю жизнь), и дверь, ведущую в
столовую. Он увидел кленовый обеденный стол.
В центре его стеклянная ваза с огненно-красными розами. У каждой розы
было лицо... Кроваво-красное, задыхающееся лицо...
"Но это неправильно, - подумал Ральф. - Все неправильно.
Никогда в доме матери не стояли розы - у нее была аллергия на многие
цветы и особенно розы. Когда мать проходила мимо роз, она чихала как
безумная. Я вижу розы потому..."
Он взглянул на создание в кресле-качалке, на красные пальцы, которые,
сплавляясь вместе, превращались в плавники. Ральф уставился на алое
полотно, лежащее на коленях создания, и шрам на его руке начал
покалывать. "Что же здесь происходит?"
Но, конечно, он узнал, что именно происходит; ему следовало лишь
перевести взгляд от красного нечто, сидящего в кресле, на картину,
висящую на стене, - ту, изображающую краснолицего злобного Иисуса,
подглядывающего за семейной трапезой. Ральф находился не в своем старом
доме в Мэри-Мид и не в самолете, летящем над Дерри.
Он находился при дворе Кровавого Царя.
Глава двадцать девятая
1
Не раздумывая, почему и с какой целью он так поступает, Ральф опустил
руку в карман и сжал в ладони одну из сережек Луизы. Казалось, рука его
находится очень далеко и принадлежит кому-то другому. Интересная вещь:
оказывается, до настоящего момента он не понимал, что такое страх.
Конечно, он думал, что боится, но это было иллюзией - единственный раз
Ральф приблизился к страху в публичной библиотеке Дерри, когда Чарли
Пикеринг воткнул в него нож и пообещал выпустить кишки. Однако по
сравнению с тем, что переживал Ральф сейчас, это представлялось лишь
кратковременным дискомфортом.
"Пришел зеленый человек... Он казался хорошим, но я могу и
ошибаться".
Ральф надеялся, что Луиза не ошиблась; потому что теперь у него
остался только зеленый человек.
Зеленый человек и серьги Луизы.
Ральф! Перестань витать в облаках! Смотри на свою мать, когда она
разговаривает с тобой! Тебе уже семьдесят, а ведешь ты себя как
шестнадцатилетний несмышленыш!
Он обернулся к рыбообразному предмету в кресле. Теперь тот лишь
отдаленно напоминал его покойную мать.
- Ты не моя мать! А я по-прежнему нахожусь в самолете!
Нет, мой мальчик. Не стоит так думать. Сделай один шаг из моей кухни,
и падать тебе придется очень долго.
- Не трать слов. Я вижу, что ты такое.
Нечто заговорило голосом задыхающегося от гнева человека, отчего в
груди у Ральфа похолодело.
Нет. Может, ты так и считаешь, но ошибаешься. Да тебе не захочется
смотреть, если я отброшу маскировку. Уж поверь мне, Ральф.
С возрастающим ужасом Ральф наблюдал, как эта мать-нечто превращается
в огромного голодного угря, чьи острые зубы сверкали в открытой пасти;
усы теперь свисали почти до воротника платья, по-прежнему одетого на это
нечто.
Жабры, острые, словно лезвия, открывались и закрывались, обнажая
красную внутреннюю пасть. Глаза округлялись, зрачки исчезали, глазницы
расходились в стороны. Изменения продолжались, пока выпуклые глаза не
оказались по обе стороны чешуйчатого лика создания.
Не смей шевелиться, Ральф. Возможно, ты погибнешь в результате
взрыва, на каком бы уровне ни находился - здесь ударная волна также
имеет силу, как и в любом здании, - но эта смерть все же лучше, чем моя
смерть. Чудовище раскрыло пасть. Казалось, оно смеялось над ним.
- Кто ты? Кровавый Царь?
Так называет меня Эд - не правда ли, у нас должны быть собственные
имена? Если тебе не нравится обращение "мамочка Робертс", почему бы не
звать меня Царь-рыба? Ты ведь слышал по радио о Царь-рыбе?
Конечно, он об этом когда-то слышал... Но только настоящая Царьрыба
никогда не носила платья. К тому же настоящая Царь-рыба была
Царицейрыбой и обитала в глубинах Барренса.
