сказать. Но женщина, которая только, что при виде Глебова
проверяла на месте ли ее оружие теперь произнесла.
- Ну оставьте.
- Это детский сад? - спросила Таня.
- Да, - ответила кассирша. - Это детский сад для одного
ребенка. - Она взяла бланк побольше шариковую ручку и
сказала. - Все рисуют и ты рисуй!
Ее напарница улыбнулась и покачала головой, но без
осуждения. Это было последнее, что увидел Глебов. Он
выбежал на улицу. Вот он, автомат! Нашел две Копейки, стал
набирать Любин номер - занято!
У сосны никого не было. И мопед стоял на месте,
никелированный руль подсвечивал сквозь уже покрасневшие
листья - если только знать, куда смотреть. Он набрал снова.
Длинный гудок, еще полгудка!
- Капитан Камушкин слушает!
- Здравствуйте! - сказал Глебов... И уже чувствовал,
добра не будет от этого звонка - Любовь Петровну Марьину
можно к телефону?
- Любовь Петровна на задании.
И короткие гудки.
Отчаяние и злость охватили Глебова. Двушек больше нет -
это он знал твердо Ничего! В банке же есть телефон...
Вбежал! Признаться, милая та женщина опять глянула на свои
пистолет.
- Господи!, что же вы так врываетесь?
Таня сказала:
- Па-па! - и продолжала рисовать.
У обоих окошек стояли посетители, и Глебов понял это
будет слишком долго и слишком неудобно - ждать, просить,
звонить. Уж сам не зная зачем, он опять выскочил на улицу,
производя, по-видимому, впечатление пьяного или с ума
спрыгнувшего.
И увидел около сосны человека.
Ну, вот и все.
И Глебов пошел к этому человеку. К пареньку, вернее. И
даже невысокому "Рост средний..." Тот отстегнул цепь, бросил
ее и замок, словно это был ненужный хлам.
Вдруг Глебов понял, что не испытывает перед ним страха.
И поэтому не сможет, не смог бы ударить его или напугать
резким окриком. И если бы даже в руке у него был тот
обрезок трубы
- Извините, это ваш мопед?
Стон, похожий на стон от боли, вырвался из этого
мальчишки. Он вздрогнул так крупно, словно его схватила
судорога. Произнес глухим, как из подземелья, голосом:
- Ну, мой. А твое какое дело?
- Ваша фамилия Гарусов?
Градус попятился и расстегнул "молнию", за которой на
боку тяжело лежал револьвер.
Можно так сказать - "бурчало в душе"! Наверное, нельзя.
И все же это было бы самым правильным словом, чтобы описать
то состояние, в котором сейчас находится Свинцов. Именно
вот бурчало, как иной раз бурчит в животе, когда на вокзале
где- нибудь слопаешь так называемый пирожок "с котятами".
У отца "начинался конец месяца" (опять же - если так
можно выразиться), и он просто физической возможности не
имел "проработать" сына. Он приходил несусветно поздно, а
уходил несусветно рано. Вагоны, которые ремонтировали его
Мастерские, всем нужны были позарез - могучим валом с юга на
север по стране катилась уборочная. В тот вечер, когда Люба
заходила к Свинцовым, ей, можно сказать, повезло, что она
застала Ивана Витальевича! На следующий вечер - когда и
следовало бы поговорить, все выяснить - Свинцов-старший
явился уже не "сегодня", а "завтра", то есть после
двенадцати часов. Выпил сто граммов "боевых", съел холодный
ужин. Эмма Леонидовна сидела напротив, кутаясь в халат.
- Ну, что Виталька? - спросил отец, отдуваясь после еды,
как после работы - он был крупный мужчина
- Да.. все обошлось!
- Ладно, мам! Пойдем спать - Иван Витальевич обнял жену,
и она привычно уткнулась в его грудь, зажав в своем сердце
тревогу, как в кулаке.
Утром, когда Виталий вернулся (из леса, как мы знаем, из
"банного заключения") - такой весь не в себе, без мопеда,
без куртки (опять куртка фигурировала), мать решила
поговорить с ним. Но по святому и железному правилу,
унаследованному еще от покойной бабки, а та была женщина
мудрая, Эмма Леонидовна "накормила мужика" хорошим плотным
завтраком и потом уж приступила к делу.
- Сынок, где ты сегодня ночевал?
