Ленце ставит Виктору задачу. Витя спрашивает:
- А где шестой? Валера Браун есть?
- Есть! - Румяное детское личико, шерстяная шапочка.
- Надо говорить "я", - поправляет Вова в кепке. - Сразу видно, что ты
в армии не служил.
- Он еще в бундесвере послужит, - говорит Толик. - Да, Валерка? Или
косить будешь?
Никто не переодевается, в чем пришли, в том и работают. Поднимаем на
этажи ящики с потолочными плитами. На упаковке указан вес, шестнадцать
килограммов.
Носим на плечах и затылке, смотреть приходится исподлобья.
- Садись, перекурим, - предлагает Серега. - Ты не очень упирайся, у
них почасовая оплата.
- Кем Толик работал? - спрашиваю.
- Инженером в цирке. Недавно лебедка испортилась, он наладил.
- А в кепочке?
- Вовка Софронов? Служил в окружном оркестре. Старшина. Играет на
саксофоне и на кларнете.
Люди неожиданных профессий.
Человек заглянул, чтоѕто спросил.
- Офис? - Серега показал ему, куда идти, и сказал:
- Наверное, двери подвезли.
Фургон голландский с желтыми номерами. Двери тоже голландские в кар-
тонной упаковке. Шофер обратился к немцам.
- Он спросил: "У вас что, работают иностранцы?" - переводит Серега. -
А сам говорит с акцентом.
Как он различил акцент, для меня загадка.
Тащим с Серегой дверь, навстречу Валера Браун.
- Куда складывать? - спрашивает Серега.
- Сюда.
Разгрузили машину, запарились. Немцы тоже перекуривают.
- Ну, как у вас в Казахстане, стреляют? - спрашивает Воваѕмузыкант.
- Стреляют, - отвечает Браун. - Знакомые приехали, говорят, поселки
без света.
Когда козлы включают, свет вырубается. А угля нет.
- Какие же трансформаторы выдержат? - говорит Толик из цирка.
- Ленце мне за шестнадцать часов должен, - напоминает Виктору Серега.
- У них все записывается, - говорит Софронов. - Мне такое в ревире*
записали!
Ну, как живете? - спрашивает Серегу. - Баб водите? Могу устроить.
- За сколько?
- Тебе по дружбе за сто.
- Нашу или немку?
- Разве не все равно?
Перед концом работы пришел Ленце проверить.
- Упаковку от дверей выбросите вниз и сложите в контейнеры, - говорит
Виктор.
Софронов небрежно бросает коробки с шестого этажа, картон планирует,
кувыркается и застревает на дереве. Дерево высокое, все ветви почемуѕто
растут в одну сторону, залезть трудно. Успели настучать Ленце. Белая
каска показалась в окне, очечки блеснули. Если ветер раскачает дерево,
картон может комуѕто угодить в темечко, непорядок.
- Вот безрукий! - ворчит Виктор. - Ему только на дудке играть.
Софронов набрал камней и полез на крышу сбивать.
- Что ты делаешь? - кричит Виктор. - Там же люди ходят!
- Больше ходить не будут. - Продолжает швырять. Сбил всеѕтаки.
С высоты открывается город, мокрые крыши, мокрые рекламные флаги пе-
ред бензоколонками. Собор с разрушенной башней. На мосту через Эльбу
вспышки сварки.
- Видишь виллы? - Софронов показывает направление прутиком. - Там жил
наш генералитет. Здесь в Букау был штаб танковой армии.
- Осужденный Софронов! - зовет Толик с лесов. - Ленце сказал мусор
убрать.
- Скажи, что я в отказе, - Софронов зевает.
- Клоун! - говорит Виктор, когда садимся в машину.
- А почему его осужденным называют? - спрашиваю.
- Это еще с азиля**, - объясняет Серега. - В лагере хватает сброда,
водку продают, сигареты. Когда полиция делала облаву, он в комнате у них
находился, наркоту нашли.
Остановились на заправке. Виктор пошел рассчитываться.
- Жалко, что ты не водишь, - говорит Серега.
- А чья машина?
- Витька взял у немца на пару недель за бутылку.
- Он откуда?
- Из Сумской области, еще при гэдээр работал здесь от военкомата.
Говнистый парень, таких лучше сразу ставить на место.
С трудом проехали по узкой улочке. Высадили меня и укатили задним хо-
дом.
Домишки вплотную, как декорации, гдеѕто пароход грустно гудит. Подни-
маюсь по деревянной лестнице. Квартира как квартира, стекла целы, в кух-
не плита.
