тайной, - мы окружены темнотой, необъяснимыми вещами. Смотреть на себя
по-другому было бы безумием, поэтому не преуменьшай тайны человека внутри
себя самого с помощью чувства самосожаления или пытаясь рационализировать
ее. Пытайся приуменьшить глупость человека в себе путем понимания этой
глупости, но не оправдывай себя ни тем, ни другим - и то, и другое
необходимо.
Один из величайших маневров следопыта состоит в том, чтобы закопать
тайну против глупости в каждом из нас.
Он объяснил, что методы следопыта - это не что-то, чем можно
наслаждаться: фактически они могут вызвать массу возражений. Зная это,
новые видящие осознали, что было бы против общих интересов обсуждать или
практиковать принципы следопыта в нормальном состоянии сознания.
Я обратил его внимание на противоречие: он сказал, что для воинов нет
способа действовать в мире, если они находятся в состоянии повышенного
сознания, и он сказал также, что искусство следопыта - это просто особое
поведение по отношению к людям. Так что эти два утверждения противоречат
друг другу.
- Под выражением "не обучать в нормальном состоянии сознания" я
подразумевал обучение только по отношению к нагвалю, - сказал он. - цели
искусства следопыта двойственны. Первая - это сдвинуть точку сборки
последовательно и безопасно, насколько возможно, и ничто не может
выполнить эту задачу так хорошо, как искусство следопыта. И вторая -
запечатлеть эти принципы на таком глубоком уровне, чтобы обойти
человеческую опись - перечисление, которая является естественной реакцией
отрицания и осуждения того, что кажется оскорбительным рассудку.
Я сказал ему, что искренне сомневаюсь, что буду осуждать что-либо,
подобное этому, или отказываться от него. Он засмеялся и сказал, что я не
являюсь исключением и что я буду реагировать так же, как и всякий другой,
когда услышу о деяниях мастера-следопыта, такого, каким был его
благодетель, нагваль Хулиан.
Я не преувеличивал, когда сказал тебе, что нагваль Хулиан был
чрезвычайным следопытом из всех, кого я когда-либо встречал, - сказал дон
Хуан. - ты уже слышал о его мастерстве следопыта от кого-нибудь, но я
никогда не говорил тебе о том, что он делал со мной.
Я хотел разъяснить ему, что не слышал никогда ни от кого относительно
нагваля Хулиана, но как раз перед тем, как я хотел выразить свой протест
словами, мной овладело странное чувство неуверенности. Казалось, что дон
Хуан мгновенно понял, что со мной. Он почмокал восторженно.
- Ты не можешь вспомнить, поскольку для тебя еще недоступна воля, -
сказал он. - ты нуждаешься в целой жизни безупречности и в большом запасе
энергии, и тогда воля может освободить все эти воспоминания.
Я собираюсь рассказать тебе историю того, как нагваль Хулиан вел себя
со мной, когда мы впервые встретились. Если ты осудишь его и найдешь его
поведение недостойным, хотя сейчас ты в состоянии повышенного сознания, то
подумай о том, как бы ты взбунтовался, если бы находился в состоянии
нормального сознания.
Я запротестовал и сказал, что он настраивает меня. Он заверил меня,
что все, чего он хочет добиться своими рассказами, это лишь
проиллюстрировать способ, каким следопыты действуют и пояснить причины
этих действий.
- Нагваль Хулиан был последним из древних следопытов, - сказал он. -
он был следопытом не столько из-за обстоятельств своей жизни, сколько по
склонности своего характера.
Дон Хуан объяснил, что новые видящие видят в людях две главные
человеческие группы: тех, кто заботится о других, и тех, кто не заботится.
Между этими двумя предельными случаями они видят бесконечное смешение этих
двух типов. Нагваль Хулиан принадлежал к категории тех, кто не заботится о
других. Себя дон Хуан отнес к противоположной категории.
- Но разве ты не говорил мне, что нагваль Хулиан был щедрым, и что он
мог отдать последнюю рубашку? - спросил я.
