- Если будет совсем не выгодно, пойду подработаю... гробовщиком. - Он
улыбнулся. - Вообщеѕто я медик.
- В коллективе, наверное, перегонять спокойнее?
- Как эти? Им четыре машины надо выбирать, а мне одну. Подержанные
оптом не продают.
А зря. Почему бы "опели" не продавать на вес, как списанные пароходы?
Я на одном таком плавал. Англия продала его по металлоломным ценам Пана-
ме, а мы перекупили и до сих пор эксплуатируем. Турбоход назывался "Кар-
мания", переименовали в "Собинов".
- Не опасно? - спрашиваю.
- Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая по-
лиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за Познанью
свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монти-
ровкой по капоту.
Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря в ноздрю,
обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спит-
ся. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
- Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
- Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
- Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
4
Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед грани-
цей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод пенопластовых
СантаѕКлаусов, самые рослые со спаниеля.
Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало режут,
чеснок лущат. В бутылке изѕпод "Лимонной" чтоѕто густое, наверное, ки-
сель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова в будках
исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня уже
комплекс?
Посещавший в очках чтоѕто вкручивает автолюбителям, сыплет немецкими
названиями, везде он был.
- С нового года автобаны будут платными, - говорит.
- Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
- Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не затруд-
нит.
- В какое?
- Адрес на папке.
В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину, полиста-
ла.
- Это ваша? А почему в немецкое издательство?
- Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
- Можно почитать?
- Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра до-
бавляла мне запятые.
- Ваш приятель действительно выбросился за борт?
- Да, был такой случай.
Едем через немецкий лес.
- Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Ктоѕто
проснулся и спросил:
- Мы где?
Проспал Польшу.
Первая физиологическая остановка в Германии. Охи, ахи после даммен
туалета.
- Там голубая вода. Вы видели?
На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают под
рамы.
- За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший. Он уже изучил
расценки на табло.
- Это последняя остановка, - напоминает водитель.
- Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает
письма?
- Он вообще ничего не читает, он добытчик.
- Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
- Он безработный добытчик.
Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие
в ярких комбинезонах.
Снова восторги:
- Они под плиты стелят войлок!
- Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре, в покатой крыше
закругленные окна, как световые люки на судах.
- В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
- Это уже Берлин? - спрашиваю.
- Да, кажется.
Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котло-
ване. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
Стройка моего детства манила карбидом и подъемным краном. После смены
крановщик выкручивал предохранители, но у нас были жучки. Мы включали
кран, и кран доставлял поддон с любопытствующими ко второму этажу женс-
кой консультации, она была через дорогу. Потом стекла в консультации
закрасили белилами. Строительство закончилось пятиэтажным домом к но-
ябрьским, а детство летом после шестого класса.
- Котя Любович! - объявляет водитель. - Вызывает Ганновер.
Заработал радиотелефон. Гдеѕто вычитал: если на карте воткнуть ножку
циркуля в Берлин и провести окружность, то она пересечет почти все стра-
ны Европы. Только до нас не дотянется.
Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не раз-
виваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ"
и рюмка, скрещенная с серпом.
- Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.
- Это не та, - бывавший улыбается.
За стеной гора щебня, козловой кран, какойѕто стройдвор.
- Кому вокзал? - спрашивает водитель.
- А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли учрежде-
ния, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет, перспективы,
привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе есть площадь, а
здесь не предусмотрели.
- Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама зевает. Харьковская
старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и уже
водителю:
- Кресло хоть почините.
Она больше суток пролежала.
- Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почемуѕто
его не сменил.
Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.
Только отъехали, снова:
- Любович, Дюссельдорф!
Дюссельдорфские тоже заждались.
Потом звонок за звонком, как сговорились.
- Меламуд!
Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не мо-
жет, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.
- Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным голо-
сом.
- Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.
Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.
Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять марок
и тридцать долларов. Поѕнемецки выучил адрес и счет до двенадцати.
Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солид-
нее берлинского, но тоже без признаков вокзальной оседлости, суеты,
спешки, цыган, собак. С тоской смотрю на отъезжающий сарай, пуповина
оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал ему
адрес в записной книжке.
Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в
возрасте.
Снова тычу записную книжку. Чтоѕто обсуждают, потом фрау осенила до-
гадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не дое-
хал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Изви-
нился сначала поѕрусски, потом поѕанглийски. Выражают сочувствие. Чемо-
дан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на
бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не
паниковать. Дети бросаются грязью.
Спрашиваю:
- Телефон пфенниг?
Убежали кудаѕто. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом эта-
же приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо,
без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
- Папа, русские! - звонкий детский голос.
