сопротивалялась моей настойчивости. Зацеловав ее до головокружения, я снял
с нее трусики, приспустил свои бруки и, взяв в свои ладони ее ягодицы,
насадил сокровенным местом на свой кол. Она заплакала в голос от боли, и я
почувствовал, как мокро у меня на шее от слез, а на ногах от крови.
Хрупкое женское существо подрагивало у меня в руках. "Любимая!" -
выдохнул я от безмерной благодарности. Потом мы пили шампанское, которое
оказалось у меня в холодильнике.
Я жил с ней почти полгода. Мы встречались, таясь от родителей,
урывками. В постели у нас царило полное удовлетворение - мы прошли целый
этап, перепробовав множество поз. Но, что касается совместной жизни, то чем
больше я узнавал ее, тем тяжелее мне становилось от мысли, что я должен на
ней жениться. Нет, она была славная, порядочная молодая женщина.
Но у нее был какой-то унылый безвольный характер. Я чувствовал, что не
могу подолгу находиться возле нее - ее пессимизм угнетал. Я долго мучился,
испытывая угрызения совести за то, что лишил ее девственности до свадьбы.
Она к этому относилась серьезно, и несколько раз повторяла, что
отдалась мне только потому, что мы поженимся. И вот однажды я решился -
сказал ей, что мы расстаемся. Она горько заплакала. Я убеждал ее, что наше
расставание пойдет на пользу нам обоим. Она не отвечала и плакала навзрыд.
Потом мне рассказали, что целый год она жила, как во сне. Еще через
год однокурсник сделал ей предложение. Она стала чужой женой, и больше я
ничего не слышал о ней.
По ночам меня часто преследует один и тот же сон. Я вижу шеренгу
женщин, с которыми я жил. Они выстраиваются в ряд в хронологическом
порядке, и, следуя от одной к другой, я всматриваюсь в их заплаканные лица,
стараюсь вспомнить их имена, вспомнить что-то хорошее в наших отношениях -
то, что стало бы им утешением, а мне прощением.
В третий раз я нарушил девтсвенность не случайно, а поддавшийсь своей
слабости. В то время я находился в длительной командировке в другом городе
и снимал комнату в 2-х комнатной квартире. Вторую комнату занимала девушка.
Почти полмесяца мы с ней не были знакомы. Работали в разные смены. Если и
случалось обоим находиться днем в квартире, то каждый глухо закрывал дверь
своей комнаты. Однажды в выходной я сильно подвыпил в одной компании.
Вернувшись домой, лег спать. Утром проснулся несколько раньше из-за сильной
жажды (накануне пили водку). Дружок стоял на 11. 00, как железный кол -
такое бывает от водки. Пошатываясь, я прошел на кухню, дверь в комнату
девушки была открыта. Попив воды, я побрел обратно и возле ее комнаты
остановился. Просунул голову за дверной косяк. Ее кровать стояла у стены,
она лежала с открытыми глазами. "Доброе утро" - сказал я.
Она приветливо улыбнулась. Тогда я, не раздумывая, шагнул к ее кровати
и проворно залез под одеяло. "Хочу согреться у тебя" - пробормотал я не
слишком отчетливо и прижался к ее телу. Она лежала, не шелохнувшись, пока я
поглаживал ее живот, руки, шею, грудь. Но когда я принялся стаскивать ее
трусики, она стиснула ноги и стала подвывать. Я, обняв, сковал ее и,
бормоча что-то успокоительное, пальцем ноги изловчился уцепиться за резинку
ее трусиков и одним рывком сдернул их. Потеряв последнюю преграду, она
затихла и, сказав: "Все равно это должно было бы случиться", разжала ноги.
Когда я удовлетворил свою страсть, она деловито скомкала запачканную кровью
простынь, застелила свежую и пошла мыться. "Ну, что ж, - подумал я, -
когда-нибудь надо и жениться. Она кажется славная девушка". До конца моей
командировки мы жили вместе. Но я не ощущал восхищения или хотя бы
состояния влюбчивости. Все шло как-то обыденно. В постели она бывала
холодна - покорялась моей прихоти, но без огонька. В быту - та же
покладистость и посредственность. "Что же мне всю оставшуся жизнь теперь
маяться с ней? Из-за минутной слабости?" - думал я со страхом. А она уже
привыкла ко мне за эти два месяца, рассчитывала на что-то, может быть даже
любила. Мы никогда не говорили об этом. И я смалодушничал. Когда
закончилась моя командировка, я собрал вещи и зашел к ней дитая, глаза были припухшие (видно плакала по ночам), увидев меня с
вещами, громко заплакала и упала на кровать, сотрясаясь от рыданий всем
телом. Чем я мог ее успокоить? Я вышел из комнаты и улетел из этого города.