- Ну, мама! - И Свинцов изобразил голосом человека,
который имеет право провести ночь у женщины. - Я же не все
должен тебе объяснять!
- К нам из милиции приходили!
- И, что они приходили?
Но мать не обманул его безразличный голос. Как раз
испугал, потому, что она видела его пойманные глаза.
- Расскажи мне! Я ведь тебе не враг!
Свинцов поднялся из-за стола.
- Чего-то не получается у нас разговора. Трудно стало
тебе объяснять! - и усмехнулся "со значением".
Это было у них в семье! Во время редких - но как
говорится метких - ссор отец решающе-обидным доводом
приводил тот, что мать всю жизнь просидела дома, "за
печкой". Дипломированный инженер, а интеллекту с гулькин
хвост на уровне сельской бабушки - триста километров от
железной дороги!
После такого его намека мать обычно уходила в спальню -
плакать. Отец какое-то время угрюмо сидел за столом а потом
уходил за нею - мириться.
Сейчас Свинцов впервые в жизни использовал этот отцовский
"довод" - не словом, а почти только голосом. Но матери и
того хватило. Она быстро и испуганно посмотрела на
Свинцова. Встала и ушла в спальню. А Свинцов продолжал
сидеть за столом.
Теперь ему стало еще муторней. А зачем она лезет со
своей материнской заботой? Она же о себе заботится-то, о
своем спокойствии. А, что на самом деле будет со Свинцовым
да плевать им. Родители!
Но долго он не мог думать эти сухие и лживые мысли.
Вышел на улицу. Высокие серые облака обклеили небо сплошной
замазкой.
Невольно он пошел в сторону противоположную той, где
стоял дом Крысы. И так оказался на речке. Ветер подул
Свинцов поежился и вспомнил свою любимую куртку с
"молниями". И вспомнил где забыл ее. Да плюс еще мопед -
улика!
Но это уже было все известно милиции, значит не страшно.
И тогда Свинцов подумал о пропавших вещах, да плевать мне на
вас. Другие будут!
Не доходя до моста Свинцов остановился. Он увидел
сидящих Славку и Демина. Демин рассказывал, а Славка
слушал. Ничего не было такого особенного в их сидении. Но
Свинцов все же сразу как-то понял две вещи, что эти двое
вместе и, что он там абсолютно лишний.
Тихо вошел к себе на участок пробрался мимо дома - чтобы
мать не заметила и не пристала опять с вопросами. Но мать
заметила его, только не стала окликать затаилась отшагнув к
занавеске. Увидела, как сын вошел в мастерскую. Потом,
минут через тридцать пошла туда - Виталий спал на старом
диване уткнувшись лицом в стену. Сердце сжалось у матери,
она вошла внутрь - заскрипела дверь, сын сразу повернул
голову.
- Чего ты?
- Ничего. Молоток взять. Я отбивные хочу делать на обед
- спиртным от него не пахло.
Мать взяла молоток и вышла. Потом еще заглядывала в
окошко раза два - он все там же лежал.
Перед вечером он зашел на кухню, молча сел к столу
- Ты не заболел? - она спросила.
- Простыл вроде.
- Выпьешь таблеточку? - Она дала ему таблетку и видела
как Свинцов сунул ее в карман, но сделал несколько глотков
из чайника, будто правда запивал.
Потом он пошел к себе в комнату и снова лег.
Он очнулся среди ночи и понял, что спать больше не
сможет, сколько ни старайся услышал как на кухне ужинал отец
и как мать говорила с ним спокойным голосом. И страшно
сделалось Виталию Свинцову, он подумал, что Градуса ведь
поймают - конечно поймают! - и допросят и Градус скажет,
что Свинцов знал про старуху кассиршу.
И если бы можно сейчас подвести проводки к его душе и
узнать на приборах о чем он думает, чего боится, то стало бы
ясно он боится не за кассиршу которую должны стукнуть по
голове "тяжелым тупым предметом", он боится только одного:
чем больше Градус наворочает дел, тем ему Свинцову страшнее
будет отвечать!
И он решил идти в милицию! Сразу утром. Но был едва
только час ночи и, чтобы убить время Свинцов взял "Трех
мушкетеров" стал рыскать по книге находя любовь и дуэли.
Время от времени ему казалось, что теперь он сможет заснуть
тушил свет и сразу начиналось - как он приходит в милицию
и... И опять включал торшер. Принимался читать про Миледи
и госпожу Бонасье.
