беседах тут и там. Американцы ведь в основе своей - любопытные люди,
любящие сравнивать и признавать только самое-самое. Они так воспитаны. И
вдруг - ни советских атлетов, ни спортсменов из ГДР не будет. Выходит,
американцы эрзац-чемпионы?
Серж снова приложился к бокалу. Его круглая, розовощекая мордашка
источала полнейшее умиротворение и счастье. Как немного нужно человеку...
- Нет, ты не думай, что они потом помнили о вас на протяжении всех
Игр. Ничего подобного! Реклама, телевидение, газеты ежедневно рождали
новых всеамериканских идолов, вокруг них поднимался просто-таки вселенский
шум и гам. Какими только эпитетами не награждали они своих чемпионов! О
ля-ля! Мне пришлось дважды брать интервью у Самаранча - даже тот был
буквально подавлен этой вакханалией шовинизма и откровенной ярмаркой, где
налево и направо распродавались олимпийские идеалы. Хотелось бы ошибиться,
но мне кажется, что он, тем не менее, знает, куда идет и куда ведет
олимпийское движение... Это и есть самое грустное!
- Я тоже не однажды встречался с ним - на Играх в Москве, потом
осенью восемьдесят первого в Баден-Бадене на Олимпийском конгрессе, но
Самаранч и в малейшей степени не напоминал человека, плывущего по течению.
Он много делает для олимпизма.
- Э, старина Олег, ты в своей краснозвездной Москве многое в этом
мире видишь таким, каким вам хотелось бы видеть. А жизнь - она иначе
устроена, ее в прокрустово ложе даже самых благих намерений не уложишь.
Она выкидывает такие фортели, что за голову схватишься!
- Не утрируй... Есть логика, есть объективные законы развития, в том
числе и Олимпийских игр. - Я намеренно разжигал страсти Сержа, потому что
жаждал получить информацию из первых рук, от человека, что, как говорится,
был допущен в святая святых Игр, - ведь он представлял не "Правду" и даже
не "Советский спорт", а "Франс Пресс", а значит, своих, от них нет и не
могло быть тайн. Я был согласен с Сержем в его оценках, больше того - мои
прогнозы куда более мрачны, и для того существовали веские доказательства,
но мне нужен был Серж... вывернутый наизнанку.
- Логика... законы, - передразнил меня Серж и кивнул головой
требовательно и властно: - Наливай. Когда наш Пьер де Кубертен затевал эту
штуку, что называется Олимпийскими играми, он начитался древних
манускриптов и не однажды лазил по развалинам Олимпии - боже, как его там
не укусила гадюка, там же среди камней тьма-тьмущая этих ужасных тварей! И
ностальгическая тоска по прошлому, по идеализированному прошлому, хочу
подчеркнуть, захватила его до последней клеточки мозга. Он обнаружил
идеальный мир, где сильные, честные и красивые душевно и физически молодые
люди, учти, только мужчины (в этом тоже есть тоска по прекрасным временам,
когда мужчины правили миром, ездили на войну и пользовались правом
решающего голоса во всех делах - от войны и мира до кухни) - да, молодые
люди станут в предельно честных поединках отучиваться от нечестных приемов
мировых боен, что стали вечными спутниками человечества.
- Что ж в этом плохого?
- Но на деле получилось не так! Разве ты не помнишь, как в пятьдесят
втором, когда вы только появились на Играх, полные счастливой уверенности,
что мир будет таким, каким вы его пожелаете, организаторы поспешили
разделить Олимпийскую деревню на две - Восток и Запад. Это был первый
официально зафиксированный подкоп под идеи нашего французика. А потом
пошло-поехало, пока, наконец, - кто бы мог представить, что такое
возможно? - не отделились от Игр сначала американцы, потом - вы.
