при Лейдене. Он устроил ее в качестве особой привилегии
управляющей всеми театрами в австрийских Нидерландах. Это было
большое предприятие с соответственно большими издержками. Ей
пришлось продать все кружева и бриллианты и бежать в Голландию,
чтобы не попасть в долговую тюрьму. Ее муж, директор венского
балета Помпеати, в помрачении от сильных болей в животе, разрезал
себя бритвой и вырвал внутренности.
На следующий день Казанова сидел у Хопе, который купил у него
облигации маркизы д'Урфе с пятнадцатьюпроцентной наценкой. Вместо
шестидесяти девяти тысяч франков Казанова по кредитному письму
Хопе получил на площади Гамбурга за свой умелый арбитраж
семьдесят две тысячи франков.
На почте в Гааге он нашел письмо от Берниса, который писал,
что если комиссионные не ниже, чем в Париже, то Булонь конечно
согласиться. Поэтому его интересы звали его назад в Амстердам.
Тереза Имер не заставила ждать. Она приняла его в комнате на
четвертом этаже бедного дома. Две свечи горели посреди комнаты на
столе, покрытом черным, словно траурный алтарь. Тереза в черном
платье между обоими детьми выглядела как Медея. Роскошь Казановы
образовывала резкий контраст с ее бедностью. Ее сын, Иосиф
Помпеати, маленький, мило воспитанный двенадцатилетний мальчик с
умным лицом, напоминал Казанове, что он его видел у госпожи
Манцони, это нравилось Казанове больше, чем замкнутый,
искусственный, подозрительный характер мальчика.
На следующий день он получил от госпожи д'Урфе из Боа вексель
на двенадцать тысяч франков, ибо она не хотела наживаться на
акциях. Казанова не мог отклонить столь благородный подарок. Ее
гений объявил, что Казанова вернется из Голландии с ребенком
философского происхождения. Хотя Казанова в этом совпадении
вероятно не совсем виновен, все выглядит так, словно он читал
новейшие книги К.Г.Юнга.
В кафе сын бургомистра Гааги, игравший в бильярд, просил
поставить пари на него, и так как он играл плохо, то Казанова
поставил против него и смеясь показал ему пригоршню дукатов,
которые якобы выиграл. Сын бургомистра вызвал его на поединок
прямо на улице при лунном свете и был четырежды ранен Казановой,
который тотчас бежал в Амстердам, где навестил Эстер.
Она как раз решала за столом арифметическую задачу. Его
"добрый гений" дал каббалистическое решение.
Смеясь, она спросила, почему он так быстро вернулся? Он
научил ее, как перевести вопрос в числа, как построить пирамиду и
другим церемониям, который позволят ей перевести ответ из чисел
вновь на французский. Ответ гласил: из-за любви.
Тогда она захотела научиться игре сама. Он объяснил, что
нашел тайну в рукописи, полученную в наследство от отца и
сожженную впоследствии. Лишь через пятнадцать лет он может
передать тайну одному единственному человеку, иначе его покинет
гений этого оракула.
"Для вас больше нет тайн?"
"Ответы часто темны."
Тереза прислала сообщение, что сын бургомистра лишь легко
раненый, умолчал о поединке. Казанова может снова появиться в
Гааге.
На следующий день Хопе уверял за обедом, что его наука, о
которой ему все рассказала Эстер, есть большое сокровище, и
достал из кармана два длинных вопроса: о генеральных штатах, на
который Казанова ответил очень темно, и о судьбе кораблей
Индийской компании, уже два месяца как пропавших без вести, их
искал страховщик, выплативший лишь десять процентов, и не нашел,
вдобавок, имеется то ли настоящее, то ли поддельное письмо
английского капитана, где он утверждает, что видел тонущие суда.
Безрассудный оракул ответил, что суда невредимы и приплывут
через несколько дней.
Хопе затрясся от радости. Надо оставить ответ в тайне. Он по
возможности дешевле перекупит страховку.