Вдруг его прорвало на еду. В темноте он прошел на кухню.
Доставал из холодильника, что придется и ел.
Пока он ел окна посинели побледнели полупрозрачно. И в
окне Свинцов увидел яблоню, которая на его глазах вытаивала
из темноты, яблоню знакомую до последней ветки и дальше,
когда темнота совсем поредела, знакомую до последней ветки
сосну.
Он встал и пошел к себе опять по темному... по уже
разбавленному серой рассветной водичкой коридору...
Дверь в спальню родителей была приоткрыта... Отец спал
на спине - огромный, с большой седеющей головой. Грудь его
и живот вздымались под одеялом горой. Мать притулилась на
его руке, на его плече маленькая и вся принадлежащая ему.
Они и во сне помнили друг о друге. И никто им был не
нужен! И Свинцов в том числе! Но эта мысль те тронула его
ни обидой, ни болью В доме становилось все светлее. И все
страшнее становилось на душе у Свинцова! Лег укрылся с
головою - в темноте ему жилось не так жутко. Еще закрыл
глаза на всякие случай...
То ли от задушенного едой желудка то ли от страха, то ли
от бесконечных Миледи он захотел спать. И потом изо всех
сил не спешил просыпаться. И лежал слушал, как бьется
сердце. Так мучающийся зубной болью всю ночь клянется себе
ранним- рано бежал к дантисту. А утром медлит, стонет и
мечтает, что как-нибудь пройдет само...
Наконец Свинцов встал - мать как всегда делала, что-то на
кухне. Свинцов быстро надел школьную форму проверил на
месте ли комсомольский значок.
Когда вышел дверь на кухню была открыта, мать хотела
увидеть Свинцова, но как бы нечаянно, чтобы не вызывать его
раздражения.
Он сказал:
- Привет! Я в райком комсомола. Да просто вызывают по
делу. Хотят посадить комсоргом школы!
Это даже отдаленно не было правдой Но мать о том знать не
могла. Она как и все добрые матери думала, что "дети растут
а мы стареем". И конечно же у Виталия свои дела " Тут ей
припомнился визит лесниковой дочки и мать быстро отвернулась
- будто бы посмотреть не убегает ли молоко.
- Ты мне потом расскажешь?
- Конечно - ответил он уверенно.
Школьная форма отрезала Свинцову все пути кроме как в
милицию. Теперь, если бы кто-нибудь его встретил "Ты
чегой-то, Виталий Иванович?" Он мог бы ответить: "Да... В
милицию вызывают по одному дельцу..." - и подмигнуть.
В любом другом месте он в этом наряде ни под каким видом
показаться не мог бы. Но никто не встретился ему. И ни
один друг его не провожал на столь страшное дело. Никто
даже просто подумать не мог: "Как там все же у Свинцова?"
Он вошел в милицию. Лоб его сам собою сделался хмурым
озабоченным, а глаза немного робкими - юный друг милиции.
Дежурный так и квалифицировал его. Крикнул:
- Любовь Петровна! К вам тут молодое пополнение!
Из Любиного кабинета высунулся Камушкин.
- что-то новенькое вспомнил? - спросил Сереже без
всякого намека на доброжелательность.
- Товарищ капитан! - сказала Люба тихо. - Перестань!
Они энергично принялись выдаивать из Свинцова его
сведения. А Свинцов старался говорить так как будто бы он
обо всем только сейчас догадался. И о этого получалось
медленно.
- Ну счастливым ты будешь парнем Свинцов, если он еще не
успел ничего натворить! - сказал Сережа, а сам уже крутил
телефонный диск. - Госбанк! Здравствуйте! Капитан
Камушкин!
Далее Сережа приказал кассирше из Мастерских денег не
выдавать и вообще задержать ее.
- А Наталья Михаиловна после одиннадцати бывает, -
ответила заведующая.
В это время Глебов звонил, и у Любы было занято.
- Надо ехать Любовь Петровна. У нас полчаса в кармане.
- Прихватим еще кого-нибудь Сереж.
- Да брось ты!, что мне этот "Градусник"! - Сережа
усмехнулся криво.
Николая Егорыча сегодня не было - расклеило под плохую
погоду, вместо него командовал Камушкин стало быть, он и
определял кого и сколько брать на операцию.
Зазвонил телефон Сережа снял трубку услышал