Американцы меня, право, не слишком удивили, но вы, Олег... Где была
советская логика и предвидение, где были кремлевские трезвые оценки и
умение увидеть не только сегодняшний день, а и завтрашний? Ведь вы такие
провидцы, и мы так верили в ваш здравый смысл... А вместо этого
Олимпийские игры еще глубже опустились в болото стяжательства, побед любой
ценой - разве не этим руководствовались американские велосипедисты, когда
принимали допинг перед финальным заездом... Игры, где на каждом углу можно
было купить марихуану или дозу "китайского красного", "белой леди",
"снежка", "небесной пыли", чтоб с еще большей нежностью любить на трибунах
славных американских парней и герлс, так прекрасно побеждающих разных там
немцев, французов, пуэрториканцев, китайцев...
- Но Самаранч...
- Что ты зарядил - Самаранч, Самаранч! Конечно, Самаранч - и никто
другой пел вашей Олимпиаде дифирамбы, и это была правда, потому что Игры
вы сделали действительно в духе Кубертена, честь вам и хвала. Но здесь, в
Лос-Анджелесе, я собственными ушами слышал и собственными глазами видел
его - трезвыми глазами, мне пить там было некогда, я работал как вол! Так
вот, твой Самаранч заявил, что не знает лучших Игр, чем в "городе
ангелов". Я обалдел! Игры в Лос-Анджелесе - лучшие?! О боже, зачем ты
лишаешь разума даже достойных! Я готов побиться с тобой об заклад, давай!
- Серж переменил тон и протянул мне руку для пари - он был заядлый
спорщик. - Давай на сотню "косых", и чтоб мне с этого места не сойти, если
на следующих Играх в Сеуле не будут на равных выступать и профессионалы!
- Загнул! Олимпийский конгресс три года назад категорически отверг
подобные притязания, ты что, не помнишь? - Тут уже пришел черед завестись
и мне.
- Пари!
- Пари!
- Только без обмана! - предупредил Серж.
- Ты за кого меня принимаешь!
Мы засиделись за полночь. Потом, когда Серж ушел, прикончив бутылку,
я включил "Сони" с тайной надеждой, что услышу что-то новое о Добротворе.
Но то ли время было позднее, то ли тема не представляла интереса -
проверив семь или восемь программ, я выключил телевизор.
Долго лежал без сна, с открытыми глазами. Настроение было под стать
рассказам Сержа Казанкини. Для меня все, что относилось к миру олимпизма,
было святым, и романтизм юности пылал в душе, когда я вновь и вновь
возвращался к дням, наполненным тренировками и соревнованиями, когда
несколько десятых доли секунды, улучшенных по сравнению с недавними
показателями, были, без преувеличения, самым важным, самым нужным в жизни,
без чего она начинала казаться пресной и пустой.
Так было, и я не боюсь осуждающих мнений. Через это нужно пройти,
чтобы потом всю жизнь черпать в том времени силы и уверенность в самые
трудные дни.
Что тут таить, я был убит нашим отказом от участия в Играх в
Лос-Анджелесе, и рана эта еще кровоточила. А ведь многое могло бы
выглядеть иначе, выступи мы на Играх... И Америка не распускала бы так
свой павлиний хвост тщеславия, утри мы нос их парням и девчатам - в самом
хорошем смысле слова. А ведь могли, могли, черт побери!
5
Утро выдалось солнечным, морозец высушил снег, и он похрустывал под
ногами, возбуждая желание ходить и ходить бесцельно и долго, лишь бы
слышать эту ненавязчивую, ласковую скрипичную мелодию зимы. В ней было все
- и детство в Будах, где за лугом горбились "горы", с них не каждый
мальчишка отважился ринуться вниз на лыжах-коротышках, и школьные
каникулы, и зимний парк над морем в Жданове, где заливали дорожки и играл
духовой оркестр вальс "В парке старинном...", и мама,
притягивающе-тоскливо глядевшая вслед, точно догадываясь, сердцем чуя, что
видит меня в последний раз...
