и молодая эта дама, очевидно, красивая, несмотря на грязные разводы на щеках
(или просто свет так падал) и низко надвинутый на брови платок, смотрела на
меня неотрывным пронзительным взглядом.
В тоскливом свете сползающего к закату дождливого, туманного дня, едва
пробивающемся вдобавок сквозь грязные стекла забранных решетками окон под
потолком, мне показалось, что она делает мне какие-то знаки руками и мимикой
лица пытается что-то сказать. Заинтересовавшись, я хотел подойти поближе,
спросить, что ей нужно. Однако толстая баба с бульдожьим лицом направила мне
в грудь длинную палку с торчащим из нее кованым ржавым гвоздем, прошипев
что-то матерно-угрожающее. Я пожал плечами и отвернулся. И тут же забыл о
привлекшей внимание женщине. Мало ли о чем я забывал каждую минуту и каждый
час! Хотя, когда я уже уходил, в мозгу вдруг отозвалось эхом странное слово,
непонятное и одновременно знакомое. Может быть, так она позвала меня?
Вновь я увидел эту же женщину на следующий день или неделей позже.
Время для меня тогда не имело систематической протяженности. Иногда оно
отмерялось кормежками - вдруг открывались ворота, люди, похожие на прочих
обитателей барака, вкатывали тачку с корзинами грязной, ломаной, начинающей
протухать селедки или немытой полусырой картошки, а бывало, что и
плесневелый ячменно-гороховый хлеб выдавали по какой-то непонятной схеме.
Узники становились в очередь, получали еду, потом ее делили. Мне тоже
доставалось - человек, каждый раз новый, дергал за рукав, совал в руку
кусок чего-то, что можно было есть, я жевал, не ощущая вкуса, и забывал об
этом до следующего раза.
Были здесь и другие люди - их не интересовали жалкие подачки
охранников. Сидя на нарах, они играли в карты, нарочито громко хохотали и
разговаривали, пили спирт и самогон, рвали руками караваи белого хлеба,
ломали круги домашней колбасы, запихивали в волосатые рты крутые яйца.
Громко рыгали после еды. Места, в которых они обитали, освещались
собственными коптилками или толстыми церковными свечами, потому что
карточная игра, происходившая здесь непрерывно, требовала яркого света.
Иногда я останавливался возле них, смотрел в упор, пытаясь понять, почему
так...
Интересно, что меня не прогоняли. Или старательно делали вид, что не
замечают, или спрашивали:
- Ну, генерал, жрать хочешь?
Я не знал, что такое генерал, вернее, знал, но с собой не соотносил,
потому что именем это слово не являлось, а на вторую часть вопроса не
отвечал, подчиняясь не зависящему от моей воли внутреннему импульсу. Но если
отвратительного вида существо протягивало мне кусок колбасы, а то и жестяную
кружку с дурно пахнущей хмельной жидкостью, я не отказывался. Выпивал,
закусывал, коротко кивал, благодаря, и вновь уходил в свое бесконечное
путешествие по улицам и переулкам таинственного барака.
...Однажды, обернувшись, увидел, что рядом семенит бородатый человечек
в пенсне, вместе с мятой шляпой едва достающий мне до плеча. И мы с ним
оживленно обсуждаем диалог Платона "Пир".
- Здесь вы не совсем правильно толкуете мысль Сократа, господин
генерал, - сказал собеседник.
- Да, кстати, я давно хотел спросить, почему вы называете меня
генералом?
- Ну как же, все вас так называют. И шинель ваша... По возрасту вы,
наверное, скорее должны бы быть капитаном или подполковником, а то и
прапорщиком запаса. Кадровые офицеры в философии куда меньше сведущи, однако
чего в гражданских войнах не бывает...
- Гражданская война, вы сказали? - Я наморщил лоб, соображая. - Это
какая же? Какую войну вообще можно считать гражданской? Восстание Пугачева
так ведь не называлось?
Мой спутник нахохлился, помолчал, выгребая из кармана смешанные со
всяким мусором табачные крошки.
Подул на ладонь, чтобы как-то их очистить, удивительно ловко для
человека его внешности свернул козью ножку. Пыхнул дымом.