Соседняя квартира тоже выселена, кабель из стены торчит, не подклю-
чен. Туалета нет, рукомойник на лестничной площадке. Так и жили люди.
В большой комнате чугунная печка, труба выведена в дымоход, двус-
пальная кровать, тахта. Постельное белье только на тахте, наверное, там
спит Виктор, он старожил. Стол почемуѕто кверху ножками. Телевизор
вскрыт умельцем, в канифоли окурок, прикуривал, конечно, от паяльника.
Гвозди по росту. На гвоздях роба, пляжный козырек, солдатский бушлат,
Тереза Орловски, лучковая пила. Транзистор заляпан известкой, видимо,
таскали с собой на стройку. "Гады" валяются, покоробленные кроссовки.
Привычный антураж. Стоило ли в такую даль ехать?
6
Бытовуха О бытовках и временных пристанищах для кочевой рабсилы можно
рассказывать долго и лучше культурным девушкам, таким, как Майя.
В Орджоникидзе, например, я жил в приговоренном доме, угол его куснул
экскаватор, остались шрамы от зубьев. В пролом виден был мост через Те-
рек, я слышал, как по камням скачут струи и перекатывается галька.
С темнотой развалины оживали, там галдели, резались в буру, спорили.
Один раз попросили простыню, распустили ее на полосы.
- Спасибо, дорогой - сказал небритый. - Ты ничего не видел.
Утром я обнаружил на ступеньках следы крови.
Или другой ночью:
- Больноѕо, больно же!
Натужный женский крик.
В перерывах она забегала ко мне покурить, Раиской звали.
Да мало ли где останавливаются? Чаще в строениях обреченных или давно
недостроенных, или временно приспособленных для жилья.
На одной строящейся фабрике пожарное депо превратили в караванѕсарай,
селили там подрядчиков. Начальник пождепо - должность на востоке дорогая
и почетная - частенько захаживал к нам, домой не спешил. Нагревал на
примусе гвоздь и прижигал им кусочек вареного мака, похожего на парафин.
Дым всасывал через стеклянную трубку. Потом плакал и жаловался на зятя.
Зять очень огорчался, что ему подсунули не девушку. От позора напивался,
поколачивал жену. А пожарник угрожал зятю и прокуривал калым. Собирался
отвезти дочь в Нукус, чтобы доктор выписал справку.
Иногда в заводских бараках имеется комната для приезжих или даже
квартира.
В Ташкенте была такая жилплощадь на Сагбане в старом городе. Сагбан
район цыганский. Цыганчата клянчили деньги, как в Мадрасе, висли на мне.
Пока хватало сил, тащил их, потом стряхивал. В ведомственном жилище со-
чился газ, казалось, приду, а на месте барака воронка.
Если за неимением развалин селили в гостинице, то номер попадался с
дефектом:
или бревно посреди комнаты балку подпирало, или дверь не закрывалась,
одного оставляли сторожить.
Когда устраивались с удобствами, потом долго вспоминали.
Повезло с гостиницей "Дустлик": двухместный люкс на четверых, один
неучтенный спал в кресле, другой заворачивался в ковер.
Пока суточные были, заказывали чешму прямо с лоджии: "Дилором, без
сдачи!". И получали, не выходя из номера, лоджия с буфетом была общая.
Дилором мне говорила: "Зачем тебе эти ханурики? Плавать надо, парчу во-
зить надо, гипюр с люрексом".
Но в бараках чувствовали себя раскованнее, а чистые гостиничные кви-
танции для отчета выменивали на чай.
В Ходжейли поставили койку прямо в компрессорной. Пошел на базар, го-
ворю киоскерше: "Дайте мне свежий газета". Дичаешь потихоньку. Вернешься
на завод, а все равно сторож придет покалякать.
Полной изоляции не было никогда, обязательно окружали люди и живот-
ные. В Марах ишачка редькой кормили. Кишлачников расселили по пятиэтаж-
кам, брошеные парнокопытные подбирали шелковицу или жевали цветочки у
памятника вождю.
Люди прибивались чаще разведенные, которым некуда спешить, или с же-
ной поругался, спать просится, или обещает поругаться. У другого накипе-
ло, хочет пожаловаться на земляков.
- Они мой брат зарэзал! - кричал один рыжий в Сачхере. Куртку сбро-
сил, стал топтать. - Я грузын нэнавижу! Когда служил Арцыз, у меня дэ-
вушка русский был.
