имеет ряд своих неоспоримых преимуществ.
В своих легких плетеных гнездах горцы могли чувствовать себя в
безопасности от дикого зверья, которого здесь было полным-полно. Медведь
едва ли заберется к тебе в дом без твоего ведома, а если он и попытается это
сделать, его нападение будет легко отбить благодаря своему господствующему
положению небожителя. Селевым потокам и обвалам будет непросто смести твою
хижину бурной весенней или ветреной зимней ночью, ибо кедр, чьи корни длиной
в лигу (как клятвенно заверил Кух сомневающегося Эгина), сокрушить не так-то
просто даже лавине. И, главное, Дети Пчелы, которые живут в полнейшем
согласии с природой и своими странными верованиями, имеют все основания быть
счастливыми даже в своих плетеных гнездах. А это, в конечном счете, самое
важное.
x 10 x
Что же искал Кух с таким сосредоточенным выражением лица, какого Эгин
не встречал даже у старших офицеров Опоры Писаний, занятых распутыванием
шифров алустральских домов, канувших в Гулкую Пустоту задолго до зари
цивилизованных времен?
Он искал тайные знаки, которые оставляют в дуплах и под избранными
камнями своим соплеменникам горцы, дабы сообщить им, в какой из рощ они в
данный момент живут и наслаждаются своим пчелиным счастьем.
И Кух нашел их. Однажды под вечер он возвратился к Эгину и Хене,
занятым игрой в "три пальца", и с ликованием сообщил, что сегодня же вечером
"будем гости моя народа". Хена и Эгин переглянулись -- раз так, значит можно
будет пуститься в путь сразу же после окончания партии. Но взволнованный Кух
не позволил им доиграть, обрушив на них лавину ценных советов и
предостережений, касающихся поведения в гостях у Детей Большой Пчелы. Если
дурной варанский язык Куха превратить в стройный рокот пиннаринского
диалекта, то получится приблизительно следующее.
Ни в коем случае не пытаться залезть на чей-либо кедр, как бы ни
зазывали в гости хозяева. Это большое оскорбление дома и как бы ни старались
хозяева дать себя оскорбить, попадаться на приманку их мнимого радушия никак
нельзя. Хозяйка оскверненного гостем дома будет иметь все основания мстить
тебе где, как и когда захочет. И останется безнаказанной.
Нельзя кушать самому на глазах у других, предлагать еду Детям Пчелы и
смотреть на то, как едят они. Пища, на которую упал взгляд чужеземца,
считается нечистой и выбрасывается тотчас же. А учитывая тот факт, что ее не
слишком много, каждое такое выбрасывание пригодных в пищу продуктов --
лишние проклятия в твой адрес. А проклятия вещь серьезная.
От комментариев по этому поводу Эгин воздержался. Он сам терпеть не
мог, когда кто-то пристально наблюдает за тем, как он трапезничает.
Простодушных Детей Пчелы можно было понять.
Третье предостережение звучало почти комично. Клеиться к местным
девушкам всеблагой Кух разрешал лишь в том случае, если они, эти девушки,
одевали на левую руку браслеты из красных нитей. Если девушка или женщина в
браслете -- тогда пожалуйста. А если нет -- то даже сами мысли о том, чтобы
провести с ней ночь, можно считать в высшей степени достойными порицания. Но
самое забавное, что все женщины и девушки, вне зависимости от того, имели
они мужей или были еще на выданье, одевали браслеты, предварительно
сговорившись на общей сходке, в один и тот же день. Выходило так, что в одно
прекрасное утро и дряхлые старухи, и молоденькие девчушки несли на левой
руке по красному нитяному украшению. А ведь по законам, бытующим у Детей
Пчелы, желание женщины, одевшей красный браслет -- закон. А стало быть тот,
кто его не выполняет -- преступник или по меньшей мере негодяй.
Слушая объяснения Куха, Эгин думал о том, что в столице, быть может,
тоже имело бы смысл специальным указом Сиятельной ввести аналогичный обычай.
