поблескивающими в зарослях осоки не то озерцами, не то болотцами. На
западе, примерно в километре, поднималась гряда холмов.
По карте Берестин знал, что и как здесь размещается, но на местности
видел впервые.
До холмов они домчались в минуты.
- Справа и слева минные поля, - сообщил саперный подполковник. - Три
линии через сто метров, и все пристреляны.
От площадки у подножия холма, перед которой машины стали, вела вверх
бетонная лестница, заканчивающаяся массивной железной дверью. У двери
стоял часовой. Потом они шли длинными бетонными коридорами, тоже с
железными дверьми по сторонам, и вышли в конце концов в тускло освещенный
пасмурным дневным светом капонир. В центре на вращающейся металлической
платформе грузно прижималась к смазанным тавотом рельсам длинноствольная
пушка солидного калибра.
Старший лейтенант в рабочем флотском кителе, увидев сияющую нашивками
и петлицами процессию, отчаянно выкрикнул "Смирно!" и кинулся рапортовать.
- Орудие, конечно, не новое, - извиняющимся тоном сказал оказавшийся
тут же морской полковник - командир боевого участка, - но мощное.
Восьмидюймовка системы Канэ, дальнобойность сто кабельтовых, то есть почти
девятнадцать километров, вес снаряда четыре пуда...
Берестин выглянул в длинную амбразуру, вдоль которой на полозьях
могла двигаться полуметровой толщины стальная заслонка.
Вид отсюда открывался великолепный. Распахнутая на десяток километров
равнина, с дорогами, рощами, реками и озерами, крышами деревень и бывших
панских фольварков. В километре перед УРом тянулся глубокий, разветвленный
овраг. Чуть правее виднелась линия железной дороги на Барановичи - Брест -
Варшаву. По ней можно было подбросить для усиления обороны железнодорожные
транспортеры со ставосьмидесятимиллиметровыми морскими орудиями.
Берестин, как и Марков, не представлял пока, как бы он повел себя на
месте немецкого генерала, внезапно упершегося в такую позицию. Расчет-то у
немцев на то, что эти УРы давно демонтированы и даже взорваны. Так ведь
оно и было в той действительности. Еще одна загадка сталинской
стратегии... А теперь вражеским танкам придется наступать десять
километров по открытой местности, под огнем тяжелой артиллерии.
Невозможно вообразить, о чем думали наши полководцы. Ну ладно,
признали линию ненужной, оставили, разоружили, бросили, пусть зарастает
травой и кустарником. Но ведь завозили по две-три машины тротила под
бронемассив и взрывали! Да и то некоторые доты только трещины давали. Что,
взрывчатку некуда было девать? Рабочей силы выше головы? Новую линию
строить не успевали, а чтобы ломать старую - и время, и люди были в
избытке... Взять бы кое-кого за усы, наметать на кулак, да поспрашивать с
пристрастием.
Берестин сплюнул.
Этот центральный узел обороны потянулся по фронту на двести с лишним
километров, прикрывая минское, а значит, и московское направление, и взять
ее в разумные для немцев сроки им не удастся. Можно только обойти.
Конечно, командиры боевых участков и войск полевого заполнения
доложили Берестину о множестве недоделок и прочих трудностях объективного
и субъективного планов, но теперь трагедии в этом Берестин не видел.
Ничего подобного не имел ни один генерал прошлого сорок первого года. А
ведь там, где войска заняли укрепрайоны вовремя - по Днестру на Южном
фронте, - немцы с румынами за полтора месяца выбить их так и не смогли, и
УРовские батальоны оставили свои позиции по приказу, когда фронт прогнулся
аж до Николаева.
Берестин не стал осматривать другие доты, он увидел главное для себя
и вновь погнал свой кортеж к аэродрому.
Недалеко от Смоленска он посетил лагерь пленных поляков. Почти
пятнадцать тысяч солдат и офицеров старого Войска польского жили в
довольно приличных условиях - намного лучше тех, которые довелось узнать
Маркову.
