и решили, что он должен сперва взяться за самую несговорчивую из женщин,
лидию. Они подождали, пока она останется одна, а затем все трое пришли в
дом, схватили ее за руки и повалили на постель. Паблито взобрался на нее.
Сначала она думала, что Хенарос шутят. Но когда она поняла, что у них
серьезные намерения, она ударила Паблито головой в середину его лба и чуть
не убила его. Хенарос убежали, и Нестору пришлось несколько месяцев лечить
рану Паблито.
- Могу я что-нибудь сделать, чтобы помочь им понять?
- Нет. К несчастью, их проблема заключается не в непонимании. Все они
шестеро понимают очень хорошо. Фактическая трудность в чем-то ином, в
чем-то очень угрожающем, в чем никто не может помочь им. Они индульгируют
в попытке не измениться. Так как они знают, что не добьются успеха в
изменении, сколько бы они ни пытались, или ни хотели бы, или ни нуждались
бы, они вообще отказались от попыток. Это так же неправильно, как
чувствовать себя обескураженным своими неудачами. Нагваль говорил каждому
из них, что воины - как мужчины, так и женщины - должны быть безупречными
в своих усилиях измениться, чтобы вспугнуть человеческую форму и стряхнуть
ее. Как сказал Нагваль, после многих лет безупречности наступит момент,
когда форма не может больше выдержать и уходит, так же, как она покинула
меня. Конечно, делая это, она повреждает тело и может даже сделать его
мертвым, но безупречный воин всегда выживает.
Внезапный стук в переднюю дверь прервал ее. Ла Горда встала и вышла,
чтобы отпереть дверь. Это была Лидия. Она очень формально приветствовала
меня и попросила ла Горду пойти с ней. Они вместе ушли.
Я был рад остаться один. Несколько часов я работал над своими
заметками. На открытой обеденной площадке было прохладно и вполне
достаточно света.
Ла Горда вернулась около полудня. Она спросила меня, хочу ли я есть.
Я не был голоден, но она настояла, чтобы я поел. Она сказала, что контакты
с олли были очень изнурительными и что она чувствует себя очень слабой.
После еды я сел вместе с ла Гордой и собрался было расспросить ее о
"сновидениях", как вдруг передняя дверь с шумом открылась и вошел Паблито.
Он часто и тяжело дышал. Очевидно, он бежал и, по-видимому, находился в
состоянии большого возбуждения. Он минуту стоял у двери, переводя дыхание.
Он мало изменился. Он выглядел немного старше и грузнее, или, может быть,
только более мускулистым. Однако он все еще оставался очень худощавым и
жилистым. Цвет его лица был бледным, словно он долго не был на солнце.
Коричневый цвет его глаз контрастировал с едва заметными признаками
утомления на лице.
Я помнил очаровательную улыбку Паблито; когда он стоял там, глядя на
меня, его улыбка была такой же чарующей, как всегда. Он подбежал туда, где
я сидел, и на минуту схватил меня за руки, не говоря ни слова. Я встал.
Тогда он слегка встряхнул меня и обнял. Я тоже был очень счастлив видеть
его. Я подпрыгивал с детской радостью. Я не знал, что сказать ему.
Наконец, он нарушил молчание.
- Маэстро, - сказал он ласково, слегка наклоняя свою голову, как бы в
знак преклонения передо мной. Титул "маэстро" - учитель - захватил меня
врасплох. Я обернулся вокруг, словно высматривая кого-то еще, кто
находился прямо позади меня. Я умышленно утрировал свои движения, чтобы
дать ему понять, что я в недоумении. Он улыбался, и единственное, что
пришло мне в голову, это спросить у него, как он узнал, что я здесь.
Он сказал, что Нестор и Бениньо были принуждены вернуться ввиду очень
необычного предчувствия, которое заставило их бежать день и ночь без
передышки. Нестор пошел в их собственный дом выяснить, нет ли там
чего-нибудь такого, что объяснило бы ощущение, которое двигало ими.
Бениньо пошел в городок к Соледад, а он сам пришел к дому девушек.
- Ты попал в десятку, Паблито, - сказала ла Горда и засмеялась.