В ужасе Казанова заявил, что оракул может ошибаться. Он умрет
от горя, если оракул станет причиной чудовищных потерь. Оракул
часто обманывал его. Хопе задумался и пригласил провести
следующий день, воскресенье, в своем доме в Амстердаме.
На пути домой Казанова проходил мимо шумного кабака. Из
любопытства он вошел и увидел в подвале мрачную оргию, подлинную
клоаку греха. Два-три инструмента, густой дым плохого табака,
вонь чеснока и пива, толпа матросов, отбросов общества и девок.
Толстый подозрительный малый указал ему на женщину и сказал на
плохом итальянском, что это венецианка, с которой он может
наверху выпить бутылку вина. Из любопытства, не знает ли он ее,
он поглядел на лицо, показавшееся отдаленно знакомым, уселся
рядом и спросил, венецианка ли она и когда покинула Венецию.
"Уже восемнадцать лет."
Принесли бутылку вина. Она просила "опустошить" ее с ним
"наверху".
У него не было времени, он дал хозяину дукат, а ей сдачу. Она
хотела обнять его из благодарности. Он отстранился.
"Кто тебя соблазнил?"
"Беглец."
"Где ты жила, в Венеции?"
"Рядом, во Фриауле."
Он узнал Лусию из Пасеано.
Ему стало очень больно, болезненно не по себе. Он не
открылся. Больше, чем возраст, ее разрушил разврат. Нежная,
милая, невинная Лусия, которую он очень любил, и чью невинность
он тактично берег, была теперь отвратительной девкой в
амстердамском матросском борделе и лакала, как матрос, не смотря
на него. Он сунул ей в руку несколько дукатов и ушел.
Только под Свинцовыми Крышами у него случались такие ужасные
ночи. Думал ли он о Лусии или о Хопе, он чувствовал угрызения
совести. Из-за его каббалы Хопе может потерять четыреста тысяч
гульденов, отец и дочь станут его врагами. Ему снились Лусия,
Эстер, Хопе. С радостью он увидел рассвет. Он разоделся и пешком
пошел к Хопе. Роскошная одежда разозлила голландскую чернь. Его
освистали.
Эстер увидела его в окно, потянула за шнур, он быстро запер
за собой дверь. Поднимаясь, на четвертой или пятой ступеньке он
наступил на мягкий предмет, заметил зеленый конверт, наклонился,
чтобы поднять и неожиданно для себя столкнул его в щель на
ступеньке, так что достать не смог. Эстер сказала со смехом, что
в своем великолепии он не похож на себя. Но вскоре он понял, что
отец и дочь расстроены. Хопе сказал, что несчастье невелико, у
него есть блестящая возможность перенести свои потери с
терпением. Он потерял на улице толстый конверт, который лучше
было оставить дома, ведь он нужен только завтра. В нем был
вексель на большую сумму, который следовало учесть, кроме того
банкнота английского банка большого достоинства, деньги будут
потеряны, так как все бумаги на предъявителя.
Казанова был весьма доволен, но не показал вида. Он не
сомневался, что потерянный конверт тот, что он по несчастью
сбросил под лестницу. Его первая мысль была о каббале. Повод был
прекрасен. Он покажет хозяину дома возможности своего оракула.
Какое чудо может быть так просто устроено?
После кофе он спросил, хотят ли они играть в карты. Эстер
хотела строить пирамиду. Этого хотел и Казанова. Она сразу
спросила, где отец потерял конверт. Он позволил ей построить
пирамиду. Первый ответ гласил, что конверт еще не найден никем.
Она повисла у отца на шее. Она уверена, что они найдут конверт.
Но Казанова сказал, что оракул останется нем, если она не
поцелует его столько же, сколько и отца. Она с охотой
согласилась.
"Счастливое время", вздыхает старый Казанова.
Наконец, с помощью пирамиды они узнали, что конверт упал в
щель на пятой ступеньке входной лестницы. Они пошли туда.
Господин Хопе показал щель, через которую он мог упасть, зажег
свечу и достал конверт между бочками. Открыв его, он показал
Казанове сорок тысячефунтовых банкнот. Два он дал дочери, а два
заставил принять Казанову, который отдал их на хранение Эстер.