Однажды, когда я вновь увидел во сне шеренгу знакомых женщин, мне
подумалось: "Почему же они все в этой шеренге занимают одинаковые места?
Встречаю здесь тех, с кем жил месяцы. Пусть те, с кем ты жил дольше,
вытянут руки и займут большие места". И вот я вновь иду вдоль шеренги
многие стоят с опущенными руками, другие вытянули их на уровне плеч...
Алена! Ты тоже здесь! Сколько же тебе отвела места моя израненная
память?
Нет, тебе не хватит длины вытянутой руки? Я же... Люблю тебя! До сих
пор.
Люблю..., зная, что никогда не смогу тебя вернуть.
На одном дыхании написал я свою исповедь. Несколько раз порывался
искривить, приукрасить свои действия - даже перед своей совестью бывает
иногда горько сознаться в содеянном. Но все же я без утайки изложил здесь
сокровенную часть своей жизни. Так негодяй ли я? Были же многие женщины
счастливы со мной? Но чем страше я становлюсь, тем чаще вижу во сне
знакомые заплаканные женские лица.
Неизвестный автор - Безумие
Признаюсь, еще недавно посчитал бы безумием взять и рассказать о самом
сокровенном, скрываемом долгие годы ото всех и вся. И не знаю, напишу ли
сейчас, испугавшись утром ночных откровений... Но слишком уж одиноко
сейчас, в эту ночь, наполненную тоской и капелью за окном и тихо спящим
городом и тишиной этой комнаты, ставшей с некоторых пор убежищем, отдушиной
от всех и вся... Надеюсь, что моя исповедь кого-то заинтересует и не умрет
в корзине для скомканных бумаг...
Нет, я не садо, не мазо, не гомо. Хотя, оговорюсь, признаю ТОМУ такое
же право БЫТЬ, какое имеет секс типичный, очерченный гласными и не гласными
нормами бытия. Просто об ЭТОМ не говорят вслух, страшась даже намека на
раскрытие тайны.
Наверное, смешно со стороны и дико: сейчас лягу на скрипучую тахту,
подомну под себя подушку и буду ее обнимать будто бы это Таня; и шептать в
пустоту комнаты слова нежности и любви, смотря на попки из порножурнала;
словно бы кончаю не под смятую животом подушку, а в попку распластавшейся
подо мной Тани...
Это было всего лишь в прошлом августе, в последнее воскресенье и в
этой комнате, где я сейчас лежу. Тогда утром мы обманули всех: будто бы
заторопились на первую электричку в Москву, - а сами сюда - боясь, страшась
знакомых и всего вокруг, отстраненные в такси... ( вокзал, а сами сюда... )
И у поезда, - я вперед, - а Таня, как школьница, потом, - чтобы нас не
видали вместе. И, уж после щелчка замка двери, - только наше дыхание: ее и
мое. И ее голос: "... Что же мы делаем, Слава... Я уже думала... Я уже
решила, что прошлый раз будет последним... Ведь мы уже не маленькие, у нас
самих давным - давно дети..., а я... Я сорокалетняя любовница своего
брата...". А я лихорадочно целуя ее лицо, срывая с нее одежду, знал, что ее
укоры себе самой, мне, нам обоим - лишь неизменный атрибут нашего греха,
продолжающегося, длящегося с той далекой ночи, вспыхнувшей 18 лет назад...
И каждый раз, встречаясь раз в год, когда она приезжала в отпуск, и она и я
думаем, что ЭТО последняя, что БОЛЬШЕ нельзя, что ЭТО дико и нет оправдания
греху между нами! Но, наверное, уже знаем: наступает новое лето и все
повторится вновь - вопреки разуму и рассудку, - в тайне от жены и ее мужа,
в тайне от знакомых и друзей и всех, всех, всех.
Странно, всегда ярко последнее и первое... Нет, я помню все наши
встречи, могу перебрать их по мгновениям и минутам, но лишь последняя и та
далекая первая ночь почему - то ярки и свежи, не сливаясь друг с другом,
будто два акта нескончаемой пьесы, перечитываемой в памяти вновь и вновь...
