Если направиться от старого дворца прямо, через площадь, где некогда
перемерзшие гости Олимпиады штурмом брали редкие автобусы "Грей Хаунд",
вниз к озеру, то можно было попасть к дому, где я в последний раз видел
живым Дика Грегори, моего друга и коллегу, американского журналиста,
докопавшегося - себе на голову! - до кое-каких тайн, до коих докапываться
было опасно. Но Дик был смелым и честным человеком, и он поведал мне то,
что, по-видимому, не должен был говорить иностранцу, тем более из СССР. Он
помог мне, помог нам, советским людям, приехавшим тогда в картеровскую
Америку, охваченную антиафганской истерией, но для него этот поступок
оказался фатальным.
Прости меня, Дик...
Я зашагал по Мейн-стрит, мимо знакомых строений. Тут мало что
изменилось, разве что улочки этого затерянного в Адирондакских, так
любимых Рокуэллом Кэнтом, горах были теперь пустынны, с фасадов
двухэтажных - выше строений почти не увидишь - исчезли олимпийские
полотнища и призывы; в местной церквушке, куда однажды мы заглянули с
приятелем погреться, потому как надпись при входе по-русски обращалась к
нам с предложением "выпить чашечку кофе (бесплатно) и поговорить о смысле
жизни", царила темнота, и никто больше не зазывал на кофе. Светились
только салоны небольших магазинов, но людей и там раз-два и обчелся -
сезон еще не наступил, а состязания юных фигуристов, конечно же, не смогли
привлечь внимание широкой публики.
Я позвонил в дверь - старинную, стеклянную, украшенную фигурной
медной вязью кованой решетки.
Пожилая, если не сказать старая, лет семидесяти женщина в теплой
вязаной кофте и эскимосских длинношерстных сапожках приветливо закивала
мне головой, отступила в сторону и пропустила вовнутрь.
В лицо пахнуло теплом, явным ароматом трубочного табака типа "Клан".
- Я - Грейс Келли, ваша хозяйка, - представилась женщина. Ее голос
звучал чисто, глаза излучали доброту и радость нового знакомства. Мне даже
стало неловко, что поспешил сосчитать ее годы.
- Олег Романько, приехал к вам из Киева, это в СССР, на Днепре.
- Я ждала вас вчера, мистер Олег Романько, и даже держала горячий
ужин до полуночи.
- Извините! Право, если б я догадывался об этом, то непременно
прилетел бы к вам из этой ужасной монреальской зимы, где лил такой
холодный проливной дождь.
- Нет, нет, я не осуждаю вас и не потребую, смею вас заверить, лишней
платы, это не в моих правилах. Вы, верно, голодны с дороги? Обед у нас
через сорок минут, а пока я покажу вашу комнату. Пожалуйте за мной.
По винтовой, довольно крутой с виду, но неожиданно удобной деревянной
лестнице мы поднялись наверх, хозяйка распахнула выкрашенную белой краской
дверь и пропустила меня вперед.
Широкое, во всю стену, окно смотрелось в темные, незамерзшие воды
Лунного озера, сливавшиеся на противоположном берегу с высокими черными
елями. Где-то там прятался и домик Дика Грегори.
Удобная патентованная кровать на пружинах "Стелла", рекламу ее я
видел вчера в "Тайм", свидетельствовала о том, что пансионат не
какой-нибудь захудалый, перебивающийся на случайных посетителях, но вполне
престижное, следящее за модой заведение. Квадратный письменный столик с
телефоном, два глубоких кресла, приземистый холодильник, на стенке над
кроватью - красочная акварель с лыжником на первом плане, на полу толстый
светло-коричневый ковер, да еще встроенный шкаф - вот так выглядела моя
новая обитель.
- Телевизор внизу, так удобнее, можно коротать вечернее время в
компании. Правда, если вы пожелаете, я дам вам переносной, у меня есть
новый "Сони".
- Признаюсь, миссис Келли, слаб, люблю смотреть телевизор допоздна, а
еще больше люблю крутить ручку переключения программ, - сказал я.
