подчиненное существо - свое тело, или свой мозг, или то и другое.
Им почти не приходилось разговаривать, теряя время на обсуждение
плана, - они поняли друг друга быстро и почти без слов. Сработал опыт
каждого в отдельности и пять недель общих занятий в холодных унылых
классах.
Занятия вели странные люди.
Был капитан в общевойсковых погонах, с непропорционально огромной
головой, с вогнутым, как у идола с острова Пасхи, лицом. Прилизанные
волосы не прикрывали широкую лысину, маленькие и очень близко
поставленные голубые глаза всегда гноились в уголках, как у медведя.
Мундир был весь в белесых пятнах и сидел нелепо на квадратном, шириной
в сейф, торсе. Капитан не признавал спортзала и вел занятия в
небольшой комнате, заваленной полусломанными столами и стульями.
Мундира он не снимал. Сергею на второй день едва не сломал челюсть,
несмотря на то что курсанты были в защитных боксерских шлемах. Юра
сделал над собой усилие, вышел на середину комнаты - и успел схватить
ножку стула... Но капитан чуть дернул чудовищной башкой, ножка
скользнула по прилизанным волосам и опустилась на погон с малиновым
просветом; погон оторвался. "Молодец, еврейчик, - сказал капитан, - не
боишься..." Подвигал плечом под оторванным погоном - и, почти не
пригибаясь, двинул Юру левой в низ живота. С бушлата, который Юра
получил разрешение не снимать из-за склонности к простудам, полетели
пуговицы. Юра пригнулся, и капитан, занеся над его затылком сцепленные
в замок руки, сказал: "Удар обозначаю. После удара тело противника
должно быть уничтожено, потому что причина смерти может быть
установлена..." Сергей сидел на полу, закинув голову, чтобы остановить
кровь, Юра кашлял и хрипел. Капитан усмехнулся: "Мой удар они знают,
сразу поймут, кто учил..." Олейник уже подходил к нему. Капитан
смотрел на него, все еще усмехаясь. Усмешка еще была на его лице,
когда он лежал в углу, а Олейник стоял над ним, обозначив ломающий
горло удар ногой. "Ты на занятия больше не ходи, - сказал капитан, не
пытаясь встать. - Ты дерешься хорошо, я в следующий раз отвечу
полностью, потом за тебя не отчитаешься".
Приходил человек в камуфлированной полевой форме, но без знаков
различия вообще, красавец, в котором Сергей долго пытался узнать
своего знакомого, а потом сообразил, что парень просто одно лицо с
Полом Ньюменом. Красавец был молчалив и только тихонько мычал про себя
невнятную мелодию, когда готовился к стрельбе или рассматривал
измочаленные мишени. Стреляли и в тире - в холодном ангаре, в котором
никогда не оседала белая пыль осыпавшейся штукатурки, и на открытом
стрельбище, туда топали полчаса по грязи, красавец приезжал на "Волге"
с солдатом за рулем. Шел к траншее, держа в левой руке за ремни
"калашников" и М-16, в правой - большой рюкзак с патронами россыпью и
снаряженными рожками. Однажды Олейник отстрелялся хуже обычного;
чувствовал себя плохо, видимо, подскочило давление - накануне опять
пытался выяснить у Барышева хоть что-нибудь о Гале, но тот отвечал,
как магнитофон: "Вам будет сообщено, когда положено... Продолжайте
занятия... Вам будет сообщено..." И на стрельбище никак не удавалось
наладить дыхание, в голове стучало, особенно остро и отвратительно
чувствовался запах выстрелов... Он всадил две короткие очереди из
"калашникова" в самый верх мишени. Красавец глянул на него брезгливо,
взял автомат в одну руку, повел стволом - и через минуту солдатик
бегом принес щит. Мишень была перерезана ровнейшим крестом, пули
легли, как по линейке, и даже расстояния между пробоинами были
примерно одинаковыми. А красавец еще раз приподнял автомат - и на
следующем щите пули нарисовали круг. Он переложил автомат в левую
руку, расстегнул кобуру, всегда висевшую у него на поясе, и наконец
обнаружил ее содержимое - никелированный ТТ. Огля- делся... Ровный
серый свет лился на грязный пустырь стрельбища, на разбитую дорогу и
серо-зеленое поле вокруг. Вдоль дороги тянулись, провисая и взлетая к
столбам, провода, метрах в ста на них нотами расселась стайка
воробьев. Красавец поднял пистолет, выстрелил три раза. Три
растрепанных комка полетели на землю. "Занятий сегодня не будет, вы не
готовы", - негромко сказал красавец и пошел к "Волге", тащя за ремни
оружие.