Те, кто не против -- в браслетах. Остальные -- без них. И чтобы никаких
сходок! И никаких "особых дней", как у горцев! И тогда, -- вздохнул Эгин, --
настали бы воистину славные времена. Приличные девушки перестали бы наконец
жаловаться на то, что на улицах к ним пристает матросня, а те, кто хотят
заработать, смогли бы делать это гораздо спокойнее.
-- И часто бывают такие дни, когда все с браслетами? -- спросил Эгин.
-- Когда Кух был там, один раз за луну. А сейчас не знаю. Может -- два.
"В крайнем случае, отсижусь где-нибудь до вечера!" -- успокоил себя
Эгин, поглядывая на Хену. Ей, как обычно, было плевать, а Куху перспектива
попасть именно на такой знаменательный день, судя по его улыбающимся глазам,
явно грела душу.
Переходя к последней части предостережений, Кух вроде как засмущался.
Опустил глаза и стал нервно теребить кисти на своем поясе. И было отчего.
Оказалось, что мужчины горцев бывают дома, то есть вместе с женами,
всего два месяца в году. Остальное же время они проводят в уединенных
пещерах рядом с пчелиными гнездовьями. Там они совершенствуют свои ратные
умения, привечают Большую Пчелу, собирают мед и производят другие полезные
для племени работы. А именно, охотятся, плетут накидки и шляпы из коры
горной ивы. Но если что-то интересное происходит в племени (например, по
некоторым признакам умудренные опытом мужи определят, что близится "день
красных ниток"), они могут сделать исключение и завернуть домой. Так
наверняка будет, когда появятся гости из Ваи. И тогда нужно держать ухо
востро.
Дело в том, что воровство в племени Куха не считается пороком, а,
напротив, почитается Детьми Пчелы за большую доблесть. Тем большую, чем
больше тяготы, на которые обрек себя вор.
Воруют не только у своих. Для чужестранцев исключения тоже не делают.
Но, к счастью, доблестью это считается только у мужчин. Женщины относятся к
прикарманиванию чужого спокойно и без ажиотажа. Хотя если что-нибудь плохо
лежит они, конечно, возьмут. Не побрезгуют.
-- А потому, все свое кладите под себя или привязывайте веревкой, --
подытожил Кух.
-- А меч? -- бросил Эгин, которому небезосновательно казалось, что его
аррумский "облачный клинок" должен возжечь пламя алчности в каждом сердце,
падком до добродетелей.
-- Не-е. За меч не боятся! Его даже рукой никто не помацать! --
обнадежил Эгина Кух.
И хотя логики в этом утверждении Эгин не углядел, уверенность Куха его
успокоила. Да и пусть попробует кто-нибудь взять оружие аррума, каким бы
крепким сном он не спал! "Облачный" клинок -- это вам не мошна с серебром.
Сам в чужие руки не просится. И не дается.
x 11 x
Как и предсказывал Кух, еще до захода солнца они были на окраине
живописной и величественной кедровой рощи.
-- Здесь стоять, меня ждать! -- Кух вошел во вкус предводительства
отрядом и, сделав знак кому-то, кого Эгин не видел, отправился пожинать
плоды собственной значительности.
Эгин помог Хене спешиться и они устроились на траве, ожидая известий.
Эгин размышлял над тем, каким образом можно будет склонить горцев к тому,
чтобы сделать что-нибудь для себя и Медового Берега, отданного во власть
чудовищ Хуммера. Рукотворных и нерукотворных. И пришел к выводу, что только
его сила и какая-нибудь вполне осязаемая выгода сможет заставить столь
странный народ сдвинуть свои задницы ради абстрактных идей спасения кого-то
от чего-то. То есть, как обычно, в его распоряжении были только два
действенных средства -- кнут и пряник.
Что же он, Эгин, хотел от горцев?
Во-первых, крова и пищи. За прошедшую неделю он сильно исхудал,
осунулся и кожа его приобрела не самый привлекательный землистый оттенок.
Незалеченные раны, Зрение Аррума -- все это сожрало слишком много сил,
которых сейчас сильно не хватало.