Один хочет глотнуть воздуха свободы, другой сала покушать, он легоч-
ник, а у них предрассудки.
Приходили просто представиться. В Собачьей Балке один среди ночи руку
в форточку засунул, клацнул шпингалетом и влез в окно.
- Я - Мэр, - говорит. - Если ктоѕто чтоѕто, сразу ко мне. Атас, и ты
здесь?
Собака у меня под кроватью спала.
- Почему собаки у вас крашеные? - спрашиваю.
Лапы и брюхо у пса были оранжевого цвета, ватерлиния проходила по
ребрам.
- В ширпотребе грунтовку разлили.
Потом спрашивает:
- Ты в Миллерово был? Ты там еще первое кушать отказался.
- Я от первого никогда не отказываюсь.
- Я буду вешать на столбах, кто скажет, что ты не был в Миллерово.
Не ты у них, так они у нас. Каждый когдаѕто был проездом, или на ба-
заре, или служил. Один осетин даже жил.
- Где ты жил? - спрашиваю.
- На набэрэжной.
Заходят они без стука, как в бадегу.
Я ждал, кто навестит в Европе. Зайдет и спросит: "Это ты в Шенебеке
суп со спаржей кушать отказался?".
Появился он какѕто сразу, может, услышал, что машина подъехала или
свет в окнах увидел. Несу с чердака доски для растопки, а он дротики ме-
чет. На стене мишень. Я ее, конечно, видел, за коврик принял, а он пер-
вым делом к мишени.
Воткнул стрелочку и другой прицелился. Кошка с ошейником о его ногу
морду чешет.
- Кальд? - спрашивает, не удивляется новому лицу.
- Кальд, - говорю, поддерживаю разговор и глажу кошку.
Полноват, хоть и молодой, дыхание сиплое, одышка. Если б на улице
встретил, принял бы за стриженного после тюрьмы цыгана. Внизу хлопнула
дверь, сейчас мама Злата вкатится с выводком. Чем не Сагбан?
Серега тащит пластиковые мешки, за ним Витек, обнял распотрошенный
телевизор.
Нормально, думаю, абориген есть, животное при нем, третьим теликом
обзавелись.
- Сережа, ты б хоть ноги вытирал, - ворчит Виктор.
- Енц, дас ист мейн коллега. - Сережа тащит мешки на чердак. - Мари-
нари, камарад Николая.
Николай чейѕто камарад, но не мой, я его никогда не видел.
- Енц спрашивает, приехал ли Колька.
Может, Колька деньги у него одолжил и не вернул? Лучше сразу сказать,
что я не камарад, а то не отвяжется. Серега возвращается за следующим
мешком.
- Краденое? - спрашиваю.
- Гуманитарная помощь. Она предназначена для народа, а мы его часть.
- Авангард.
- Во, во.
Немцы эти мешки выставляют на крылечки, а они на "Вартбурге" прочесы-
вают средневековье.
- Он не кладанет? - спрашиваю.
- Он свой парень, экскаваторщик, сейчас на больничном или безработ-
ный.
- Разведенный?
- Откуда ты знаешь?
Из жизни.
- Кафе, Енц? - предлагает Серега. Намазал паштетом бутерброд.
- Йа, йа. Гут.
- Сережа, тут листья. - Виктор развязал мешок. Идем смотреть. В одном
явно листья, дачный мусор, в другом ношеные детские вещи. - Выброси
листья.
- Мы их спалим в печке, - говорит Серега.
- Задохнемся.
- Утром выброшу. У меня шея болит.
Я тоже натер ящиками шею и затылок. Виктор вздыхает и волочит мешок
вниз.
- Мы здесь дрова не пилим, - говорит мне.
- А где?
- На чердаке есть напиленные.
И уходит с Енцем, а где пилят, так и не сказал.
- Не обращай внимания. - Серега возится у духовки, чтоѕто перемешива-
ет в судке, - Витька должен позвонить от Венцелей, стариков Енца.
Возвращается Виктор и говорит:
- Ну что ты делаешь? Это же волновая печь!
- Я тебе могу на молекулярном уровне рассказать...
Думаю, может. Он плавал поваром, потом закончил факультет обществен-
ного питания, работал заведующим столовой.
- Ты звонил Олегу?
- Завтра нужны только двое. А ты, - обращается ко мне, - пока отдох-
нешь, в магазин сходишь, мы тебе напишем, что купить.
- Яволь - говорю.