Вождением занимался совсем молодой малый с простоватым испитым
лицом пэтэушника, в облупленной летной кожаной куртке и солдатских
штанах, заправленных в нечищенные хромовые сапоги, смятые гармошкой на
сверхъестественно кривых ногах. Водили грузовой ЗИЛ, "уазик", "Волгу"
со специальным двигателем, полицейский БМВ - по бетонке, асфальту,
самому разбитому проселку, по полю в сгнившей стерне, среди мертвых
деревьев редкой рощи... Перелетали на "Волге" метровую траншею.
Взъехав правыми колесами на эстакаду, специально переворачивались на
грузовике. Лучше всех получалось у Юры, мотоциклетный навык сгодился.
Сергей ничего не мог с собой поделать - боялся. "Мать твою в кудри, -
сказал малый, - из тебя водила, как из говна пуля..." Выпихнул Сергея
из кабины, рванул к эстакаде. Перевернувшись, ЗИЛ встал на смятую
крышу кабины, заскользил, скребя по дороге и разворачиваясь вперед
кузовом. "Эй, - заорал малый через открытое окно, - сюда идите,
салаги! Смотрите, как люди ездят..." Он висел в кабине вниз головой,
упершись коленями в приборную доску, руками в прогнувшуюся крышу.
"Понял, что главное, кудрявый? - обра- тился он к Сергею и сам
ответил: - Главное не бздеть, в кабине и так душно".
С Юрой еще отдельно занимался радист, невысокий, складный майор в
модных очках. Металлическая оправа оставляла на тонком носу красные
вмятины, заметные, когда он, сняв очки и низко наклонившись, наблюдал
за Юриными руками. Однажды Юра, почувствовавший к этому
интеллигентному парню и блестящему профессионалу симпатию, пошутил: "У
них здесь связь - черта оседлости, да, майор?" И встретился с таким
неистово ненавидящим взглядом близоруких карих глаз, что осекся. "Из-
за таких, как ты, - тихо сказал майор, - меня в училище принимать не
хотели... Из-за предателей... Я к Арафату просился, понял? Я вас
ненавижу, всех..."
С Олейником стал заниматься азиат, не то киргиз, не то кореец,
работали в спортзале, в кимоно, но иногда и на воздухе, в полевой
армейской форме. Уровень восстанавливался быстро, однажды азиат
проиграл вчистую, и Олейник, к собственному удивлению, пришел в
хорошее настроение. Все нормально, подумал он, Галя жива, я жив,
значит, все еще можно сделать, поправить, я их сломаю, они еще ни разу
не одолели меня до конца, я всегда выползал... Он поклонился азиату и
пошел к казарме, повторяя про себя: "Галя жива... Галя жива..."
В казарме, в огромном зале, заставленном рядами пустых коек, из
которых застелены были только их три, да еще три, стоявшие с ними
вперемежку, - на этих спали трое человек явно не призывного возраста,
но обмундированных в обычное, солдатское - в казарме они почти не
разговаривали между собой. После занятий не было сил, при надзирателях
не имело смысла, да и без разговоров все было ясно. В субботу, после
обеда, шли в штабной двухэтажный кирпичный барак. Садились у стола,
неотрывно глядя на простой телефон с треснутым диском. Раздавался
звонок. Первым брал трубку Олейник, а соединяли первой почти всегда
Юльку. Лицо Сергея приобретало зеленоватый оттенок, как обычно бывает
у рыжих, когда они бледнеют. Двое выходили в коридор курить - до
короткого звонка отбоя. И снова звонил телефон, и снова...
