увлеченно склонившись над тарелками, а в стакан лилась красная струя; кто не
хотел принимать участие в общей беседе, мог посмотреть фотографии
Оклахомского театра, сложенные стопкой на дальнем конце импровизированного
стола, их передавали из рук в руки. Правда, это мало кого заботило, вот
почему до Карла, последнего в ряду, дошел один-единственный снимок. Но, судя
по этому снимку, не мешало бы посмотреть все фотографии. На нем была
изображена ложа президента Соединенных Штатов. В первую секунду можно было
подумать, это не ложа, а сцена - слишком уж широкой дугой выдвигался ее
барьер в пространство зала. И был этот барьер сплошь вызолочен. Между
изящными, словно искусно вырезанными ножницами балясинами разместился ряд
медальонов с изображениями бывших президентов; у одного из них был крупный
прямой нос, толстые губы, глаза под выпуклыми веками неподвижно опущены
долу. Вокруг ложи, с боков и сверху, струился свет; белые и все же мягкие
лучи обнажали переднюю ее часть, тогда как в глубине, за алым бархатом
драпировок, живописные складки которых отливали всеми оттенками красного и
были подхвачены шнурами, она представала темно-багряной мерцающей пустотой.
Невозможно вообразить, чтобы в этой ложе находились люди, настолько
самодовлеющей она выглядела. Карл не забывал о еде, но частенько поглядывал
на сию фотографию, лежавшую рядом с его тарелкой.
Вообще-то он с большим удовольствием посмотрел бы хоть еще одну из
остальных фотографий, но идти за ней сам не решался, так как служитель
держал руку на снимках и, вероятно, старался соблюсти их последовательность;
поэтому Карл взглянул по сторонам, чтобы установить, не передают ли вдоль
стола еще какую-либо фотографию. И тут он с удивлением - сначала он просто
глазам своим не поверил - заметил среди увлеченных едой сотрапезников
хорошего знакомого - Джакомо. Тотчас Карл бросился к нему, крича:
- Джакомо!
Тот, робкий, как всегда, когда его захватывали врасплох, оторвался от
еды, с трудом повернулся в тесном пространстве между скамейками, вытер рукой
рот, но тут же очень обрадовался, увидев Карла, и пригласил его сесть рядом
или перейти обоим на место Карла; им хотелось рассказать все друг другу и
больше не разлучаться. Карл не хотел мешать другим, поэтому оба решили пока
оставаться на своих местах, обед скоро кончится, и уж тогда, разумеется, их
друг от друга не оторвать. Карл все же постоял еще рядом с Джакомо, с
удовольствием глядя на него. О, эти воспоминания о прошлом! Где-то теперь
старшая кухарка? Что поделывает Тереза? Сам Джакомо внешне почти не
изменился, предсказание старшей кухарки, что через полгода он станет
сухопарым американцем, не подтвердилось; Джакомо остался хрупким, как
раньше, со впалыми щеками; правда, сейчас щеки округлились, так как во рту у
него был здоровенный кусок мяса, из которого он не спеша вытаскивал кости и
бросал их на тарелку. Как явствовало из надписи на его повязке, в актеры
Джакомо тоже не приняли, его наняли лифтером - Оклахомский театр
действительно находил работу каждому! Заглядевшись на Джакомо, Карл долго не
возвращался на свое место. Когда же он хотел вернуться туда, подошел
заведующий кадрами, взгромоздился на расположенную выше скамью, хлопнул в
ладоши и произнес короткую речь, во время которой большинство встало, да и
оставшихся сидеть, не желавших оторваться от еды, в конце концов тычками
тоже подняли на ноги.
- Я хочу надеяться, - сказал шеф по кадрам, Карл меж тем на цыпочках
вернулся к своему месту, - что вы довольны нашим угощением. Питание в нашей
вербовочной группе вообще хвалят. К сожалению, настало время встать из-за
стола, так как поезд, направляющийся в Оклахому, отходит через пять минут.
Путь вам предстоит долгий, но вы увидите, что о вас хорошо позаботятся.
Сейчас я познакомлю вас с человеком, который будет руководить переездом и
которому вы должны повиноваться.