Во-вторых, надежного гонца или на худой конец -- проводника. Письмо
гнорру нужно отправить во что бы то ни стало. А надеяться на собственные
способности ориентироваться в горах по звездам Эгину не хватало дерзости.
В-третьих, тайна меда, о которой Кух обещал рассказать, но так и не
рассказал, все-таки мучила его. Было бы в высшей степени странным побывать у
горцев и не узнать, отчего столь много непонятного связано с таким обычным
продуктом, как несъедобный мед горных пчел. Да и отчего сам берег называется
Медовым?
А, в-четвертых, и это, пожалуй, было самым важным и самым
безотлагательным делом, Эгин хотел узнать, как найти Прокаженного. И наконец
разыскать его. Кух клялся, что старейшины племени и Сестра Большой Пчелы
время от времени посылают Прокаженному дары -- мед, дичину, веревки и
плетеные корзины, обменивая свои богатства на добрые (или недобрые?) советы.
Стало быть, прояви Эгин должное тщание, он тоже сможет сходить к
Прокаженному за советом, положив руку на рукоять меча. А там будет видно.
Довольно скоро на окраине рощи показалась тщедушная фигура Куха,
ожесточенно спорившего о чем-то с двумя женщинами в высоких головных уборах.
-- А точно вылитые пчелы, во дурные! -- потешно всплеснув руками,
хохотнула Хена и расплылась в довольной улыбке.
На шее у обеих женщин висели многорядные ожерелья из нанизанных в
определенном порядке черных и желтых камней, а фигуры их, несколько
непропорциональные и довольно упитанные, действительно несли в себе нечто
пчелиное, тем более, что одежды на горянках было крайне мало.
"Если они пчелы, так ты -- шмелиха", -- мысленно отметил Эгин,
оглядывая мамашу Лормы, еще более далекую от женских идеалов, преподанных
столичными пиитами.
x 12 x
Спорили, а точнее, ожесточенно ругались женщины на языке горцев. И
поэтому Эгин не понял ровным счетом ничего. Даже когда они и Кух
приблизились настолько, чтобы слышать совершенно все. Хотя общий строй
мыслей говоривших, отражавшийся в их мимике и жестикуляции, был довольно
прозрачен.
Очевидно, племя было недовольно тем, что Кух привел посторонних,
которые не принесли с собой ничего, что можно было бы безвозмездно подарить
или обменять на мед. Еще, как догадывался Эгин, совсем недавно в племени
произошло что-то неприятное. Обе женщины казались заплаканными и
обескураженными и даже Кух, отошедший за время жизни в Кедровой Усадьбе от
нравов и традиций своего племени, выглядел несколько опечаленным. Но, как
догадался Эгин, вопрос принимать их или не принимать, все еще оставался
открытым.
Они подошли совсем близко. Эгин, не зная, как принято выражать здесь
свое почтение, сделал первое, что взбрело в голову. Он протянул вперед
пустые ладони. Еще в Четвертом Поместье его учили, что этот знак доброй воли
понимают -- или в теории должны бы понимать -- даже самые непросвещенные
народы. Судя по всему, горцы были как раз из категории самых непросвещенных,
но приветствие было принято.
По хитроватым искоркам, плясавшим в глубине черных глаз Куха, Эгин
догадался, что тот вот-вот пустит в дело загодя заготовленный козырь. И он
не ошибся.
-- Гиазира, покажи свой меч, -- попросил он Эгина.
В иное время и в ином месте Эгин легко поставил бы зарвавшегося Куха на
место. Рявкнул бы какую-нибудь глупость вроде "я не балаганная девка, чтобы
показывать, когда просят". Но последние дни порядком сбили спесь с молодого
аррума. Поэтому Эгин молча извлек клинок из ножен на половину длины.
Меч был безмятежно спокоен. Сталь не изменяла своего цвета, вдоль
лезвия лениво ползла очень бледная рябь. Но и этого было, видимо,
достаточно. Обе горянки издали возглас восхищения. Кух бросился под ноги
Эгину и поцеловал носок его пыльного и рваного сапога. А затем, указывая то
на Эгина, то на себя, стал втолковывать бывшим соплеменницами что-то, от