Берестин лично обошел бараки, выслушал претензии и пожелания, ответил
на вопросы, и честные, и "провокационные", еще раз подивился, как мало
изменился польский характер по сравнению с семьдесят девятым годом, а
потом собрал в столовой человек полтораста из наиболее авторитетных. Им и
сказал, что хотел. Даже здесь, среди самой образованной и культурной части
пленных, ему пришлось не очень просто.
- Пан командарм, - поднялся из первых рядов худощавый симпатичный
капитан. - Пусть я лично готов воевать и за черта и за дьявола, лишь бы
против немца, но так то я. А другие спросят - не хотят ли русские руками
поляков побить немца, а потом, когда не останется ни немцев, ни поляков,
снова забрать Варшаву себе? Как уже забрали Белосток?
- Пан капитан не читал Ленина?
- Нет, прошу пана, у меня были другие интересы.
- Если пан поверит мне на слово, я скажу, что Ленин и партия
большевиков неизменно выступали за независимость Польши. Что и было
подтверждено в восемнадцатом году...
Алексей кивнул адъютанту, тот исчез и вскоре вернулся с целой стопой
коробок папирос и сигарет.
- Панове, курите и чувствуйте себя свободно. Не скрою, у меня масса
дел, и я нашел бы лучшее применение своему времени, чем беседа с вами, не
в обиду будь сказано, но я давно и серьезно интересуюсь польским вопросом
и сейчас имею наверняка последний случай спокойно поговорить с настоящими
поляками. Конечно, считаю своим долгом предупредить, что после нашей
беседы ни один из вас в ближайшие две недели не увидит никого из своих
товарищей, кроме сидящих здесь...
По залу прошел гул.
- Спокойнее, панове. Вы военные люди, а я уже сказал вам столько, что
не могу рисковать. Те из вас, кто согласится на мои предложения, получат
соответствующие возможности, прочие будут изолированы вплоть до эвакуации
лагеря в глубь страны, потому что на территории, которая на днях станет
театром военных действий, мы вас, конечно, не оставим.
Вскочил толстый полковник.
- А не будет так, что вы нас просто ликвидируете?
Берестин пожал плечами.
- Зачем, пан полковник? Мы вас врагами не считаем. А за некоторые...
исторические недоразумения... ни вы, ни я личной ответственности не несем.
К тому же я ведь немедленно обещаю дать любому из вас в руки оружие.
- Ваш СССР способен выставить на фронт десятимиллионную армию. А нас
две-три дивизии. Зачем мы вам?
- Мы - братья по крови, хоть судьба и история долго нас разводили.
Под Грюнвальдом мы сражались вместе, к вам на помощь пришли русские полки.
Какую личную выгоду имели те, кто там погиб? Вот и я, с одной стороны,
хочу, чтобы каждый, кто способен и желает воевать против общего врага,
делал это. Раз! Пример нескольких тысяч воюющих поляков поднимет на борьбу
еще десятки тысяч - это два. А десятки тысяч бойцов в тылу врага - уже
серьезная для нас помощь. Польская армия, сражающаяся в одном строю с
нашей - серьезный аргумент за изменение послевоенных границ в пользу той
же Польши. Три.
- А какие это будут границы? - выкрикнул кто-то.
- Ну, я не Лига наций. Не скажу точно. Но думаю, что все исконно
польское будет польским. Что вашими не будут ни Смоленск, ни Киев - могу
ручаться...
В зале сдержанно засмеялись. Очевидно, идеи Пилсудского разделяли
далеко не все.
В общем, Берестин беседовал здесь три часа, и результаты его
удовлетворили.
В западной части округа Берестин с удовлетворением отметил, что
намеченные меры маскировки и дезинформации уже действуют. С десятого июня
были запрещены всякие самостоятельные передвижения военнослужащих, чтобы
исключить возможность действия абверовской агентуры. Теперь каждый боец и
командир, обнаруженный за пределами части, подлежал задержанию и строгой
проверке, если только не имел специального, ежедневно заменяемого
пропуска. И за первые дни действия этой меры было задержано не меньше
сотни агентов в нашей военной форме. Введена была строжайшая охрана линий
связи, вокзалов, автодорог и мостов, постоянная радиопеленгация, и агенты
не отловленные сразу, глубоко легли на дно, неведомо чего ожидая.