Все были живы, сыты и здоровы. Юлька матом не ругалась, говорила
только по-английски и всегда об одном и том же: ей ничего не нужно,она
вполне легко терпит, пусть Сережа не волнуется, конечно, она кошка, но
даже кошка от испуга может забыть о своем естестве...Naturally, I
need... but not so extremely, You see? Honey, believe me, this true...
love - after. You see? I fuck such shit, like love, without you...
Ютта говорила спокойно, коротко, давала трубку Конни, парень
говорил, что у него все в порядке и он уже подтягивается на притолоке
двенадцать раз, потом Ютта брала трубку снова - только чтобы закончить
разговор: "Gott sei mit dir! Yurik..." Когда Сергей и Олейник входили
в комнату, лицо Юры было мокрое, все, сверху донизу, как будто он
умылся, не вытираясь. Он доставал платок и вытирал слезы, не
отворачиваясь.
Галя почти не плакала, только повторяла: "Володя... Володенька,
ты не болеешь? Не болей... Володя..." Однажды вместо нее он услышал
приятный женский голос с заметным южным выговором: "Владимир Алексеич?
Та вы не волнуйтесь, у Халы все в порядке, просто охрипла немножечко,
так просила позвонить, а через недельку она сама вам усе расскажет, и
еще просила поцеловать, так я вам и передаю же..." Потом Галя
выздоровела, но как раз в ту неделю у него звенело в ушах, и, когда
работал с азиатом, перед глазами плыли цветные круги.
...Теперь они шли по пустынной дороге - три человека, слишком
легко одетых для конца ноября. Первым шел Сергей. Его рыжие кудри
были скрыты туго натянутой вязаной шапкой, зеленая полувоенная
куртка застегнута до горла, джинсы заправлены в высоко зашнурованные
желтые ботинки. Слева куртка топорщилась - там под ней висел стволом
вниз "узи", он выбрал его, а не "калашников", и это был его последний
жест отвращения к стране. Старшина-оружейник хмыкнул и выдал автомат.
Карманы куртки были набиты магазинами - больше он не взял ничего.
Юра шел вторым. На нем была черная нейлоновая шапка с длинным
козырьком, широкая короткая кожаная куртка на меху, черные спортивные
штаны-шаровары и высокие кроссовки. В левой руке он нес длинную
спортивную сумку. Из-под шапки провод наушников незаметно тянулся под
куртку, да если бы кто и заметил, решил бы, что парень, по виду
обычный фарцовщик или качок, слушает на ходу вокмэн, наслаждается
Розенбаумом или Токаревым. Но провод тянулся к мощной рации, висящей
на Юриной груди, и в наушниках непрерывно повторялось: "Восемьсот
сорок один, семнадцать, девять... восемьсот сорок один, семнадцать,
девять..." Механический голос бубнил, и это означало, что все идет по
плану, что двигаться в том же направлении с той же скоростью и
готовность акции - получасовая.
Последним шел Олейник. Клетчатую английскую кепку он низко
надвинул на глаза, руки глубоко сунул в большие карманы бежевого
шерстяного пальто, легкие замшевые ботинки - любимая его модель, та
самая, что была испытана еще солдатами Монтгомери в пустыне, - он
ставил твердо, и при каждом шаге отмечал про себя, что лучшей обуви
для прыжка не найдешь - лучше работать только босиком. Но не в России
в ноябре...
Они шли примерно метрах в тридцати друг от друга, и в наушниках
Юры все бубнил тот же голос: "Восемьсот сорок один, семнадцать,
девять... Восемьсот сорок один, семнадцать, семь..." Готовность была
уже двадцать минут.
Сергей остановился, повернулся лицом назад - как бы от ветра -
прикурил. Подошел Юра. Чуть ускорив шаг, подтянулся Олейник.
- Владимир Алексеич, - Сергей затянулся, дал прикурить Юре, - как
все-таки думаете, неужели правда, что работа на уничтожение? Неужели
они своих подставят только для тренировки? Вы верите?
- Не то что верю. - Олейник сплюнул, бросил сигарету, задавил ее
подошвой, помолчал мгновение. - Не то что верю... Уверен. Знаю точно.
Своих? Да спорить могу, что именно своих они и подставят. Еще и
объяснят им: группа опаснейших преступников, вам непосредственно