Они радостно поднялись и говорили только об оракуле.
Хопе обещал помочь выручить двадцать миллионов, он и Эстер
пригласили пожить у них. Когда Хопе ушел в кабинет, он просил
Эстер о поцелуе.
"Вы любите меня? Найдите подходящий момент, чтобы
посвататься. Можете не страшиться отказа."
Хопе хотел назавтра купить на бирже судно за триста тысяч
гульденов. Казанова спросил оракула. Какой сюрприз! Он сам задал
вопрос, сам построил пирамиду, радуясь, какую колоссальную
глупость он может предотвратить. Эстер легко могла перевести
ответ в слова и сделала это. Ответ гласил: вы не должны ни
бояться, ни медлить. Раскаянье было весьма болезненным. Хопе
обнял Эстер и обещал Казанове десять процентов дохода.
На другой день он перебрался к Хопе. Эстер овладела им
полностью. Но у нее были принципы, а у него нет, он шел от
честной неудовлетворенной любви. Четыре-пять дней спустя Хопе от
своего имени и от имени семи других купцов предложил за его
двадцать миллионов франков в акциях десять миллионов франков
наличными и семь миллионов в бумагах, дающих пять-шесть
процентов, со скидкой в один процент за посредничество, кроме
того отказ от миллиона двухсот тысяч гульденов, которые
французская Индийская компания должна Голландской Индийской
компании.
Господин де Булонь призвал его вернуться в Париж, если он не
заимеет лучших предложений.
Он тотчас бы поехал в Париж, но представился случай быть
пророком против своей воли: на бирже узнали, что судно, купленное
господином Хопе за триста тысяч гульденов, пришло в Мадрид. Хопе
тотчас застраховал на небольшую сумму его плавание от Мадейры до
Текселя. Казанова уже мог распоряжаться своими десятью процентами
дохода.
"Теперь", сказал ему Хопе, "вы достаточно богаты, чтобы
сравняться с нами, и благодаря своей каббале, вы в несколько лет
будете еще богаче. Я стану вашим агентом, мой друг, вашим
пайщиком, а вы станете моим сыном, если моя дочь захочет этого и
вам понравится."
Эстер сияла от счастья. Но непреодолимое сопротивление любому
браку заставило его надолго замолчать, наконец он высказал
благодарность и любовь, только вначале он должен быть в Париже
из-за своих правительственных дел, после возвращения в Амстердам
его судьба решится. Этот длинный доклад понравился всем: Хопе,
его дочери и Казанове.
Через восемь дней Хопе предъявил ультиматум: Франция теряет
девять процентов, Казанова свои комиссионные.
Казанова написал д'Аффри и Шуазелю, что он не может
заработать на таких условиях, и его издержки тотчас должен
компенсировать Версаль. Он проводил все дни с Эстер, каждый день
все влюбленнее и несчастнее. Она любила его, но больше из
принципа, чем из темперамента, и позволяла лишь то, что ничего не
значит: поцелуи. Желание приводила его в ярость. Как все так
называемые порядочные девушки, она говорила, что он конечно не
женится, если она до того даст ему счастье. Как жена она будет
принадлежать ему полностью. Наверное, у него есть сентиментальные
связи в Париже. Он признался в этом, желая потерять все, лишь бы
добиться ее.
Он лгал. Он не мог представить свою жизнь в Голландии. Через
десять-двенадцать дней д'Аффри написал, что он должен быть готов
продать королевскую движимость частями за восемнадцать миллионов
двести тысяч франков.
Наступил час расставания. Эстер дала ему легко доставшиеся:
двести фунтов стерлингов, пятьдесят сорочек, пятьдесят платков,
вексель отца в сто тысяч гульденов на парижский банк и расписку
на двести тысяч гульденов, которые он мог занять у банка.
Не любовь к Манон Балетти, говорит он, а глупое, смешное
тщеславие блистать в Париже побудило его покинуть Голландию.
Через пятнадцать месяцев после Свинцовых Крыш он все еще не
