- Воин должен быть всегда готовым, - сказал он. - судьба всех нас
здесь состояла в том, чтобы знать, что мы являемся пленниками силы. Никто
не может сказать, почему именно мы. Но какая великая удача!
Дон Хенаро перестал говорить и опустил голову, как бы утомившись. В
первый раз я услышал, чтобы он говорил подобными словами.
- Здесь принято, чтобы воин попрощался со всеми присутствующими и со
всем тем, кого он оставляет позади себя, - сказал дон Хуан. - он должен
сделать это своими собственными словами и громко так, чтобы его голос
всегда оставался на этом месте силы.
Дон Хуан своим голосом ввел еще одно измерение в мое состояние в
данный момент. Наш разговор в машине стал еще более обостренным. Как прав
он был, когда сказал, что умиротворенность окружающего нас пейзажа была
только миражем, и что объяснение магов наносит такой удар, который никто
не способен парировать. Я слышал объяснение магов, и я испытал его
основные моменты, и теперь я находился тут, более обнаженным и более
беспомощным, чем за всю свою жизнь. Ничто из того, что я когда-либо
сделал, ничто из того, что я когда-либо воображал не могло сравниться с
болью и одиночеством этого момента.
Объяснение магов содрало с меня даже мой разум. Дон Хуан опять был
прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а избегает
только индульгирования в них. В этот момент моя печаль не вмещалась ни в
какие рамки. Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной
повороты моей судьбы. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что я обещал
одному человеку умереть вместе, и что мой дух не может вынести того, что
остается один.
- Мы совершенно одиноки, Карлитос, - сказал дон Хенаро мягко. - это
наше условие.
Я ощутил в своем горле боль своей привязанности к жизни и к тем, кто
был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.
- Мы одиноки, - сказал дон Хуан. - но умереть одному - это не значит
умереть в одиночестве.
Его голос звучал приглушенно и сухо, как покашливание. Паблито тихо
плакал. Затем он поднялся и заговорил. Это не было набором слов или
исповедью. Чистым голосом поблагодарил он дона Хуана и дона Хенаро за их
доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил его за то, что тот дал ему
возможность заботиться о нем. Он вытер свои глаза рукавом.
- Что за прекрасная штука было быть в этом прекрасном мире! В это
чудесное время! - воскликнул он и вздохнул. Его настроение было
захлестывающим.
- Если я не вернусь, то я прошу вас, как о высшем благодеянии помочь
тем, кто делил мою судьбу, - сказал он дону Хенаро.
Затем он повернулся к западу в направлении своего дома. Его поджарое
тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю утеса с вытянутыми руками,
как бы собираясь обнять кого-то. Его губы двигались, он как бы говорил
тихим голосом.
Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит Паблито. Он вернулся
назад туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.
Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной
и заставила меня встать, и я тоже высказал свои благодарности и свою
печаль.
Мы затихли снова. Северный ветер тихо посвистывая дул мне в лицо. Дон
Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в его глазах столько доброты.
Он сказал мне, что воин прощается, благодаря всех тех, кто сделал ему
что-то доброе или оказал участие. И что я должен выразить свою
благодарность не только им, но также и тем, кто заботился обо мне и
помогал мне на моем пути.
Я повернулся на северо-запад к Лос-Анжелесу, и вся сентиментальность
моего духа вылилась наружу. Что за очистительное облегчение было
произнести свои благодарности!
Я сел опять. Никто не смотрел на меня. - воин признает свою боль, но
не индульгирует в ней, - сказал дон Хуан, - поэтому настроением воина,
который входит в неизвестное, не является печаль. Напротив, он весел,
потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том,
что его дух неуязвим и превыше всего полное осознание своей эффективности.
Радость воина исходит из его признания своей судьбы и из его правдивой
оценки того, что лежит перед ним.
Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел
что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
- Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, - сказал дон Хенаро
Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук игрушки Нестора. Паблито
истерически рассмеялся и точно так же дон Хуан с доном Хенаро. Я заметил
характерный запах и сообразил тогда, что Нестор перднул. Что было ужасно
смешным, так это выражение совершеннейшей серьезности на его лице. Он
пернул не для шутки, а потому что у него не было при себе его ловца духов.
Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.
Все они отрешенно смеялись. Что за легкость была у них в смещении из
грустной ситуации в совершенно смешную.
Паблито повернулся ко мне внезапно. Он захотел узнать, не поэт ли я.
Но прежде, чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:
- Карлитос спокоен и верно он немного поэт и дурак примерный, -
сказал он.
Все они опять расхохотались.
- Вот это настроение лучше, - сказал дон Хуан. - а сейчас, прежде чем
мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете сказать все, что угодно.
Может быть это последний раз, когда вы можете что-либо сказать.
Паблито отрицательно покачал головой, но у меня было кое-что. Я хотел
выразить свое восхищение, свое поражение исключительностью духа воина дона
Хуана и дона Хенаро, но я запутался в своих словах и кончил тем, что
ничего не сказал, или хуже того, я кончил тем, что я вроде бы опять
жаловался.
Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом неодобрении.