Маленький тощий человечек взобрался на скамью заведующего, небрежно
поклонился и, не теряя времени, тотчас принялся бурно жестикулировать,
показывая, как нужно собраться, построиться и двинуться в путь. Но покуда
никто его не слушал, так как тот из новичков, который раньше произносил
тост, хлопнул ладонью по столу и начал пространную благодарственную речь,
хотя - > Карл стоял как на иголках - только что было сказано, что поезд
скоро отправляется. Но оратор не обращал внимания даже на то, что заведующий
кадрами его не слушает, а отдает руководителю поездки какие-то распоряжения,
он знай себе разглагольствовал, перечислив все поданные блюда, сообщив свое
мнение о каждом из них, и в конце концов заключил речь возгласом:
- Почтенные господа! Так завоевывают наше расположение!
Все, кроме тех, кому был адресован этот клич, рассмеялись, но это была
не шутка, а скорее факт.
Речь эта не осталась безнаказанной - на вокзал пришлось бежать бегом.
Впрочем, это не составляло особого труда, поскольку - Карл только сейчас
заметил - багажа ни у кого не было; единственным грузом, по сути, была
детская коляска, - ведомая отцом семейства, она подпрыгивала теперь во главе
группы. Какие же неимущие, сомнительные личности сошлись здесь - и тем не
менее были так хорошо встречены и обогреты! И руководителю поездки не иначе
как ведено опекать их словно родных детей. Он то хватался одной рукой за
ручку коляски, а другую поднимал вверх, ободряя группу, то отбегал в хвост,
подгоняя отставших, то спешил вдоль колонны, отыскивая в группе самых
медлительных и жестами показывая им, как нужно шагать.
Когда они пришли на станцию, поезд был уже готов к отправлению. Люди на
перроне кивали на группу, слышались возгласы:
- Вот эти все из Оклахомского театра!
Похоже, этот театр был гораздо известнее, чем думал Карл; правда, он
никогда особенно не интересовался театральными представлениями, Для них
забронировали целый вагон, руководитель поездки торопил с посадкой больше,
чем кондуктор. Он сперва пробежался вдоль вагона, заглядывая в каждое купе,
и лишь после этого тоже поднялся на площадку. Карл случайно занял место у
окна, а Джакомо устроился рядом. Они сидели бок о бок и радовались
предстоящему путешествию. Так беззаботно они по Америке еще не ездили. Когда
поезд тронулся, они замахали в окошко, а парни на скамейке напротив смеялись
над ними, подталкивая друг друга локтями.
Ехали они два дня и две ночи. Только теперь Карл осознал, как велика
Америка. Он без устали смотрел в окно, и Джакомо все время тянулся туда же,
пока парням, которые дулись в карты, это не надоело и они добровольно не
уступили ему место у окна. Карл поблагодарил их - английский язык Джакомо
понимали не все, - мало-помалу парни стали дружелюбнее - иначе среди соседей
по купе и быть не может, - хотя частенько их дружелюбие бывало
обременительно: к примеру, когда карта падала на пол и они ее там искали, то
всякий раз изо всех сил щипали Джакомо или Карла за ногу. Джакомо тогда
вскрикивал от неожиданности и поджимал ногу; Карл же только однажды
попытался ответить пинком, в остальных случаях он молча терпел. Все, что
происходило в маленьком, задымленном даже при открытых окнах купе, было
ничтожным по сравнению с тем, что они видели за окном.
В первый день они перевалили высокие горы. Исси-ня-черные ребристые
скалы подступали к самому поезду, пассажиры высовывались из окон, тщетно
стараясь разглядеть их вершины, взору открывались узкие, мрачные изломы
ущелий, и люди пальцами следили за направлением, в котором они исчезали,
мелькали широкие горные потоки, вскипая валами на холмистом ложе и
рассыпаясь тончайшим пышным кружевом, они устремлялись под мосты, по которым
мчался поезд, и были так близко, что от их холодного дыхания пробирала
дрожь.
ПРИЛОЖЕНИЕ. ФРАГМЕНТЫ
I
- Вставай! Вставай! - крикнул Робинсон, едва утром Карл открыл глаза.