Паблито не ответил. Он свирепо посмотрел на нее.
- Я готов дать голову на отсечение, что ты намереваешься вывести меня
из себя, - сказал он очень гневно.
- Не борись со мной, Паблито, - спокойно сказала ла Горда.
Паблито повернулся ко мне и извинился, а затем добавил очень громким
голосом, словно хотел, чтобы кто-то еще в доме услышал его, что он принес
с собой свой собственный стул, чтобы сидеть на нем, и что он может ставить
его, где ему заблагорассудится.
- Здесь вокруг нет никого, кроме нас, - мягко сказала ла Горда и
фыркнула от смеха.
- Я в любом случае внесу свой стул, - сказал Паблито. - ты ничего не
имеешь против, маэстро?
Я взглянул на ла Горду. Она дала мне едва заметный утвердительный
знак кончиком своей ноги.
- Вноси его. Вноси все, что хочешь, - сказал я.
Паблито вышел из дома.
- Они такие все, - сказала ла Горда, - все трое.
Спустя минуту Паблито вернулся, неся на плечах необычный на вид стул.
Форма стула совпадала с очертаниями его спины, так что когда он нес его на
спине в перевернутом положении, он был похож на рюкзак.
- Можно мне поставить его? - спросил он меня.
- Конечно, - ответил я, отодвигая скамейку, чтобы освободить место.
- Он засмеялся с деланной непринужденностью.
- Разве ты не Нагваль? - спросил он меня, а затем взглянул на ла
Горду и добавил: "или ты должен ожидать распоряжений?"
- Я Нагваль, - сказал я шутливо, чтобы ублажить его.
Я чувствовал, что он ищет повод для ссоры с ла Гордой; она, должно
быть, тоже почувствовала это, потому что извинилась и вышла в заднюю часть
дома.
Паблито поставил свой стул и медленно обошел вокруг меня, словно
исследуя мое тело. Затем он взял свой узкий, с низкой спинкой стул в одну
руку, развернул его и сел, заложив руки за спинку стула, что позволяло ему
сидеть на нем с максимальным удобством. Я сел напротив него. Его
настроение совершенно переменилось в тот момент, когда ла Горда ушла.
- Я должен попросить у тебя прощения за свое поведение, - Сказал он,
улыбаясь. - но мне нужно было отделаться от этой ведьмы.
- Неужели она такая плохая, Паблито?
- Можешь не сомневаться в этом.
Чтобы переменить тему, я сказал ему, что он выглядит прекрасным и
процветающим.
- Ты сам выглядишь очень прекрасно, маэстро, - сказал он.
- Какого черта ты называешь меня "маэстро"? - спросил я шутливым
тоном.
- Ситуация изменилась, - ответил он. - мы находимся в новых условиях,
и свидетель говорит, что ты теперь маэстро, а свидетель не может
ошибаться. Но он сам расскажет тебе всю эту историю. Он скоро будет здесь
и он будет рад видеть тебя снова. Я думаю, что он уже, должно быть,
ощутил, что ты здесь. Когда мы возвращались обратно, все мы ощущали, что
ты, наверное, уже в пути, но никто из нас не ощутил, что ты уже прибыл.
Тут я сказал ему, что приехал с единственной целью - увидеть его и
Нестора, что они - единственные два человека в мире, с которыми я мог бы
поговорить о нашей последней встрече с доном Хуаном и доном Хенаро и что я
больше всего нуждаюсь в том, чтобы рассеять неопределенность, которую
вызвала во мне эта последняя встреча.
- Мы связаны друг с другом, - сказал он. - я сделаю все, что в моих
силах, чтобы помочь тебе. Ты знаешь это. Однако, я должен предостеречь
тебя, что я не такой сильный, каким бы ты хотел меня видеть. По-видимому,
было бы лучше, если бы мы не разговаривали вообще. Но с другой стороны -
если мы не поговорим, мы никогда ничего не поймем.
Тщательным и обдуманным образом я сформулировал свой вопрос. Я
объяснил, что мое рациональное затруднение коренится в одной-единственной
проблеме.
- Скажи мне, Паблито, - сказал я, - мы действительно прыгнули вместе
со своими телами в пропасть?