Я невольно засмеялся. Не имело значения однако то, что я не смог
воспользоваться своим шансом сказать им о моем восхищении. Очень
любопытное ощущение начало овладевать мной. У меня было чувство радости,
веселья, абсолютной свободы, которая заставляла меня смеяться. Я сказал
дону Хуану и дону Хенаро, что мне нет никакого дела до исхода моей встречи
с неизвестным, что я счастлив и собран, и что буду ли я жив или умру
совершенно не важно для меня в данный момент.
Дон Хуан и дон Хенаро, казалось, порадовались моим словам еще больше,
чем я. Дон Хуан хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою
шляпу на землю и закричал, как будто бы он объезжает дикую лошадь.
Внезапно дон Хенаро сказал:
- Мы развлекались и смеялись во время ожидания совершенно так, как
рекомендовал свидетель. Но естественным условием порядка является то, что
это всегда приходит к концу.
Он посмотрел на небо.
- Уже почти пришло время нам разойтись, как делали воины в рассказе,
- сказал он. - но прежде чем мы пойдем нашими различными путями, я должен
сказать вам двоим одну последнюю вещь: я хочу раскрыть вам секрет воина.
Может быть, вы можете назвать его предрасположением воина.
Он обернулся в особенности ко мне и сказал, что я когда-то им
говорил, что жизнь воина холодна и одинока и лишена чувств. Он даже
закончил, что как раз в этот момент я убежден, что это так.
- Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной, одинокой или
лишенной чувств, - сказал он, - потому что она основывается на его
привязанности, его стремлении, на том, что он посвятил себя тому, кого он
любит. И вы можете спросить, кто это тот, кого он любит. Я покажу вам
сейчас.
Дон Хенаро поднялся и медленно отошел на совершенно плоский участок
как раз перед нами, в 3-4 метрах в стороне. Там он сделал странное
движение. Он двигал своими руками, как бы очищая пыль с своей груди и
живота. Затем произошла странная вещь. Поток почти неощутимого света
прошел сквозь него. Он исходил из земли и, казалось обнял все его тело. Он
сделал что-то вроде заднего пируэта, нырок назад, точнее говоря, и
приземлился на грудь и на руки. Его движение было выполнено с такой
точностью и легкостью, что он казался невесомым существом, червеобразным
существом, которое перевернулось. Когда он оказался на земле, он исполнил
ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах над землей,
или катался на ней, как если бы он лежал на шарикоподшипниках, или же
плавал, описывая круги и поворачиваясь с быстротой и ловкостью угря,
плывущего в океане.
Мои глаза начали успокаиваться в какой-то момент и затем без всякого
перехода я уже следил за шаром света, скользящим взад и вперед по чему-то,
что, казалось, было поверхностью катка с тысячами лучей света, сияющими на
ней.
Картина была ясной. Затем шар огня остановился и остался неподвижным.
Голос встряхнул меня и рассеял мое внимание. Это заговорил дон Хуан.
Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на шар огня. Я
мог различить только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками
и ногами. Голос дона Хуана был очень ясным. Он, казалось, нажал на
какой-то курок во мне, и я начал писать.
- Любовь Хенаро - это этот мир, сказал он. - он только что обнимал
эту огромную землю, но поскольку он такой маленький, все, что он может
делать, только плавать в ней. Но земля знает, что он любит ее, и заботится
о нем. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев, и его состояние,
где бы он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви, и
где бы он ни находился, он цельный.
Хенаро сел перед нами на корточки. Он мягко погладил землю.
- Это предрасположение двух воинов, - сказал он. - эта земля, этот
мир. Для воина не может быть большей любви.
Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном,
пока они оба пристально смотрели на нас. Затем они оба сели, скрестив
ноги.
- Только если любишь эту землю с несгибаемой страстью, можно
освободиться от печали, - сказал дон Хуан. - воин всегда весел, потому что
его любовь неизменна и предмет его любви - земля - обнимает его и осыпает
его невообразимыми дарами. Печаль принадлежит только тем, кто ненавидит ту
самую вещь, которая дает укрытие всем своим существам.
Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.
- Это милое существо, которое является живым до последней крупицы и
понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно вылечило мои боли и, наконец,
когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.
Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Ветер свистел
мягко, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.
- прислушайся к этому лаю, - продолжал дон Хуан. - именно так моя
любимая земля помогает мне представить вам этот последний момент. Этот лай
- самая печальная вещь, которую можно услышать.
Минуту мы молчали. Лай этой одинокой собаки был настолько печален, а
тишина вокруг нас настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она
заставила меня думать о моей собственной жизни, о моей собственной печали,
о моем собственном незнании куда идти и что делать.
- Лай этой собаки - это ночной голос человека, - сказал дон Хуан.
- Он исходит из дома в той долине к югу. Человек кричит через свою
собаку, поскольку они являются компаньонами по рабству на всю жизнь,
выкрикивая свою печаль и свою запутанность. Он просит свою смерть прийти и
освободить его от мрачных и ужасных цепей его жизни.
Слова дона Хуана затронули во мне самую беспокойную струну. Я
чувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.
- Этот лай и то одиночество, которое он создает, - говорят о чувствах
людей, - продолжал он. - людей, для которых вся жизнь была как один
воскресный вечер. Вечер, который не был совершенно жалким, но довольно
