мы занимались и спали. Так мы заполняли фиктивными данными сотни томов. Эти
данные затем изучали десятки кандидатов и докторов наук в Москве, строя
столь же фиктивные теории. Причем эти их теории вообще не зависели от того,
какие данные лежали в их основе. Это был коллективный обман, устраивавший
сотни людей в самых различных учреждениях. Уголовно он был ненаказуем и не
разоблачен. [249]
Участвовал я и в съемках фильма "Сказание о земле Сибирской" - бегал в
толпе "татар" в полосатом халате и с деревянной саблей в эпизоде покорения
Сибири Ермаком.
Был донором - у меня была какая-то очень ценная кровь. Меня подкармливали
и платили неплохо, но надо было прекратить пьянство. Я на это пойти не мог
не из-за безволия, а из принципа. И от выгодной "работы" пришлось
отказаться.
Был подопытным кроликом в Институте авиационной психологии. В мою задачу
входило решать математические задачи в барометрической камере. Думаю, что
эти исследования были связаны с подготовкой к космическим полетам. Платили
очень хорошо. Но от моих услуг скоро отказались: я задачи решал одинаково
быстро и верно в любых условиях.
Был еще один источник средств существования - спекуляция хлебом. Делали
мы это с университетским приятелем так. Он имел связь с женщиной, работавшей
в канцелярии факультета. Она давала нам бланки справок, а также бланки
отпускных и командировочных свидетельств. Мы их заполняли на вымышленных
лиц. Я делал штампы и печати, причем достиг в этом деле большого
совершенства. Мы покупали на черном рынке хлебные карточки, со справками
факультета и отпускными свидетельствами шли в булочную, где отоваривали
карточки, т. е. покупали по карточкам хлеб на целый месяц вперед, - это было
разрешено при наличии отпускного свидетельства. Документы оставались в
булочной как оправдание. Затем мы с буханками хлеба отправлялись на рынок и
продавали хлеб. Выручка получалась довольно значительная.
С фальшивыми печатями у меня произошла анекдотическая история. Один мой
армейский друг, хороший музыкант, решил поступить в консерваторию. Но сдать
вступительные экзамены он не смог бы. Тогда я изготовил ему фальшивые
справки о том, что он в 1946 году поступил на заочное отделение философского
факультета с такими-то оценками на вступительных экзаменах и что теперь, в
1947 году, был студентом второго курса, его приняли без экзаменов. Прошло
много лет. Мой знакомый начал делать карьеру, но не в музыке, а по
партий[250] ной линии за счет музыки. К ужасу своему, он обнаружил, что
сделанные мною печати со справок исчезли - выцвели. На этот раз мне пришлось
приложить усилия, чтобы поставить на эти старые справки новые настоящие
печати. Этот мой знакомый стал работником аппарата ЦК КПСС и важной фигурой
в Союзе композиторов СССР.
Это время было насыщено множеством мелких приключений. Каждое из них
могло стать сюжетом для занимательного рассказа. Некоторые из них я пережил
с моим другом Валентином Марахотиным, о котором уже писал выше. Он тоже
демобилизовался из армии, стал доучиваться в вечерней школе, работал простым
рабочим. Он стал характерным для России искателем некоей правды и
справедливости. Принципиально не вступал в партию и игнорировал всякие
общественные мероприятия, включая выборы в советы всех уровней. Однажды
из-за этого у нас с ним произошла забавная история. В день выборов мы с ним
загуляли, основательно напились и заявились домой поздно вечером. Дома нас
ждали агитаторы с избирательного участка. Они стали нас уговаривать пойти
проголосовать, так как иначе у них не будет стопроцентного охвата
избирателей. Мы согласились после того, как они нам пообещали устроить по
стопке водки. Когда мы пришли на участок, там было все приготовлено для
киносъемки... первых избирателей! Утром это было сделать неудобно, так как
энтузиасты-избиратели заблаговременно заполняли избирательные участки и
прилегающие к ним дворы и улицы. Так мы с ним попали в кинохронику в
качестве первых избирателей. Наши знакомые, увидев нас в этой роли, долго
потешались над нами. А разгневанный Валентин написал куда-то по этому поводу
разоблачительное письмо.