- После обеда телевизор вам принесут, мистер Олех Романько. - Мне
почудилось, что в голосе хозяйки маленького отеля проскользнуло
недовольство.
- Благодарю вас!
- Ванная и туалеты - в конце коридора. Здесь, на этаже, помимо вас,
живет француз, тоже журналист, но он так много курит. Слава богу, хоть
вкусный табак. А вообще-то я не принимаю курящих. В обычное время, в сезон
катания на лыжах, - пояснила она.
Когда за хозяйкой закрылась дверь, я сбросил короткую меховую куртку.
От глубокой тишины ломило в ушах. Я подумал, что в таких условиях хорошо
бы отсыпаться, но с этим мне решительно не повезло: из-за разницы во
времени редакция будет вызывать меня в четыре утра.
Разложив на полочках в шкафу вещи, я задумался - как одеться к обеду,
который в Штатах назначается на то время, когда у нас положено подавать
ужин, да и к тому же в условиях почти семейных, потому что, по моим
подсчетам, в пансионате насчитывалось не более пяти-шести комнат, а
значит, столько и постояльцев. После некоторого замешательства (вспомнив
наряд самой хозяйки) решил идти в джинсах, в рубашке без галстука, в
пуловере и домашних туфлях.
Когда я спускался по лестнице вниз, меня остановил голос, не узнать
который было невозможно. "Серж? Не может быть! Серж - в Лейк-Плэсиде!"
Если б я спустился двумя минутами позже и хозяйка успела бы разлить
суп из глубокой супницы, что она держала в руках, в тарелки, беды не
миновать. Серж Казанкини, а это был он собственной персоной, так порывисто
вскочил, что только отчаянные усилия остальных, сидевших за столом,
удержали беднягу от падения.
- Олег! О ля-ля! Олег! - вскричал Серж так, словно увидел вдруг
ожившего мертвеца, пожелавшего съесть еще один в своей загубленной жизни
обед.
Казанкини накинулся на меня, обсыпая пеплом из трубки и громко чмокая
в щеки, в нос, в губы (он, наверное, насмотрелся наших официальных
телепередач, но не совсем точно овладел этим ритуалом).
- Нет, господа, вы только представьте - это мой друг, лучший друг,
хотя и умудряющийся исчезать за своим "железным занавесом", вы же знаете,
у них с заграницей туго, это я вам говорю, так вот он умудряется иногда
скрываться на четыре года, без единой весточки, даже с рождеством не
поздравляет, но все равно, вот вам крест святой, я его по-прежнему люблю,
потому что он - такой... О, господа, о ля-ля, да я ведь не назвал его -
Олег, не Олех, а твердое "г", у них, в России, все любят твердое - твердое
руководство, твердые, черт возьми, сыры, твердые обязательства, твердые
цены, словом, все твердое! Олег Романько, журналист и бывший великий
чемпион, да, да, господа, он - участник Олимпийских игр. - Все это
Казанкини выпалил с пулеметной скоростью, и, глядя на обалдевшие лица
остальных участников обеда и хозяйки, я решил, что пора вмешиваться, иначе
обо мне могут подумать черт знает что.
- Добрый вечер, господа! Успокойся, Серж. Это я собственной персоной
и рад тебя видеть. Мы действительно старые друзья, господа, и в последний
раз виделись здесь, в Лейк-Плэсиде, четыре года назад, на зимней
Олимпиаде. Вот так!
Охи и ахи - за столом располагалось еще двое мужчин и две женщины -
продолжались несколько минут, пока миссис Келли не напомнила, что суп
имеет свойство остывать...
За обедом мы перезнакомились. Помимо Сержа Казанкини, нью-йоркского
корреспондента "Франс Пресс" (им он стал вскоре после Олимпийских игр 1980
года), присутствовали: господин Фред Сикорски, представитель журнала
"Тайм", среднего роста и среднего возраста, довольно-таки бесцветный и
невыразительный, за весь вечер выдавивший из себя разве что два десятка
слов самого общего назначения. На меня он глядел если не с опаской, то с
каким-то внутренним потаенным интересом, точно я был подопытным кроликом,
за коим ему поручили наблюдать; под стать ему оказалась и жена - маленькая
и худая, она годилась разве что в помощницы матери Терезе - знаменитой
проповеднице из Индии. С журналистом из "Тайм" выступал фотокорреспондент
с гусарскими усиками (имени я его не запомнил), наверное, он был неплохим
мастером - в этот журнал второразрядных репортеров, как известно, не
приглашают. Он был моложе своего патрона лет на десять, нагл и самоуверен,
отличался редким даже для американца косноязычием и удивительно напоминал
мне одного усатого знакомца из Киева.