- Конечно, мог, - ответил дон Хуан. - о, он был не только щедрым, он
был предельно очаровательным, неподражаемым. Он всегда глубоко и искренне
интересовался каждым окружающим. Он был добрым и открытым и отдавал все,
что имел, каждому, кто в этом нуждался, или всякому, кого он полюбит. В
свою очередь его любили все, поскольку, будучи мастером искусства
следопыта, он сумел сообщить им свои истинные чувства, что он не дает за
любого из них и ломаного гроша.
Я не сказал ничего, но дон Хуан понял все мое чувство недоверия и
даже отчаяния от того, что он говорит. Он почмокал губами и покачал
головой из стороны в сторону.
- Да, это искусство следопыта, - сказал он. - видишь, я даже еще не
начал своего рассказа о нагвале Хулиане, а ты уже расстроился.
Он разразился хохотом, когда я попытался объяснить ему мои чувства.
- Нагваль Хулиан ни о ком не заботился, - продолжал он. - вот почему
он мог помочь людям, и он им помогал. Он отдавал им свою последнюю
рубашку, поскольку ему от них ничего не было нужно.
- Не хочешь ли ты сказать этим, дон Хуан, что только тот может
действительно помочь своим собратьям, кому наплевать на них? - сказал я
раздраженно.
- Именно так говорят следопыты, - сказал он с лучезарной улыбкой, -
нагваль Хулиан, например, был сказочным целителем. Он помог тысячам людей,
но никогда не признавал этого. Он позволял людям думать, что
женщинавидящая из его партии исцеляет их.
Представь себе, если бы он был человеком, который беспокоится о своих
собратьях-людях, он потребовал бы признания. Тот, кто беспокоится о
других, беспокоится о себе и требует признания, если он достоин его.
Дон Хуан сказал, что, поскольку он принадлежит к категории тех, кто
беспокоится о своих собратьях-людях, то он никогда никому не помог. Он
чувствует ужас перед щедростью. Он даже не может подумать о том, что его
могут любить, как любили нагваля Хулиана, и он почувствовал бы себя глупо,
отдавая кому-то свою последнюю рубашку.
- Я настолько забочусь о своих собратьях-людях, - продолжал он. - что
ничего не делаю для них. Я просто не знаю, что я мог бы сделать. У меня
всегда было терзающее чувство, что я налагаю на них свою волю своими
подарками.
Естественно, я преодолел это чувство путем воина. Любой воин может
успешно действовать с людьми, как и нагваль Хулиан, при условии, что он
сдвинет свою точку сборки в положение, когда уже безразлично, любят его
люди, не любят или игнорируют: но это не одно и то же.
Дон Хуан сказал, что, когда он впервые осознал принципы следопыта,
как это происходит теперь со мной, он был расстроен так, как никогда
раньше. Нагваль Элиас, который был очень похож на дона Хуана, объяснил
ему, что следопыты, подобные нагвалю Хулиану - это естественные лидеры
людей. Они могут помочь людям, не делая ничего.
- Нагваль Элиас сказал, что эти воины могут помочь людям вылечиться
или могут помочь им стать больными. Они могут помочь им найти счастье или
могут помочь им найти горе. Я тогда сказал нагвалю Элиасу, что вместо
того, чтобы говорить, что эти воины помогают людям, следовало бы сказать,
что они воздействуют на людей. Он ответил, что они не просто воздействуют
на людей, но действительно собирают их вокруг себя толпами.
Дон Хуан почмокал и посмотрел на меня пристально. В его глазах бегали
лукавые искорки.
- Странно, не правда ли, - спросил он. - то, как следопыты используют
свое видение людей?
Затем дон Хуан начал свой рассказ о нагвале Хулиане. Он сказал, что
нагваль Хулиан потратил много, много лет в ожидании ученика-нагваля. Он
наткнулся на дона Хуана однажды по пути домой после короткого визита к
знакомым в близлежащей деревне. Он, собственно, думал об ученикенагвале,
когда вышел на дорогу и услышал громкий выстрел и увидел разбегавшихся во
все стороны людей. Он побежал вместе с ними в придорожные кусты и вышел из
своего укрытия только тогда, когда увидел группу людей, собравшихся вокруг
какого-то раненого, лежащего на земле.