Занавесь еще не раздвинули, но в щелки пробивался яркий солнечный свет,
говоривший о том, что время близится к полудню. Робинсон с озабоченным видом
сновал по комнате, то тащил полотенце, то тазик, то белье и платье, и каждый
раз, пробегая мимо Карла, он кивком призывал его встать и, высоко подняв
свою ношу, показывал, как напоследок мучается сегодня из-за Карла, который в
первое утро, естественно, не способен разобраться в своих обязанностях.
Вскоре Карл увидел, кому Робинсон, собственно говоря, прислуживает. В
закутке, отделенном от остальной комнаты двумя шкафами - прежде Карл его не
замечал, - происходило большое омовение. Голова Брунельды, открытая шея -
волосы как раз рассыпались по лицу - и часть затылка виднелись над шкафами,
а время от времени поднималась рука Деламарша с мокрой губкой, которой он
тер и мыл Брунельду. Слышались отрывистые приказы, которые Деламарш отдавал
Робинсону, тот передавал нужные вещи через узкую щель между шкафами и
испанской ширмой, при этом он вынужден был изо всех сил вытягивать руку и
старательно отворачиваться в сторону.
- Полотенце! Полотенце! - крикнул Деламарш. И едва испуганный Робинсон,
забравшийся под стол в поисках чего-то другого, высунул оттуда голову, как
последовал новый приказ:
- Где же вода, черт побери! - И над шкафом возникла злющая физиономия
Деламарша. Впрочем, все, что, по мнению Карла, требовалось при умывании и
одевании только один раз, здесь требовали и приносили многократно и в какой
угодно последовательности. На маленькой электрической плитке все время
подогревалось ведерко с водой, и Робинсон снова и снова, раскорячив ноги,
тащил эту тяжесть к закутку. Удивительно ли, что при таком обилии
обязанностей он не всегда точно придерживался указаний, и однажды, когда в
очередной раз потребовали полотенце, он просто схватил сорочку с широкого
ложа посреди комнаты и, скомкав, перебросил в закуток.
Но и у Деламарша работа была не из легких, и злился он из-за Робинсона
- Карла он в своем раздражении просто не замечал - только оттого, что сам не
мог угодить Брунельде.
- Ax! - вскрикивала она, и даже не причастный к событиям Карл
вздрагивал. - Ты делаешь мне больно! Уходи! Лучше я сама вымоюсь, зато не
буду страдать! Вот опять я не могу поднять руки. В глазах чернеет - так ты
меня сжимаешь. На спине, должно быть, сплошные синяки. Но разве ты мне об
этом скажешь?! Подожди, я покажусь Робинсону или нашему малышу. Нет, я же
этого не делаю, только будь немного поласковее. Осторожно, Деламарш!
Впрочем, я повторяю это каждое утро, а ты хоть бы что... Робинсон! -
крикнула она неожиданно и взмахнула над головой кружевными панталонами. -
Помоги мне, смотри, как я страдаю! И эту пытку Деламарш называет мытьем!
Робинсон, Робинсон, куда ты запропастился, неужели у тебя нет сердца?!
Карл молча шевельнул пальцем, показывая: иди, мол, но Робинсон не глядя
помотал головой в знак того, что ему виднее.
- Ты что! - шепнул он на ухо Карлу. - Она совсем не это имеет в виду. Я
один раз сходил туда и больше не пойду. В тот раз они вдвоем схватили меня и
окунули в ванну, так что я чуть не утонул. И целыми днями Брунельда упрекала
меня в бесстыдстве, то и дело твердила: "Давненько ты у меня не купался!"
или: "Когда же ты снова придешь посмотреть, как я моюсь?" Она прекратила,
только когда я на коленях вымолил у нее прощение. Этого я не забуду.
И пока Робинсон об этом рассказывал, Брунельда снова и снова кричала:
- Робинсон! Робинсон! Куда же запропастился этот Робинсон!
Хотя никто не приходил ей на помощь и даже ответа не последовало -
Робинсон подсел к Карлу, и оба смотрели на шкафы, над которыми нет-нет да и