Впрочем, мы с Сержем вскоре удалились ко мне в номер, где уже стоял
компактный "Сони" с дистанционным управлением. Серж приволок бутылку
шотландского "Учительского виски", любимого напитка нынешнего
американского президента, а для меня из холодильника извлек две банки
голландского пива.
Устроившись поудобнее в кресле, Казанкини так кисло скривился, едва я
попытался включить приемник, что мне довелось немедленно отказаться от
своего намерения.
- Не жалей, все равно ничего стоящего не увидишь, - успокоил Серж. -
Поверь старому нью-йоркскому зубру.
- Не ожидал увидеть тебя здесь, Серж. Высматривал тебя в Москве, но
ты к нам на Игры не приехал, хоть и обещал...
- Ну, вот, снова за деньги - Юрьев день. - Серж обладал удивительной
способностью так перевирать наши пословицы и поговорки (в его собственном,
конечно, переводе), что у меня просто уши вяли. - Я даже не успел
возвратиться в Париж из Лейк-Плэсида, как узнал, что мое начальство жаждет
видеть меня их представителем в Штатах на весь период подготовки к Играм в
Лос-Анджелесе. А я так мечтал побывать в Москве, выпить настоящей русской
водки в настоящем русском трактире! Да посуди, когда человеку далеко за
сорок - далеко-далеко, и ему предлагают еще на четыре года контракт, нужно
быть полным идиотом, чтобы не согласиться. У нас система социального
страхования не столь совершенна, как у вас, и в пятьдесят лет человек уже
не мечтает о взлетах...
- В Лос-Анджелесе был? - У меня просто-таки язык зачесался, так
хотелось забросать очевидца Игр вопросами. Увы, мое аккредитационное
удостоверение так и осталось неиспользованным при мне в Киеве, да разве
только у меня одного!
- А зачем меня здесь держат? - вопросом на вопрос ответил Казанкини и
потянулся к бутылке. Я поспешил опередить его: негоже, когда в доме
хозяина гость сам себе наливает. Серж довольно улыбнулся - ему явно
пришлась по вкусу моя предупредительность, а может, он вспомнил, как
веселились мы с ним неподалеку от этого места, в горнолыжном клубе
"Кнейсл", открытом специально для гостей Игр. Правда, тогда наливал
Серж...
- Напрасно вы не поехали в Лос-Анджелес, - сказал Казанкини, отпив
виски. - Американцы просто-таки были в панике до того момента, пока не
узнали о решении вашего Национального олимпийского комитета. Ну, не
спортсмены, ясное дело, а руководители, те, кто на протяжении четырех лет
получал солидные, о ля-ля баснословные! - долларовые "инъекции" для
подготовки "самой великой американской команды". Плакали бы их денежки...
Но вы остались верными себе - твердыми до конца... - Серж подозрительно
взглянул на меня, однако не обнаружил ни малейшей попытки грудью броситься
на защиту "национальных интересов".
- Я согласен с тобой, Серж, и мне, поверь, было до слез обидно - не
за себя, за спортсменов, что готовились к выступлениям в Лос-Анджелесе,
денно и нощно тренировали свои мускулы и волю. Ведь для большинства Игры
больше никогда в жизни не состоятся. Разве сможет Володя Сальников
выступить в Сеуле. Или Юра Седых... Они были в фантастической форме... А
сколько других ребят...
- В Америке ваше решение вызвало шок - я имею в виду не официальную
Америку, для которой вы - империя зла, а простую, честную, жадную до
подобных зрелищ. Нет русских, нет Олимпиады - можно было слышать в частных