Павла Феодосьевича Савченко, моего давнего друга, заместителя
председателя республиканского спорткомитета - он возглавлял делегацию - я
разыскал на трибуне в старом, хеннинском ледовом дворце, где он придирчиво
и ревниво наблюдал за тренировкой фигуристов. Секрет был прост: здесь, в
команде, находились и его любимцы - пара из Одессы, брат и сестра, он
отдал им много сил, отстаивая их интересы перед руководством, и таки
отстоял, не дал сорвать ребят в Москву, хотя тренеры в столице именитые,
слов нет. Опыт подсказывал Савченко: не каждый спортсмен, каким бы
талантом не наградила его матушка-природа, приживется в инородной среде,
вдали от матери с отцом - а фигуристы ведь в сущности были дети, хоть и
обласканные разными титулами да званиями. Сколько на его памяти было
талантов, что так и завяли, сошли на нет, не раскрыв дарования. И нередко
- из-за поспешных, ненужных переездов.
Из-за этого своего упрямства Савченко в московской среде слыл
человеком крутым и несговорчивым. Пытались, что греха таить,
"перевоспитывать" его на известный лад - то за границу не пустят,
незаметно, культурненько, под благовидным предлогом, то без надобности
зарядят заслушивать на коллегии или в управлении вопрос о развитии зимних
видов спорта в республике, за кои нес он личную ответственность, то
пытались достать в мелочах - не присваивали почетных званий ребятам, за
которых он ходатайствовал, не выделяли необходимый, чаще всего импортный,
спортинвентарь и еще многое в том же духе.
Но Савченко не менялся, за свое держался цепко, хоть это упрямством
не назовешь - просто человек досконально разбирался в деле и вел линию. В
конце концов Савченко признали, потому что убедились в его
последовательности и верности делу, да и начальство в Москве сменилось -
новое не унаследовало нелюбовь к упрямцу, и с его мнением теперь
считались. Вот и сюда, в США, возглавить первую после Олимпиады в
Лос-Анджелесе делегацию, так сказать, провести разведку боем, поручили ни
кому-нибудь, а Савченко. Хотя разве это не палка о двух концах? Поездка в
неизвестное могла обернуться неприятностями, не лучше ли от них
подальше...
Разговор наш начался не с фигурного катания, как можно было ожидать,
а с происшествия в монреальском порту.
- Что там нового пишут? - поздоровавшись, первым делом спросил
Савченко.
- Ничего.
- Это уже не плохо. Я ожидал вспышку антисоветизма и разные
провокации. Но и здесь спокойно, встретили приветливо, я бы даже сказал -
подчеркнуто предупредительно. Такое впечатление, будто они чувствуют себя
виноватыми. Возможно, я пытаюсь выдать желаемое за действительное.
Начнутся состязания - поглядим. Как-никак в трех видах программы главные
соперники наших ребят - американцы, борьба будет идти между ними.
- Павел Феодосьевич, скажи мне прямо: ты веришь в возможность
свершенного Добротвором?
- Верю или нет, факт налицо. Ведь не подложили же ему эту дрянь в
чемодан, не подбросили разные там "темные силы" - сам купил, сам положил и
привез. Что тут можно ревизовать? Вопрос другой, вот он-то и не дает мне
покоя, потому что знаю Добротвора чуть ли не с пеленок. Что толкнуло его
на это?
- Или кто?
- Ну-ну, ты тоже не блефуй! - осадил меня Савченко. - Ты видел его
кулачищи, даже без перчаток? То-то, такого силой или еще чем-то не
принудишь. Тем паче, что Виктор Добротвор во всех отношениях человек
цельный и крепкий. Это я могу засвидетельствовать на любом уровне.
- Может, кому-то хотел сделать доброе дело? - Я, каюсь, не рассказал
Савченко о разговоре в холле гостиницы в Монреале с канадцем по имени Джон
Микитюк. Умолчал, потому что и сам-то толком не определился, как к новости
отнестись, какие выводы сделать и что предпринять, чтобы не наломать дров.
Ибо давно решил для себя, что разберусь в этой истории досконально и
напишу, как бы ни тяжела оказалась правда.
- Добротвор - не ребенок, он несет полную ответственность за
поступки. Несет вдвойне еще и потому, что он - Виктор Добротвор, имя его
известно в мире. - После продолжительной паузы Савченко, словно споря с