И сейчас, в эту странную ночь с неумолкаемой капелью за окном и
одиночеством, от которого хочется кричать, я смотрю на девушку с розой на
фотографии и будто бы весь устремляюсь в память;
Такую далекую, такую близкую, будто и не было тех 18 лет, не стерших,
не умоливших не на мгновения того, САМОГО ПЕРВОГО!
То было лето, когда я 20-ти летним парнем вернулся из армии. Тот, кто
служил, поймет меня и то ощущение свободы и собственной молодости, которыми
я был тогда полон! Я читал, смотрел телевизор, встречался с друзьями и
наслаждался ласковым долгожданным летом. И с щемящим чувством в душе
искал... Ту девушку, которую уже давно себе рисовал, вглядывался в
проходящих мимо, срывался от волнения на пляже... Но подойти так и не смел,
оставшись в сущности тем же робким школьником, замкнутым, комплексующим
перед девчонками. И сейчас, спустя годы, вдруг понимаю, что если бы
встретил тогда девчонку... То не влюбился бы в собственную сестру! Нет,
наверное, тогда это было совсем не удивительно красивая девушка рядом, даже
в одной комнате, разделенной лишь шкафом - а я еще не познавший ничего
девственник! Ну разве удивительно, что я нашел сестру вдруг повзрослевшей,
вдруг так ладно сложенной, изменившейся за два года из худенькой девушки в
волнующую 23-х летнюю леди...? И что скрывать, я невольно стал подглядывать
за Таней и буквально дрожал, когда она была не совсем одета или когда видел
ее в окошечко в ванной! И гасил свои желания ежедневным онанизмом, вдруг
ощутив, что дрочу уже не на мифическую девушку, как в армии, а на Таню,
перебирал ее белье, вдыхал запах ее подушки. Да, я осознавал, что она мне
СЕСТРА, но именно это вдруг распаляло нежданно родившееся влечение.
Странно, но мы почти не разговаривали, отвечая друг другу односложно, но
чем дальше уходили дни с моего возвращения- какая-то напряженность между
нами не исчезала, а лишь росла; а потом я увидел ее на даче... - нет, я не
видел больше никого, ни мамы, ни отца, ни двух племянниц 6 и 9 лет, - а
только ЕР и вдруг понял со страхом и волнением, что влюбился вНЕР, в ее
славные линии бедер, чудесные холмики груди, губы, глаза, в ее новую из
косичек прическу... И все вспыхнуло внутри, когда она повернулась спиной и
я вдруг увидел ЕР ПОПКУ, так туго натянувшую собой голубую материю
купальника... Я отворачивался и вновь смотрел, смотрел, смотрел. Я подходил
ближе, Таня отходила дальше, наши взгляды встречались, но тут же в каком -
то испуге разбегались и я чувствовал, что весь загораюсь краской и дрожу. И
вдруг маленькая Наташка говорит: "... Тетя Таня, а почему у тебя так много
волосиков на ногах растут, - смотри, совсем как у дяди Славы! А у моей мамы
не растут и на животике тоже нет как у тебя и у дяди Славы...". Таня густо
покраснела, повернулась и быстро ушла в дом. Еще пуще наверное покраснел и
я, вдруг увидев какой- то странный взгляд маленькой Наташки на низ моих
плавок - о господи! - у меня туго вздыбился член, буквально выдавливался из
материи плавок!
Я повернулся и увидел лицо Тани, она смотрела на меня из окна домика
и, похолодев, увидел как она опустила взгляд на мои плавки, ведь не
увидеть, как сильно выпирает из них член, было нельзя!...
В ту ночь я спал плохо, прислушиваясь к ворочавшейся за шкафом Таней,
вновь и вновь вспоминая дачу, Таню в купальнике, ее восхитительную попку и
задыхался от волнения, теребя член: какие - то радужные картинки вставали в
воспаленном мозгу, то, что мы с ней купаемся голыми, то, что я обладаю ею.
В ту ночь я впервые дрочил в ее присутствии: встал, осторожно снял трусы и
заглянул из - за шкафа на Таню. Она, казалось, спала. Я долго, затаив
дыхание, так стоял. Потом осторожно вышел и постоял перед ее постелью
голым, дрожа и даже стуча зубами.
Потом лег к себе и стал дрочить, облив себя тут же брызнувшей
спермой... И уснул.... Утро разбудило меня солнцем и шумом машин за окном.
Я потянулся... И вдруг ощутил, что голый! Одеяло в ногах, трусы рядом, -