- Я не знаю, - сказал он. - я действительно не знаю.
- Но ты был там со мной.
- В том-то и дело. Был ли я реально там?
Я был раздражен его загадочными ответами. У меня было чувство, что
если бы я встряхнул его или стиснул, то нечто в нем высвободилось бы. Мне
казалось, что он намеренно утаивает нечто важное. Я заявил, что он,
по-видимому, решил быть скрытным со мной, хотя нас и связывают узы полного
доверия.
Паблито качнул головой, как будто молча возражал против моего
обвинения.
Я попросил его подробно изложить мне все его переживания, начиная с
момента, предшествовавшего нашему прыжку, когда дон Хуан и дон Хенаро
готовили нас вместе к заключительному натиску.
Ответ Паблито был путанным и непоследовательным. Все, что он мог
вспомнить о последних минутах перед нашим прыжком в пропасть, было то, как
дон Хуан и дон Хенаро попрощались с нами обоими и скрылись в темноте, его
сила иссякла, он был на грани фиаско, но я держал его за руку и подвел его
к краю пропасти, и там он отключился.
- Что случилось после того, как ты отключился, Паблито?
- Я не знаю.
- Были ли у тебя сны или видения? Что ты видел?
- Что касается меня, то у меня не было никаких видений, а если и
были, я не мог уделить им никакого внимания. Мое отсутствие безупречности
препятствует мне вспомнить их.
- А потом что случилось?
- Я проснулся в прежнем доме Хенаро. Я не знаю, как я туда попал.
Он замолчал, а я лихорадочно искал в своем уме какой-нибудь вопрос,
комментарий, критическое замечание или что-нибудь другое, что добавило бы
больше широты его утверждениям. Фактически, ничто в утверждениях Паблито
не помогало подкреплению того, что случилось со мной. Я чувствовал себя
обманутым. Я почти рассердился на него. Я ощущал смесь жалости к Паблито и
к себе самому и в то же время очень интенсивное разочарование.
- Мне жаль, что я так разочаровал тебя, - сказал Паблито.
Моей немедленной реакцией на его слова было скрыть свои ощущения и
заверить его, что я вовсе не разочарован.
- Я маг, - сказал он, смеясь, - скверный маг, но этого достаточно для
того, чтобы знать, что мое тело говорит мне. И сейчас оно говорит мне, что
ты сердишься на меня.
- Я не сержусь, Паблито! - воскликнул я.
- Это то, что говорит твой разум, а не твое тело, - сказал он. - твое
тело сердится. Твой разум, однако, не находит причины сердится на меня,
так что ты попал под перекрестный огонь. Самое малое, что я могу сделать
для тебя, так это распутать это. Твое тело сердится, т.к. оно знает, что я
не безупречен и что только безупречный воин может помочь тебе. Твое тело
сердится потому, что оно ощущает, что я опустошаю себя. Оно знало об этом
в ту же минуту, когда я вошел через эту дверь.
Я не знал, что сказать. Я ощутил прилив запоздалого осознания.
По-видимому, он был прав, говоря, что мое тело знало все это. Во всяком
случае, его прямота, с которой он выступил против моих ощущений, притупила
остроту моего расстройства. Я задал себе вопрос, не играет ли сейчас
Паблито в какую-нибудь игру со мной. Я сказал ему, что, будучи таким
прямым и уверенным, он, по-видимому, не мог быть таким слабым, каким
обрисовал себя мне.
- Моя слабость довела меня до того, что у меня появилось томление, -
сказал он почти шепотом. - я дошел даже до такого состояния, что томлюсь
по жизни обыкновенного человека. Можешь ты поверить в это?
- Этого не может быть, Паблито! - воскликнул я.
- Может, - ответил он. - я тоскую по великой привилегии ходить по
земле, как обычный человек, без этого ужасного бремени.
Я нашел его позицию просто невозможной и принялся снова и снова
восклицать, что этого не может быть. Паблито посмотрел на меня и вздохнул.
Внезапно мною овладело понимание. Он, по-видимому, готов был разрыдаться.
Мое понимание повлекло за собой интенсивное сочувствие. Никто из нас не
мог помочь друг другу.
