собой, до людей же мне не было дела.
Я шел, и в голове моей зазвучали непонятные стишки, звучали снова и
снова, подстраиваясь под ритм моих шагов:
Три слепых мышонка... три слепых мышонка,
Как они бегут! Как они бегут!
Они бегут за фермерской женой,
Отрезавшей им хвостики кухонным ножом.
Ты когда-нибудь видал такое?
Три... слепых... мышонка..?
Я не мог выбросить эту чепуху из головы. Обернулся я всего один раз и
увидел глядящее на меня детское лицо, прижавшееся к оконному стеклу.
ОТЧЕТ No 17
3 ОКТЯБРЯ. Все быстрее вниз под уклон. Появляются мысли о самоубийстве,
чтобы остановить падение, пока я еще могу контролировать свое поведение и
осознавать окружающий мир. Но тут я вспоминаю ждущего у окна Чарли. Я не
могу распоряжаться ЕГО жизнью. Я всего лишь ненадолго одолжил ее, и теперь
меня просят вернуть долг.
Нельзя забывать, что я - единственный, с кем случалось подобное. До
последнего момента я буду записывать свои мысли и чувства. Это подарок
человечеству от Чарли Гордона.
Я стал злым и раздражительным. Поссорился с соседями из-за того, что
допоздна не выключаю проигрыватель. Я часто так делаю с тех самых пор, как
перестал играть на рояле. Конечно, я не прав, что постоянно кручу пластинки,
но музыка не дает мне спать. Я знаю, что должен иногда спать, но дорожу
каждой секундой бодрствования. Это не только из-за кошмаров, но и потому,
что я боюсь поглупеть во сне.
Не устаю напоминать себе, что высплюсь, когда на меня падет тьма.
Мистер Вернор, сосед снизу, никогда раньше не жаловался на шум, но в
последнее время взял привычку колотить по трубам отопления или в потолок
своей квартиры. Поначалу я игнорировал эти звуки, но вчера ночью он явился
ко мне в халате. Мы поругались, и я захлопнул дверь перед его носом. Через
час он вернулся с полицейским, и тот объяснил мне, что не следует заводить
пластинки так громко в четыре часа ночи. Ухмылка на физиономии Вернора была
настолько отвратительной, что я с трудом удержался, чтобы не ударить его.
Когда они ушли, я разбил все пластинки, а заодно и проигрыватель. Все равно
такая музыка мне совсем не нравится.
4 ОКТЯБРЯ. Самый непонятный сеанс терапии в моей жизни. Штраус явно не
ожидал этого и здорово разозлился
То, что произошло (я не осмеливаюсь назвать это воспоминанием), больше
всего походило на галлюцинацию. Не буду пытаться объяснить или
интерпретировать этот случай, просто опишу его.
В кабинет Штрауса я вошел в состоянии легкого раздражения, но он
притворился, что не заметил этого. Я сразу улегся на кушетку, а он, как
водится в таких случаях, уселся на стул сбоку от меня и чуть-чуть сзади, как
раз вне пределов видимости. Сел и стал ждать, когда же я начну лить на него
скопившиеся в моем мозгу нечистоты.
Я украдкой посмотрел на Штрауса. Он выглядел постаревшим, каким-то
потасканным и напомнил мне Матта, ждущего посетителей. Я сказал об этом
Штраусу. Он кивнул и продолжал ждать. Тогда я спросил:
- А ВЫ тоже ждете клиентов? Вам следовало бы сконструировать кушетку в
форме парикмахерского кресла. Когда речь зайдет о свободных ассоциациях, вам
надо будет только откинуть кресло с пациентом назад, как парикмахеру, когда
он собирается намылить жертву. Проходит пятьдесят минут, кресло возвращается
в исходное положение, и вы вручаете бедняге зеркало, чтобы он мог как
следует рассмотреть свое свежевыбритое "я".
Штраус молчал, и хотя мне было стыдно за свое словоблудие, я уже не мог
остановиться:
- Потом пациент перед каждым сеансом будет говорить: "Снимите немного с
верхушки волнения, пожалуйста" или "Не стригите мой эгоизм слишком коротко".
Он может попросить даже яич... я имел в виду я- шампунь. Ага! Заметили
оговорку, доктор? Я сказал, что нужен яичный шампунь вместо я-шампуня.
