ведете, нам удавалось избегать...
Темень поднималась все выше. Освещенными оставались только вершины гор.
В том месте, где скрылось солнце, небо было сначала золотисто-розовым?
краски медленно выгорали, розовый цвет густел, вскоре он превратился в
малиновый, а потом и в красный. Дайдухул-Сохор обломил ветки, мешающие
обзору, тенькнул тетивой лука, пробуя, туго ли она натянута.
Из-за гор выползала луна. Белый свет залил тихие леса, высветлил
плешину перед ними.
- Пора!- едва слышно сказал Дайдухул-Сохор, поднес трубу к губам.
Из широкого раструба вырвался рев, похожий на мычание вола, но много
резче. Звук взломал тишину, покатился над лесом, медленно замирая. Выждав,
когда звук умрет, Дайдухул-Сохор протрубил еще раз. После этого он и
Ботохой-Толстая взяли луки. Чиледу тоже положил стрелу на тетиву, прижал
ее пальцами.
Лунный свет струился над вершинами деревьев. Вновь было тихо. От
напряжения заныли пальцы, сжимающие стрелу. Ответный рев изюбра заставил
Чиледу вздрогнуть. Густое утробное мычание возникло где-то в глубине леса,
подрагивая, поднялось выше, раскатилось над деревьями.
Изюбр возник на плешине бесшумным видением. Остановился, наклонив
голову с белыми поблескивающими рогами, серый лоснящийся бок, казалось,
был покрыт изморозью. Чиледу начал натягивать лук. Его остановил
Дайдухул-Сохор. Кивком головы он показал в сторону. Чиледу повернул
голову. Справа в черноте сосняка похрустывали сучья. Оттуда рысью выскочил
второй изюбр, круто оборвал бег. Мгновение животные стояли неподвижно,
потом разом, как по сигналу, ринулись друг на друга. С костяным треском
сомкнулись рога, защелкали копыта, взрывая землю.
В этой битве было столько яростной запальчивости, бешеной
неустрашимости, что Чиледу стало не по себе. Животные то расходились, то
кидались в битву вновь. Из ноздрей вместе с горячим паром вырывался
надсадный крик, он становился все более громким и тяжким. Оба изнемогали в
драке. Но больше уже не расходились, толкали друг друга, сминая кустики.
На короткое время замирали. И все начиналось сначала.
- Все!- неожиданно громко сказал Дайдухул-Сохор.- Они намертво
сцепились рогами.
- А разве так бывает?- спросил Чиледу.
- Бывает. Правда, редко... Не люблю я, когда так получается. Пойду
прикончу. А вы разводите огонь.
...От яркого огня исходило тепло. Голова Дайдухул-Сохора лежала на
мягких коленях жены. Он смотрел на летящие в черное небо искры, на ветку
сосны, покачиваемую жаром огня.
- Разве у нас плохо, Чиледу?
- У вас хорошо.
- Оставайся.
- Я бы и остался... Но...
- А-а, ты служишь Тэмуджину, и у тебя дела!- В голосе Дайдухул-Сохора
прозвучала насмешка.
- Не только дела. Ну, и дела тоже... Знаешь, зачем я приехал?
- Наверное, что-нибудь просить. Нас, лесные племена, считают бедными.
Но мы ни у кого ничего не просим. Чаще просят у нас.
- Ты не угадал, Дайдухул-Сохор. Я должен поссорить тебя с тайчиутами и
меркитами.
- Вон что! И как ты это сделаешь?
- Не знаю.
- Не ломай себе голову. Не получится. Мой отец завещал мне лучше, чем
стада, оберегать мир. Это я и делаю. Тайр-Усун и Тохто-беки, которых ты
так ненавидишь, много раз пытались втянуть меня в драку. Не получилось.-
Он сел, кривым сучком поправил головни.- У нас есть леса, полные дичи,
долины для выпаса скота. Нам нечего искать в чужих нутугах. И мне
непонятно, чего ищут степные народы?
- Они тоже хотят мира и покоя.
- И твой хан Тэмуджин?
- И он...- неуверенно подтвердил Чиледу.
- Он хочет сидеть в лесочке, как мы сейчас сидим, и выжидать, когда
враги сплетутся рогами. Я тебе уже говорил: не люблю, когда так
получается. Но еще меньше мне хочется быть одним из этих изюбров.
Понимаешь?
- Чего тут не понять!
Над огнем взлетели искры и исчезли в черном небе без следа.
IV
Тянулись тревожные дни и ночи. Тэмуджин ждал найманов, ждал удара со
стороны меркитов, тайчиутов, татар. Временами сам себе казался
заоблавленным зверем. Угроза спереди и сзади, слева и справа. Уйти -
некуда. Остается сидеть и, натопырив уши, вертеть во все стороны головой,
чтобы вовремя увернуться от смертоносной стрелы. Под видом шаманов,
слабоумных бродяг разослал во все кочевья ловких люден-его глаза и уши.
Вооружал, обучал, снаряжал воинов.
А тут еще люди Алтан-хана китайского. Он-то думал, что о нем давно
забыли. Но его помнили. Привезли жалованье джаутхури - расшитые халаты,
шелковые ткани, чашу из серебра. Обрадовался было: невелика прибыль, а все
же прибыль. Но взамен люди Алтан-хана потребовали коней. Не попросили, а
нагло потребовали. Как же, джаутхури-слуга сына неба! Но что было делать?