- Ты откуда? - спрашивает Олег.
- Чтоѕто вроде наших хрущоб, - говорю.
Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпан-
ный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена
скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на
руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь
смотрит телевизор.
- Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же
не кошка!
- В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребя-
та подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место
жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня са-
моподготовка.
- О чем речь? - говорю. - Разберусь.
Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера,
язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне
отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предуп-
редил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздни-
ки, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получил-
ся тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?
Его Светка работает в баре, приходит поздно. Я видел ее очень давно,
и то через забор. Смутно помню чтоѕто прыщавое, ноги в известке. Стояла
одуряющая жара, в пионерлагере был карантин, дизентерия кажется, воняло
хлоркой. Пацаны в беседке рассматривали порнографии и смеялись, а Светка
с Иркой, сестрой моей бывшей жены, залезли на орех. С ореха сыпались гу-
сеницы. Я передавал Ирке виноград, фрукты приносить запрещалось.
Жена очень разволновалась.
- Девочки, - говорит, - друг другу ножницами прокалывают. - Ирка с
ней поделилась.
- Мы тоже, - говорю, - коеѕчто в туалете себе делали, хотелось взрос-
лее выглядеть.
- Что ты мелешь?! Может, ее забрать?
- Как будто дома ножниц нет, - говорю. - У нее твой характер, она це-
леустремленная, самое главное цель поставить.
Принял душ, но располагаться негде, дети смотрят мультфильмы. Бэдмэны
пускают молнии из кулаков, космические звери скалятся. Мультфильм ки-
тайский, но титры на немецком.
- Вы понимаете? - Малая ехидно улыбается и чтоѕто говорит смешное или
гадкое про меня на немецком. Старшая опасливо засмеялась. Слипаются гла-
за. - Вы будете у нас спать?
- Я буду у вас жить.
Бэдмэнов победили, но барышни укладываться не собираются. Переключили
канал.
Теперь детская самодеятельность, вроде "Утренней звезды", только по-
беднее.
Ведущая с мальчиком. У мальчика пририсована бородка, смотреть непри-
ятно, он как карлик. Видимо, копирует эстрадного певца.
- Немцы все недоделанные, - говорит старшая.
- А у вас в классе есть русские? - спрашиваю.
- Я одна.
- И как к тебе относятся?
- Нормально, обзывают. Я их луплю.
- А к бабушке летом не поедете?
- Мы в прошлом году ездили. Все равно нельзя купаться, море заразное.
У меня от него аллергия, я отвыкла.
- А здесь не купаетесь?
- Надо на десятом трамвае в конец ехать. Там озера.
- Чистые?
- Наверное.
- А вода теплая?
- Тут такая жара стояла, тридцать градусов. Вы летом не были? Мы чуть
не сдохли.
5
У Ленце Утром проснулся от перебранки. Выясняют, чья очередь выводить
собаку.
Арбайтеров приехало двое, Виктор постарше, за рулем, и Сергей. Сергей
опустил мой чемодан в багажник.
- Багажник не занимай, - предупредил Виктор.
- Потом освободим, - ответил Сергей.
Ехали недолго. Машину оставляем в переулке, упирающемся в насыпь
кольцевой дороги. Зашли под арку, дом в лесах. Посреди двора лужа, как
на любой приличной стройке, но не очень развезенная, и проложены мостки.
Сверху кричат:
- Аиѕид, бросаю! - Закашлялся то ли от пыли, то ли от смеха.
- Ума нет, считай, калека, - говорит Виктор.
Ктоѕто носит к мусорным контейнерам узлы в пленке, которые сбросили.
- Толя. - Он пожал руку. Лет сорок пять.
Идем по темному коридору на огонек. Прорабская, коробки, кабели,
стремянки, на всем слой пыли. За столом грузный человек в очках. Чтоѕто
спросил.
- Твои данные и домашний адрес, - говорит Витя.
На всякий случай уменьшаю возраст, вру поѕдамски. Толстый записывает,
он, наверное, и есть Ленце.
- А какой адрес? - спрашиваю.
- Местный, - подсказывает Серега. - Любой.
- Карлмарксштрассе, фир, - говорю. Жил когдаѕто на Карла Маркса, на-
верняка у них тоже есть. В очках записывает. Работаем поѕчерному, и
вдруг адрес.
Возможно, приучены к отчетности.
- Моген, евреи, - здоровается арбайтер с лесов. На голове полотняная
кепочка козырьком назад. Тоже не пацан. Крепко пожал руку. - Вова.