- Хотите затянуться?
Я поморщился, ощутив испускаемый самокруткой мерзкий запах.
- Благодарю. Я больше люблю сигары.
- Кубинские? - заинтересовался собеседник.
- Всякие, но как раз кубинские при Кастро много хуже стали. Мы их
только студентами курили, по причине дешевизны. А вот из Гватемалы...
- Вас, наверное, на фронте сильно контузило? - сочувственно спросил
собеседник и добавил после продолжительной паузы: - А я экстраординарный
профессор Петербургского университета Самарин Лев Кириллович. Мы с вами на
соседних нарах недавно спали. Я латинист, историк, филолог. Тексты знаю. А
вы, позволю отметить, ни разу не сбились. Как по-писаному цитируете. И, что
удивительно, крайне остроумно каждую мысль Платона комментируете. С весьма
оригинальных позиций. Попробуйте вспомнить, где вы учились? В каком году? Не
могли же вы совершенно все забыть, раз качество личности в полном объеме
сохранили... У вас же классическое образование. И вы, безусловно,
дворянин...
- Не помню. Какое образование - не помню. Но если вы специалист, то
не скажете ли, что это за место и что мы здесь делаем? А потом, если хотите,
побеседуем о Камю и Сартре. Мне кажется, у них было что-то подходящее именно
к теперешнему нашему положению. Профессор испуганно обернулся.
- Подождите, генерал, мне кажется, за нами следят. Уже давно. Какая-то
тень все время позади мелькает. Идет следом, а стоит нам приостановиться -
прячется в темноте...
Я тоже посмотрел назад, в ту сторону, где и мне померещилось за
стойками нар смутное шевеление. А в голове опять зазвучал голос, кажется,
женский. Но как издалека, в лесу - тональность улавливается, а слов не
разобрать.
- Да кому здесь за нами следить и зачем?
- Чекистам... - страшным шепотом произнес профессор. - Они везде.
Улики собирают. Я лучше пойду, пожалуй... - И неожиданно ловко метнулся в
ближайший проход. Как летучая мышь.
Я удивленно пожал плечами, и тут же по ушам, перекрывая ставший уже
привычным постоянный гул заполненного тысячами людей барака, ударил
пронзительный крик:
- Андрей, помоги! Помоги, скорее! Наконец-то! Я услышал свое имя и
сразу узнал его. И тут же вспомнил еще многое, хотя далеко не все. Не
хватало самого главного. Но как теперь поступать, я знал! Крутнулся на
каблуках, ловя направление. Крик несся как раз оттуда, где нам с профессором
почудилась колеблющаяся тень. И стал еще пронзительнее, только теперь уже
нельзя было разобрать слов - бессвязный вопль ярости, страха и отчаяния.
Повинуясь вновь обретенному знанию, я сбросил с плеч шинель и, чувствуя
в себе пробудившуюся звериную силу и точность движений, бросился на зов.
В проходе между нарами клубилась куча тел. Света было достаточно, чтобы
я увидел: четыре или пять тех самых, гнусного вида обитателей барака, что
постоянно жрали, пили и играли в карты, пытались затащить на угловые нижние,
нары женщину, которая когда-то привлекла мое внимание.
Самое удивительное, что пока еще ей удавалось оказывать насильникам
достойное сопротивление. Хотя с нее уже содрали черное полупальто, оторвали
рукав бархатного жакета, пытались заломить ей за спину рукк и повалить на
кучу вонючего тряпья.
Раз за разом странная женщина вырывалась, наносила иногда резкие, почти
профессиональные удары, но озверевшие мужики, словно бультерьеры, обладали
таким низким порогом чувствительности, что бить их следовало сразу кувалдой,
а не легким женским кулаком.
Я, вспомнивший, что меня зовут Андреем, разбросал в стороны
загораживающих проход любопытных и сочувствующих той или иной стороне и
оказался один посередине вдруг очистившейся площадки.
- Всем стоять! - рявкнул голосом, которым привык командовать на
огромном, заполненном войсками плацу.
