нашей встречи, всегда был метафорой, смутным способом наклеить ярлык на
некоторое перцептуальное искажение или, в лучшем случае, способом говорить
о некоторых неопределимых состояниях существования. Хотя дон Хуан заставил
меня воспринимать неописуемые черты мира, я не мог рассматривать свои
переживания, как нечто, стоящее по ту сторону игры моего восприятия,
своего рода управляемого миража, который ухитрился он меня испытать, или
посредством психотропных растений, или путем средств, которые я не мог
рационально проследить. Каждый раз, когда это случалось, я заслонялся, как
щитом, мыслью, что единство "меня", которого я знал и с которым был
знаком, было лишь временно вытеснено. Когда это единство
восстанавливалось, мир неизбежно снова становился убежищем для моего
незыблемого рационального "я". Замысел, который ла Горда открыла своим
откровением, был ужасающ.
Она встала и стащила меня со скамейки. Она сказала, что я должен
уехать до наступления сумерек. Все они прошли вместе со мной к моей машине
и мы попрощались.
Ла Горда дала мне последнее приказание. Она сказала мне, что, когда я
вернусь, я должен ехать прямо к дому Хенарос.
- Мы не должны тебя видеть, пока ты не будешь знать, что делать, -
сказала она с лучезарной улыбкой. - но не задерживайся слишком долго.
Сестрички кивнули.
- Эти горы не собираются позволить нам оставаться здесь чересчур
долго, - сказала она, и легким движением подбородка указала на зловещие
обветренные холмы по ту сторону долины.
Я задал ей еще один вопрос. Я хотел знать, имеет ли она хоть
какое-нибудь понятие о том, куда Нагваль и Хенаро пойдут после того, как
мы осуществим наше свидание. Она подняла глаза к небу, подняла руки и
сделала ими неописуемый жест.