Яйцо... Я. Близко, вам не кажется? Не означает ли это, что мне хочется
отмыться от грехов? Возродиться? Что это? Баптистский символизм? Или все же
мы стрижем слишком коротко?
Я ждал его реакции, но он только поерзал в кресле.
- Вы не уснули? -спросил я.
- Я внимательно слушаю, Чарли.
- Только слушаете? Вам случалось когда-нибудь выходить из себя?
- А тебе этого очень хочется?
Я вздохнул.
- Непоколебимый Штраус... Вот что я вам скажу: мне надоело таскаться
сюда. Какой смысл в терапии? Вам не хуже меня известно, что будет дальше.
- Мне почему-то не кажется, что наши сеансы тебе надоели, - сказал
Штраус.
- Но это же глупо! Пустая трата времени, и моего, и вашего!
Я лежал в полутемной комнате и разглядывал квадратики, которыми был
выложен потолок - звуконепроницаемые панели, тысячами дырочек впитывающие
каждое слово. Звук, похороненный заживо...
В голове вдруг образовалась пустота. Мозг опустел, и это было необычно,
потому что во время таких сеансов мне всегда находилось что сказать. Сны...
воспоминания... проблемы... ассоциации...
А сегодня - только дыхание Непоколебимого Штрауса позади меня.
- Я очень странно себя чувствую, - сказал я.
- Расскажешь мне?
О, как он блестящ, как искусен! Какого черта я приперся сюда? Чтобы мои
ассоциации поглощались маленькими дырочками в потолке и огромными дырами в
моем терапевте?
- Не уверен, хочется ли мне говорить об этом... Непонятно почему, но
сегодня я чувствую враждебность к вам... - И тут я выдал Штраусу все, что я
о нем думаю.
Даже не видя Штрауса, я догадывался, как он задумчиво кивает головой.
- ...Это трудно объяснить, - продолжал я, - такое у меня бывало всего
один или два раза, перед тем как я терял сознание. Головокружение... Все
чувства обострены до предела... Конечности немеют...
- Продолжай! - Теперь его голос был резким и взволнованным. - Что еще?
- Я не чувствую своего тела. Кажется, что Чарли где-то рядом. Мои глаза
открыты... Я уверен в этом... Они открыты?
- Да, широко открыты.
Из стен и потолка исходит голубовато-белое сияние... оно собирается в
мерцающий шар... Висит в воздухе... Свет... Он впивается в глаза... в
мозг... все сверкает... Я плыву... нет, я расширяюсь... Я не смотрю вниз, но
знаю, что лежу на кушетке. Что это - галлюцинация?
- Чарли, что с тобой?
Не это ли описывают в своих сочинениях мистики? Я слушаю голос Штрауса,
но не хочу отвечать. Меня раздражает его присутствие. Не буду обращать на
него внимания. Успокойся и дай ЭТОМУ, чем бы оно ни было, наполнить меня
светом, поглотить меня...
- Что ты видишь, Чарли? Да что с тобой?!
Я лечу вверх, словно подхваченный потоком теплого воздуха листочек.
Ускоряясь, атомы моего тела разлетаются в разные стороны. Я становлюсь легче
и больше... больше... Взрываюсь и превращаюсь в солнце. Я - расширяющаяся
вселенная, всплывающая в спокойном море. Тело мое поглощает комнату, здание,
город, страну... Если я посмотрю вниз, то увижу, как течь моя затмевает
планету.
Вот-вот я прорву оболочку существования, словно рыба, выпрыгивающая на
поверхность океана, но тут начинаю чувствовать, как что- то тянет мена вниз.
Я разозлился и хочу стряхнуть, с себя невидимые путы. На грани полного
единения со Вселенной я слышу вокруг себя шепот. Он зовет меня вниз, в мир
смертных. Волны медленно опадают, мой непомерно разросшийся дух возвращается
в земные измерения - отнюдь не добровольно, я предпочел бы потеряться, - но
потому, что меня тянут вниз... к себе... в себя, и через мгновение я снова
лежу на кушетке, натягивая перчатку своего бренного тела на пальцы сознания.
Если я захочу, то смогу поднять руку или подмигнуть - но только если захочу.
Однако я не хочу! Я не сдвинусь с места!
Я лежу и жду. Чарли не хочет, чтобы я раздвинул занавес мозга. Чарли не
желает знать, что скрывается за ним.