КАК СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ
Из армии я вернулся с чемоданом рукописей. За довольно большие деньги мне
перепечатали на машинке повесть, которую я считал наиболее законченной и
безобидной. Это была "Повесть о предательстве". Темой повести было
взаимоотношение гражданского долга и [251] личной дружбы. Я приложил немало
усилий к тому, чтобы придать повести официально приемлемый вид. Я свел к
минимуму юмористические и сатирические места. Главным героем сделал
доносчика. Его донос на друга изобразил как исполнение долга. И даже изменил
название: назвал ее "Повестью о долге". Одну копию я отнес К. Симонову,
другую - писателю В.И., с которым меня познакомил университетский приятель.
Симонов повесть похвалил, но посоветовал ее уничтожить, если я хотел
остаться на свободе и в живых. У Симонова я познакомился с человеком, имя
которого не помню. И не знаю, кто он был по профессии. Помню только, что от
Симонова мы вышли вместе, зашли в какую-то забегаловку и основательно
напились. Он пролистал повесть, но определенное впечатление себе составил.
Он сказал, что самое криминальное в повести - то, что она внешне имеет форму
оправдания подлости, и это разоблачает ее сильнее, чем если бы это была
откровенная сатира. Он отметил также мою способность "смеяться без улыбки и
рыдать со смехом". Этот человек дал мне совет, как стать писателем. "Чтобы
стать писателем, - говорил он, - надо влезть в писательскую среду и начать
крутиться в ней. Встречаться с писателями, лучше всего - с влиятельными.
Делать вид, что ты восторгаешься их сочинениями. Написать что-нибудь
серенькое и безобидное, но актуальное. О войне, конечно, было бы подходящим.
О героизме. Показать написанное этим влиятельным писателям, выслушать их
советы, учесть замечания. Кто-нибудь из них не устоит и порекомендует
напечатать в каком-либо сборнике или заштатном журнале. Напечатав первый
рассказик, благодари маститых покровителей. Подари оттиск рассказика с
восторгами и благодарностями. Строчи второй рассказик и проталкивай тем же
путем. Теперь рассказик можешь сделать получше, если, конечно, в состоянии.
Чтобы было видно, что ты - растущий талант. Через несколько лет сочини
повестушку. Дай ее на обсуждение в толстый журнал. Ну и покровителям,
конечно. Терпеливо жди, когда решат напечатать. Самое главное - не
обнаруживай, что у тебя есть способности. Лучше, если их вообще нет. Если
способности есть, но маленькие, считай, что повезло. Большим писателем стать
можешь. На[252] печатав повестушку, приложи усилия к тому, чтобы появилась
хорошая рецензия. Не жалей денег на подарки и угощения. Кто-нибудь из
покровителей клюнет и непременно произведет тебя в ранг подающих надежды.
После рецензии добивайся вступления в Союз писателей. Лезь во все дыры.
Участвуй в комиссиях. Холуйствуй перед всеми. Лижи задницу всем, кто может
быть полезен. Добивайся авансов и всяческих благ. Чем больше урвешь, тем
больше тебя ценить будут. Утвердившись, пиши толстый роман. Если ты все
предыдущие советы выполнишь, роман автоматически получится именно такой,
какой нужен для успеха в качестве выдающегося советского писателя".
Я здесь изложил совет этого человека в сокращенном виде и так, как суть
его припоминаю теперь. Тогда он говорил долго, несколько часов. После
попойки я изорвал копию рукописи моей повести, которую мне вернул Симонов, и
обрывки рассовал по мусорным урнам на пути домой.