В первый момент это подействовало. Цепкие руки опустились, женщина
отскочила в сторону, прижалась спиной к стене, судорожно, со всхлипами дыша
и рефлекторно пытаясь прикрыть обрывками рубашки полуобнаженную грудь.
- А кто это тут такой смелый нашелся? - прогудел сиплым баритоном
заросший клочковатой бородой монстр в короткой грязно-белой бекеше
нараспашку. - Никак ихнее превосходительство? А ну катись отсюда, убогий,
пока рога не обломали!..
За ним возникли, тупо ухмыляясь щербатыми ртами, еще три таких же
звероподобных троглодита.
В наступившей тишине слышались только вздохистоны загадочной женщины.
А меня охватила вдруг злая, окрыляющая радость. Теперь я знал, что
делать дальше.
Ситуация даже не требовала каких-то чрезвычайных мер и методов. Правой
рукой я изобразил не очень быстрый замах, направленный в челюсть ближайшему
противнику, и, когда тот попытался его парировать, хлестко, словно по мячу с
одиннадцатиметрового, ударил его носком сапога в промежность. Удар
сопровождался хрустом, будто лопнул арбуз. Похоже, кроме прочего, я перебил
ему тазовые кости. Даже не вскрикнув, мужик кулем повалился на заплеванный
пол. Ребром ладони, снизу вверх, под угол челюсти, тому, что мельтешил
рядом, и тут же, с поворотом, третьему по прикрытому бородой кадыку.
- Во дает! Силен, однако! - восторженно вскрикнул кто-то из
теснившихся вокруг. Четвертый отступал, чтото бормоча и выставив перед собой
кривой сапожный ножик. Наткнулся спиной на женщину. Она брезгливо
отстранилась и неожиданно для всех, отпустив ворот своей рубашки, с
невероятной быстротой и силой ударила его острым локтем в переносицу.
Хрюкнув, мгновенно залившись черной кровью, хлынувшей из ноздрей и рта,
насильник сполз по столбу и замер, обхватив ладонями харю. Если он и не
потерял сознания, то всеми силами пытался это изобразить.
Толпа вокруг замерла. Подобного им еще видеть не приходилось. То ли
дело сельские драки стенка на стенку, где после ударов пудовых кулаков бойцы
матерились, выплевывали зубы, сморкались кровью, но продолжали геройски
сражаться.
Я схватил женщину за руку. Еще немного, и вспомню, как ее зовут и что
нас друг с другом связывает. А пока ясно только, что пора уходить. И с этого
места, и вообще.
Строили эту тюрьму и охраняли ее явные дураки. Словно вообще не
предполагали, что найдутся желающие из нее убежать.
Одним словом, отнюдь не замок Иф. В дальнем углу барака, там, где я
провел первую ночь, не составило труда, уперевшись спиной в низкий потолок,
оторвать от стропил две широкие доски. Только протяжно заскрипели ржавые
гвозди. Соседи по вагонке делали вид, что ничего не замечают. В пахнущем
пылью треугольном пространстве между чердачным настилом и крышей я на ощупь
вывернул несколько черепиц, просунул голову наружу. Вдохнул сырой туманный
воздух с тем же чувством, что и подводники, открывшие рубочный люк после
двухмесячной автономки. Помог выбраться на крышу женщине. Она молча
подчинялась всем моим командам.
Только когда мы спустились вниз по кованым крючьям водосточной трубы,
пересекли обширный пустой двор, слабо освещенный несколькими фонарями по
углам забора, пролезли между редкими, нерадиво натянутыми нитками колючей
проволоки и оказались на дне глубокого оврага, заросшего кустарником, стало
ясно, что вырвались, спасены. Хотя бы до утра, когда можно будет выяснить,
куда нас занесло и что делать дальше. А пока надо уходить отсюда подальше.
Я взял женщину за руку выше локтя, потянул к себе, собираясь наконец
спросить, кто же она такая и что нас с ней связывает. И ощутил вдруг волной
накатившийся страх, острый приступ головокружения и невыносимую боль под
левой лопаткой. Что это? Посланная вдогон пуля охранника? Тогда почему я не
слышал выстрела?