2
Однажды летом, когда ему было семь лет, рыбача вместе с братом
Джонни, Ральф Робертс поймал невероятных размеров рыбу - это случилось в
те дни, когда без риска для здоровья можно было спокойно есть пойманное
в водах Барренса. Ральф попросил старшего брата снять рыбу с крючка и
поместить ее в ведро со свежей водой. Джонни отказался, ссылаясь на
неписаный Кодекс Чести Рыбака: хороший рыбак сам копает червей, сам
насаживает наживку, сам снимает добычу с крючка.
И только намного позже Ральф понял, что Джонни, возможно, пытался
скрыть таким образом свой собственный страх перед огромным и какимто
чужеродным созданием, пойманным его младшим братишкой в грязных теплых
водах реки.
Ральф все же заставил себя прикоснуться к извивающемуся колючему телу
рыбины. А Джонни между тем еще добавил ужасу, предупредив братишку, что
следует опасаться усов. "Они ядовиты. Бобби Терриолт говорил, что
прикосновение усов может парализовать человека.
Представляешь, придется провести остаток жизни в инвалидной коляске,
так что будь осторожен, Ральфи".
Ральф изо всех сил пытался снять рыбину с крючка, не касаясь усов (не
веря Джонни насчет их ядовитости и в то же время доверяя полностью),
глядя на жабры, глаза, вдыхая рыбный запах.
Наконец внутри рыбины что-то хрустнуло, и Ральф почувствовал, как
освобождается крючок. Струйки крови потекли из уголков рта
агонизирующего гиганта. Ральф облегченно вздохнул - как оказалось,
преждевременно. Рыбина, мощно взмахнув хвостом, освободилась от крючка.
Рука, освобождавшая крючок, соскользнула, и два пальца Ральфа мгновенно
оказались в зубастой пасти.
Было ли больно? Ральф не мог вспомнить. Он помнил лишь непритворный
крик ужаса, вырвавшийся из груди Джонни, и собственную уверенность, что
рыба откусит ему пару пальцев правой руки.
Он помнил свой крик о помощи, но Джонни лишь пятился назад, лицо его
стало мертвенно-бледным, а рот превратился в полоску отвращения. Ральф
что есть мочи махал рукой, но рыбина вцепилась мертвой хваткой, усы
(ядовитые усы, из-за них я проведу остаток жизни в инвалидной коляске)
обвивались вокруг запястья, черные глаза неотрывно смотрели на него.
Наконец Ральфу удалось ударить рыбину о дерево, перебив ей хребет.
Она, по-прежнему извиваясь, упала на траву, и Ральф наступил на рыбу
ногой.
Изо рта изрыгну-лась блевотина кишок, а из того места, куда вонзился
каблук Ральфа, вырвался липкий поток окровавленной икры. Именно тогда он
понял, что это не Царь-рыба, а Царица-рыба.
Ральф перевел взгляд на свою окровавленную, всю в крупных чешуйках
руку и завыл, как банши . Когда, пытаясь успокоить брата, Джонни прикоснулся
к его руке, Ральф бросился наутек и без передышки бежал до самого дома,
а потом весь день отказывался выходить из своей комнаты. Прошло больше
времени, прежде чем он смог съесть кусочек рыбы. С тех пор он вообще не
имел с рыбами никаких дел.
До настоящего момента.
3
- Ральф?
Голос Луизы... Но какой далекий! Очень далекий!
- Ты должен немедленно что-то сделать! Не позволяй останавливать
себя!
Теперь Ральф понял, что за красную шаль на коленях матери он принял
окровавленную икру, устилавшую колени Кровавого Царя, который тянулся к
Ральфу через это ужасное покрывало в притворной заботе.
Что-то случилось, Ральф? Где болит? Скажи своей мамочке.
- Ты не моя мать!
Нет. Я Царица рыб! Вообще-то я могу стать кем захочу. Возможно, тебе
это не известно, но изменение формы тела стало почетным, проверенным
временем обычаем Дерри.
- Ты знаком с зеленым человеком, который приходил к Луизе?
Конечно! Я знаю почти всех, проживающих по соседству!
Но Ральф подметил мгновенное замешательство на чешуйчатой физиономии.
Вновь запылал шрам на руке, и Ральф осознал: даже если сейчас Луиза и
рядом, вряд ли она может его видеть.
Царица-рыба источала пульсирующее, яркое свечение, постепенно
окутывающее Ральфа. Свечение красное, а не черное, и это был саван;
теперь Ральф знал, каково находиться внутри него, каково быть пойманным
в паутину, сотканную из самых ужасных страхов, самых тяжелых
переживаний, делающих душу больной. И не существовало возможности
выхода, нельзя было разрезать этот саван так, как он вспорол саван,