Раненый был, конечно, дон Хуан, в которого выстрелил тиранический
надсмотрщик. Мгновенно нагваль Хулиан увидел, что дон Хуан является особым
человеком, чей кокон разделен на четыре секции, а не на две. Он осознал
также, что дон Хуан ранен тяжело. Он понимал, что у него нет времени для
того, чтобы мешкать: его желание исполнилось, но он должен действовать
быстро, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит. Он поднял голову и
закричал "они убили моего сына!"
Он путешествовал с одной из видящих своей партии, рослой индианкой,
которая публично всегда представлялась, как его невыносимо сварливая жена.
Они были прекрасной командой следопытов. Он кивнул женщине-видящей, и она
тоже стала плакать и завывать о сыне, который лежит без сознания и
истекает кровью. Нагваль Хулиан попросил зевак не вызывать властей, а
лучше помочь ему отнести его сына в его дом в городе, который находится в
отдалении. Он предложил деньги некоторым сильным молодым людям, если они
отнесут его раненого умирающего сына.
Люди отнесли дон Хуана к дому нагваля Хулиана. Нагваль был очень щедр
с ними и предложил им крупное вознаграждение, но люди были так тронуты
горем этой пары, которая плакала всю дорогу до дома, что они отказались
принять деньги. Однако нагваль Хулиан настоял, чтобы они взяли деньги для
того, чтобы обеспечить удачу его сыну.
В течение нескольких дней дон Хуан и вправду не знал, что и думать о
доброй паре супругов, которая приняла его в свой дом. Он сказал, что
нагваль Хулиан показался ему едва живым старцем. Он не был индейцем, но
был женат на молодой гневливой толстой индианке, которая физически была
так же сильна, как и сварлива по характеру. Дон Хуан думал, что именно она
является целительницей, судя по тому, как она обрабатывала его рану, а
также по количеству лекарственных растений, запасенных в комнате, где его
положили.
Жена доминировала над стариком и заставляла его ежедневно заниматься
раной дона Хуана. Они сделали постель для дона Хуана на толстом матраце,
положенном на пол, и старик испытывал ужасные трудности, наклоняясь к
нему. Дону Хуану приходилось бороться с собой, чтобы не засмеяться над
комическим зрелищем хрупкого старца, пытающегося стать на колени. Дон Хуан
сказал, что когда старик промывал его рану, то бормотал что-то бессвязное,
взгляд его блуждал, руки дрожали, а тело тряслось с головы до пят.
Когда он опускался на колени, то никогда не мог подняться сам: ему
приходилось звать жену, выкрикивая это сиплым голосом с нотками
сдержанного раздражения, а когда жена входила в комнату, они вступали в
ужасную перебранку. Часто она выходила, вынуждая старика подниматься
самостоятельно.
Дон Хуан заверил меня, что никогда не чувствовал такого сострадания к
кому-либо, как к бедному доброму старцу. Много раз он пытался подняться и
помочь ему, но едва мог двинуться. Однажды старик потратил почти полчаса,
проклиная и ругаясь, отдуваясь и ползая, как улитка, чтобы, наконец,
добраться до двери, где он с трудом поднялся в стоячее положение.
Он объяснил дону Хуану, что его плохое здоровье связано с преклонным
возрастом, сломанными костями, которые не починили как следует, и
ревматизмом. Дон Хуан сказал, что старик поднял глаза к небу и сообщил
ему, что он самый несчастный человек на земле: он пришел к целительнице за
помощью, но все кончилось тем, что он женился на ней и стал рабом.
- Я спросил старика, почему же он не уйдет, - продолжал дон Хуан. -
глаза старика расширились от ужаса, он захлебнулся собственной слюной,
пытаясь остановить меня, а затем грохнулся, как бревно, на пол рядом с