Дал коней, во весь рот улыбался посланцам, заверял их, что счастлив отдать
великому хуанди не только несколько сотен коней, но и все, что у него
есть. Посланцы тоже улыбались и жмурили глаза - своими руками выдавил бы
эти глаза!
Больше всего он боялся нападения найманов и властолюбивого брата
Ван-хана - Эрхе-Хара. Но время шло, и найманы не поворачивали коней к его
кочевьям. А вскоре и вовсе ушли из кэрэитских владений.
<Глаза и уши> донесли: старый Инанча-хан на охоте упал с лошади, сильно
расшибся. Лежит чуть ли не при смерти. А два его сына, Буюрук и Таян,
сидят у постели и ждут, кому хан вручит власть над улусом.
Эрхе-Хара без поддержки найманов притих - не тронь меня, и я тебя не
трону. Неповоротливый Таргутай-Кирилтух почесывал бабью грудь, медлил,
опасаясь, что в случае неудачи опять побегут его нукеры и нойоны. Татары,
те дерзки и отважны, уж они бы не упустили случая, по побаивались
повернуться спиной к Алтан-хану - охоч до ударов в затылок великий хуанди.
Оставались задиристые меркиты. Они было выступили, но, узнав, что
найманы возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться.
Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу не оправдал
надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и зиму, возвратился
по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления,- он
еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно натравливать людей
друг на друга.
Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел.
- Учить меня вздумал?!
- Не учить... Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои глаза видели
больше. Не становись таким, как все другие нойоны.
- Так, так... Я было подумал, ты не смог выполнить мое повеление, а
ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на снисхождение,
но сейчас... Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих
хори-туматов!..
Очень удивился этому решению сотник Чиледу. Судорога пробежала по
худому лицу, мукой налились глаза. Думал: упадет на колени, запросит
пощады,- но он пробормотал невнятное и непонятное:
- Ты сын Есугея... Я ошибался.- Сгорбился и, подталкиваемый нукерами,
вышел из юрты.
А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив своего
подростка-сына, и скрылся неизвестно куда. Для них кто-то приготовил
коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал не столько
побег, сколько этот неизвестный помощник.
В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно: <Не
видел. Не знаю>. Вне себя от злости, приказал отрубить ему голову. Но
неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала:
- Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника.
- Кто он?
- Это я скажу тебе одному.
Он велел всем выйти из юрты.
- Из ямы Чиледу освободила я.
Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ.
- Ты скрутила руки воину?
- Я просто приказала выпустить... Руки связали уж потом, для отвода
глаз.
- Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела?
- Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай
своего сердца. Жестокость всегда оборачивается против того, от кого
исходит. Что дашь людям, то от них и получишь.
Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним
так.
Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз он ловил
себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это сердило его.
Человек не вольный в своих поступках - раб. А разум раба сонлив и немощен.
Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова над степью ходят
тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем.
В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно пришел Ван-хан с
сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его спутников страшно было
смотреть. Одежда износилась в прах, висела клочьями, истрепанные гутулы
обвязаны ремнями.
- Ты ли это, хан-отец?
На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась синяя жилка, глубоко
запавшие глаза заблестели. Но он справился с собой, пригладил седые
всклокоченные волосы.
- Я пришел к тебе обессиленным, имея только то, что на мне. Скажи
сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как уходил от
других владетелей?- Горечь и ожесточение звучали в его голосе.
- Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным я
представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то
же самое!
Ван-хан успокоенно кивнул головой, с презрением глянул на своих
нойонов.
- Иного я не ждал от тебя, сын мой Тэмуджин. И все же... Многое
пришлось пережить и понять за это время. Все мои надежды были
растоптаны... Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня
и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин.
- Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара...
- Отобьем, Нилха-Сангун,- сказал Тэмуджин.- Но не сразу. Нам сейчас
нельзя идти на Эрхе-Хара.
- Почему?- насторожился Ван-хан.- Найманы ушли.
- Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом, они
будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда они
придут. Надо ударить на них.
Нилха-Сангун заерзал на месте.
- Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов...
- Тангуты были щедрее, они давали хану три сотни,- пробормотал
Арин-тайчжи.
Тэмуджин понял, что они его подозревают в неуважении к Ван-хану, в
хитроумии. Рассердился.
- Резвость языка не всегда говорит о резвости ума. Я бы в войске
хана-отца стал сражаться даже простым воином. Но я не сделаю хана-отца
сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец,
под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного, из
десяти овец одну-такой хувчур ' я налагаю на свой улус. И все это даю
тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить.
Однако все, что будет там добыто,- твое. Сразу после этого мы возьмемся за
Эрхе-Хара.
[' Х у в ч у р - единовременное взимание, сбор.]
Хан чуть не прослезился. Но его сын все-таки остался чем-то недоволен.
Глупый человек!
В степи едва зазеленела трава, отощавшие за зиму кони еще не отъелись,
а Тэмуджин уже повел своих воинов в поход. Он рассудил, что в эту пору
Тохто-беки не ждет нападения. А застать врасплох - значит победить. Об
этом он никогда не забывал.
Его нойоны снова не очень-то обрадовались походу. Но вслух возражать
никто не решался - всем была памятна горькая участь Сача-беки, Тайчу и
Бури-Бухэ. В этом походе он понял, что люди в воинском строю - его люди.
Любого из них он мог послать на смерть. Только тут, в седле, он чувствовал
себя настоящим ханом, владыкой жизни своих людей. Вот если бы и в дни
мирной жизни было так же...