Неужели он боится увидеть Бога?
Или он боится не увидеть НИЧЕГО?
Я лежу, жду, момент самосознания проходит, и опять я теряю ощущение
собственного тела: Чарли втягивает меня в себя. Я смотрю внутрь, в центр
невидимого, на красную точку, и она превращается в цветок со множеством
лепестков - мерцающий, клубящийся, светящийся цветок, растущий в глубине
моего подсознания.
Я уменьшаюсь. Это не сближение атомов моего тела - это сплавление,
словно атомы моего "я" соединяются в микрокосм. Будет страшная жара и
непереносимо яркий свет - ад внутри ада, - но я не смотрю на свет, только на
цветок, НЕумножающееся, НЕразделяющееся создание одного из многого. На
мгновение мерцающий цветок превращается в золотистый диск, кружащийся на
нитке, потом в клубок радужных струй... Вот наконец я снова в пещере, где
тихо и темно. Я плыву по лабиринту в поисках того, кто примет... обнимет...
поглотит меня... в самого себя.
Это я и начинаю.
В глубине я снова вижу свет, отверстие в темнейшей из пещер, крошечное
и очень далекое, словно видимое не в тот конец телескопа - ослепительное,
слепящее, блестящее, а потом снова многолепестковый цветок (кружащийся лотос
- он плавает неподалеку от входа в бессознательность). У входа в эту пещеру
я найду ответ, если осмелюсь вернуться туда и броситься в заполненный светом
грот.
ПОКА НЕТ!
Я боюсь. Ни жизни, ни смерти, ни пустоты, но открытия того, что меня
никогда не было. И когда я начинаю двигаться, то чувствую, как давление
окружает меня, толкая волнообразными судорогами к отверстию. Оно слишком
маленькое! Я не пройду сквозь него!
Внезапно меня начинает бить о стены, снова и снова, и проталкивает
туда, где свет грозит выжечь мне глаза. Я знаю, что смогу пронзить
покрывающую святое сияние пелену. Но это больше, чем я в состоянии вынести.
Боль, какой я еще не знал, холод, тошнота, невыносимое гудение над головой,
похожее на хлопанье тысяч крыльев. Я открываю ослепшие глаза, размахиваю
руками, дрожу и кричу.
Из этого состояния я вышел, только ощутив, как меня грубо и настойчиво
трясет чья-то рука. Доктор Штраус.
- Слава богу, - прошептал он, когда я осмысленно поглядел на него. - Я
не знал, что делать.
- Со мной все в порядке.
- Хватит на сегодня.
Я встал и покачнулся. Кабинет показался мне очень маленьким.
- Да, хватит, и не только на сегодня. Навсегда. Доктор Штраус, конечно,
расстроился, но не стал переубеждать меня. Я надел пальто и вышел.
5 ОКТЯБРЯ. Печатание на машинке стало вызывать у меня затруднения, а
думать вслух перед включенным магнитофоном я не умею. Я долго откладывал
написание этого отчета, пока не решил, что это важно и я не сяду ужинать, не
написав чего-нибудь. Чего угодно.
Утром снова прибыл посыльный от профессора Немура. Он хотел, чтобы я
пришел в лабораторию и сделал несколько тестов, тех же самых, что и раньше.
Сначала мне показалось, что так и надо - ведь они до сих пор платят мне
деньги, да и эксперимент нужно закончить. Но когда я явился в университет и
начал работать с Бартом, то понял, как это стало невыносимо.
Первым был нарисованный лабиринт. Я помнил, как легко решал такие
задачки, когда соревновался с Элджерноном, и ясно почувствовал, насколько
медленнее я все это делаю сейчас.
Барт протянул руку за листком, но я порвал его и бросил клочки в
корзину для мусора.
- Хватит. Пора кончать с лабиринтами. Меня занесло в тупик - вот и все.
Барт испугался, что я сейчас уйду, и стал уговаривать меня:
- Не надо так, Чарли, успокойся.
- Что ты имеешь в виду, говоря мне "успокойся"? Ты не понимаешь, что
происходит со мной?
- Нет, по могу себе представить. Нам всем очень плохо.
- Прибереги сочувствие для кого-нибудь другого. Он смутился, и только
тут до меня дошло, что это совсем не его вина.