Другой писатель, В.И., нашел повесть идеологически порочной. К счастью,
он вернул мне рукопись. Придя домой, я сжег все рукописи. Сжег и те
рукописи, которые сохранил Борис. Едва я успел это сделать, как ко мне
явились с обыском из "органов". Тот, другой писатель, надо полагать, сообщил
о моем сочинении в "органы". На сей раз я дешево отделался лишь беседой на
Лубянке. Из беседы я извлек один положительный вывод: очевидно, архивы
"органов" были на самом деле сожжены во время паники, когда немцы подошли
вплотную к Москве. Иначе мне наверняка припомнили бы довоенные
"приключения".
ДУШЕВНЫЙ КРИЗИС
На мысли о литературной карьере мне пришлось поставить крест, еще не
начав ее. В сочетании с другими обстоятельствами это повергло меня в
состояние глубокого душевного кризиса. Я решил покончить с собой. С этой
целью уехал к Василию, с которым вместе приехал из армии в Москву,
намереваясь воспользоваться его пистолетом. Если бы у меня не отобрали мое
"по[253] четное" оружие на границе, я, скорее всего, использовал бы его.
Василий мое намерение одобрил. Но предложил перед уходом на тот свет как
следует выпить. И мы основательно напились. Намерение застрелиться отпало.
Но намерение разрушить себя осталось. В конце 1946 года у меня обнаружилась
язва желудка. Я не стал лечиться, продолжал пьянствовать, в морозы ходил
полураздетым, без головного убора. Спал где придется и как придется. Открыто
издевался над всеми советскими святынями и над Сталиным. Я хотел безнадежно
заболеть, быть убитым в пьяной драке или быть замученным в застенках
"органов". Но мне почему-то все сходило с рук. Людям, с которыми мне
приходилось сталкиваться, казалось, что я качусь ко дну и к гибели. Мне
сочувствовали и любили меня за это. Не знаю, является это общечеловеческим
или специфически русским качеством - способствовать падению ближнего и
помогать ему в этом. Когда я потом бросил пить и начал вести здоровый образ
жизни, мои друзья и знакомые реагировали на это с гневом и ненавистью.
Теперь, оглядываясь назад, я спрашиваю себя: в чем была причина того
душевного кризиса? На первый взгляд объяснение кажется очевидным:
возвращение прежних тяжелых бытовых условий, возвращение довоенных явлений
сталинизма, крушение надежд на литературное творчество, символизировавшие
для меня тогда "иной мир". Все это играло роль, конечно. Но дело не только в
этом. Этот кризис был не первый и не последний. Я его связываю с явлением,
которое я называю направлением личности. Это явление можно уподобить
автопилоту в самолете - прибору, который восстанавливает заданный курс в
случае отклонений самолета от этого курса. Такой "прибор" уже в юности
сложился в моей психике. Наметилось и направление будущей жизни - ее курс.
Хотя жизнь вольно или невольно шла зигзагами, мой внутренний "автопилот" все
же выводил меня на заданный курс. Но в жизни наступали моменты, когда сам
мой "автопилот" оказывался не в состоянии восстановить курс или когда
казалось, что терялся сам курс, - терялось направление личности. А я уже не
мог жить без этого внутреннего механизма. В то время я потерял свой
жизненный курс.
[254]
СУДЬБА РУССКОГО ГЕНИЯ
В 1947 году я потерял самого близкого в моей жизни друга - Бориса. Ко
времени моей демобилизации он окончил художественное училище. Женился. Имел
дочь. Во время войны был в партизанах, сделал серию рисунков обороны
Сталинграда, за которую был награжден премией ЦК ВЛКСМ. В 1946 году он
работал художником в журнале "Вокруг света". Выиграл несколько конкурсов по
графике. Знатоки сулили ему будущее большого художника. Это и сгубило его.
Нашлись завистники. Они использовали психическую неустойчивость Бориса и его
полную практическую беспомощность. Начались интриги и служебные
неприятности. Он тяжело заболел. В конце 1946 года от него ушла жена, забрав