В то же время пограничники, чекисты и прибывшие в округ выпускники
военных училищ имитировали бурную деятельность в давно покинутых военных
городках, болтали лишнее в местах скопления людей, гоняли по привычным
маршрутам машины, оборудовали для немецких воздушных разведчиков ложные
аэродромы.
Рычагов, встретивший Берестина в приемной штаба округа, доложил, что
за те дни, в которые командующий отсутствовал, авиация перехватила над
нашей территорией тридцать два немецких разведчика. Два сбиты, восемь
посажены у нас, остальные отогнаны. В Москву поступило пять серьезных нот.
- Про ноты знаю. Наплевать и забыть. Но работать надо аккуратней. Не
всех отгонять. Там, где у нас ложные позиции - пусть летают. Прочих
деликатно сажать. И скажи особистам - пусть они организуют от двух-трех
экипажей просьбы о предоставлении политического убежища, они наверное, еще
не разучились? Пусть признаются, что готовится нападение на СССР.
Посмотрим, как Берлин отреагирует.
Рычагов доложил о готовности аэродромов перехвата и о развертывании
придуманных им зенитных батарей-ловушек. Все шло по плану.
- Запомни, Рычагов, - высказал Берестин наболевшую мысль. - Если со
мной что случится, главное - массированное использование авиации. В первое
время ты неизбежно окажешься слабее, и упаси тебя бог пытаться успеть
везде. У тебя будут требовать прикрытия и поддержки все, но ты не
поддавайся. Не позволяй раздергивать авиацию по эскадрильям и звеньям.
Пусть где-то останутся дырки, но меньше, чем полками, самолеты не
выпускай. Полк не разобьют, а поштучно запросто расколошматят.
Он-то помнил, как оно было в тот вариант - хоть парой, хоть одним
самолетом, но прикрой переправу, хоть звено, да подними на штурмовку...
Даже из Москвы такие приказы поступали.
И опять все дело сводилось к тому, что несчетному легиону
"ответственных людей" всегда проще и понятнее казалось и кажется
имитировать деятельность, не считаясь с ценой и кровью - исполнять любые
указания и намеки сверху. Что корпус спалить без пользы к юбилейной дате,
что кукурузу в Вологде сажать, что личных коров резать для приближения
коммунизма - для этого ряда "партийных" деятелей все едино.
- Товарищ командующий, - вдруг напрягся и встал Рычагов, - разрешите
доложить: своей властью арестовал ряд ответственных работников НКВД за
саботаж и пособничество врагу.
- Ну-ка? - заинтересовался Берестин.
- Такие-то и такие-то вопреки моему прямому приказу отказались
выполнить распоряжение об изменении планов строительства аэродромов.
Задерживали отправку техники и рабочей силы, ссылаясь на неотмененный для
них приказ наркома... То есть Берии... Некоторые сотрудники того же
ведомства вызывали к себе моих командиров, в особенности зенитчиков,
угрожали им и требовали невыполнения моих приказов и даже ваших... Под
большим секретом и под роспись сообщали, что мы с вами - пробравшиеся в
войска враги, злоупотребившие доверием товарища Сталина.
- Интересно, - развеселился Берестин. - Прежде всего, они там плохие
стилисты. Как могут враги - злоупотребить? Это их естественная обязанность
- вредить. Я бы с удовольствием с этими ортодоксами побеседовал. Но
недосуг. Ты уж сам разберись. Дураков - вышли за пределы округа, врагов -
сам знаешь. В общем, по закону.
- Товарищ командующий, среди них - начальник особого отдела ВВС
округа.
- Ну и чтоб - не понял пафоса Алексей.
- Это он доносил на меня Берии еще раньше. И не успокоился до сих
пор.
