- давно решил я, - вовсе не обязательно об этом знать".
- Благодарю вас, мистер Олех Романько! Спустимся вниз, подпишите
протокол, и на этом будем считать инцидент исчерпанным. Что же касается
преступного нападения на миссис Келли, это уже наше внутреннее дело, -
суммировал инспектор Залески. В голосе его, однако, не слышалось
удовлетворения. Ну да это его заботы...
- О, мистер Романько! - встретила меня пронзительным возгласом миссис
Келли, уже пришедшая в себя окончательно и сидевшая на диванчике рядом с
молодым доктором в белом халате. Лицо ее ожило.
- Миссис Келли, но что случилось? - спросил я хозяйку пансиона
"Золотая луна".
- Смотрела телевизор, как раз передавали репортаж из Дворца, я,
конечно, пойти туда не могла - пятнадцать долларов, согласитесь, для
одинокой женщины - деньги. (Я запоздало пожалел, что ни разу даже не
предложил миссис Келли посетить состязания, уж нашел бы способ провести ее
бесплатно, опыт подобных посещений дома мы отработали давно до
совершенства и даже на такие престижные футбольные матчи, как "Динамо" -
"Селтик", проводили в ложу прессы своих гостей). - Миссис Келли сделала
паузу, но, конечно, не для того, чтобы упрекнуть меня за недогадливость, а
чтобы придать своему рассказу дополнительный драматизм. - Как прекрасна
была наша Дженни! Да-да, мистер Романько, но и ваша девочка, как ее зовут?
- Катя, Катюша, - подсказал я, и благодарная улыбка осветила лицо
хозяйки пансиона.
- Катья тоже мне понравилась, но Дженни, согласитесь, была
блистательна в этот вечер.
Я видел, как мрачнел инспектор, вынужденный выслушивать излияния, не
имеющие никакого отношения к происшествию, тем более что подробности эти
были ему давным-давно известны и вряд ли он ожидал чего-то нового в таком
тупиковом деле.
- Вы слушаете, мистер Романько? - миссис Келли с подозрением
взглянула на меня. - А вы, инспектор? - Ее взгляд обжег Залески, и он
недовольно скривился, как от внезапной зубной боли. - Это все очень
чрезвычайно важно, заявляю вам! Я слушала репортаж, но услышала -
понимаете, услышала! - как стукнула дверь наверху. А ведь там никого не
было с самого вечера... Мистер француз пришел уже позже, он-то и нашел
меня мертвой... Нет-нет, я была в обмороке, но меня вполне можно было
принять за труп...
Пока хозяйка "Золотой луны" излагала подробности и собственные
ощущения, я думал, как мне поступить дальше. Вряд ли те, кто рылся в моих
вещах, заявятся еще раз, ибо они получили то, что искали, это без
сомнения. Значит, до утра я могу спать спокойно, а утром, как и условлено,
уеду с нашими спортсменами в Монреаль, а оттуда рукой подать до Москвы. В
крайнем случае переночую ночь-другую у Власенко, не откажет. Конечно, эта
бандитская акция заставляет пересмотреть планы на Монреаль...
- ...тут я и упала! - уловил я последние слова миссис Келли и ее
победоносный взгляд горящих глаз, коим она обвела присутствующих в
комнате. Но, кажется, кроме меня, никто и не слушал ее: инспектор
заканчивал протокол, Серж впал в глубочайший транс - он даже перестал
курить, уставившись в одну точку, швед по-прежнему цедил пиво из третьей
баночки (две пустые валялись на столике у телевизора), сержант явно
скучал, да и к тому же ему было жарко в его меховой куртке и в шляпе. Мэтт
- вот он-то был весь внимание - напомнил мне курицу-наседку,
нахохлившуюся, готовую в любой момент грудью броситься на защиту цыпленка.
В роли последнего, подозреваю, выступал я...
Когда был подписан протокол, вслед за мной это сделал и Мэтт, как
свидетель, инспектор Залески вполне искренне пожелал спокойной ночи и
выразил надежду, что инцидент ("Дело, без всякого сомнения, будет доведено
до конца, и злоумышленники понесут заслуженную кару!") не испортил мне
общее впечатление от пребывания в Лейк-Плэсиде. Я с такой же искренностью
заверил инспектора в моем признании его доброго участия в этом деле, а
также в том, что мои симпатии к Америке и американцам не уменьшились после
сегодняшнего вечера. Мне осталось лишь посетовать, что из-за меня вольно
или невольно жертвой произвола оказалась миссис Келли. Словом, раздав всем
сестрам по серьге, я распрощался с инспектором, сержантом и Мэттом. С
последним мы обнялись по-братски, и я сказал, что не забуду его участия и
буду надеяться, что когда-нибудь нам посчастливится встретиться вновь,
лучше, конечно бы, в Киеве. Оставил ему свою визитку, приписав авторучкой
домашний адрес и телефон. Я ни на секунду не сомневался, что Мэтт
заслуживает такого приглашения.
Серж поднялся вслед за мной наверх. Без единого слова деловито
проверил запоры на окне и успокоился, только убедившись, что они прочны.
- Как ты думаешь, старина, это из-за Добротвора? - спросил Казанкини,
и я уловил в его голосе плохо скрытую тревогу.
- Ну, я бы не оценивал случившееся так однозначно... Скорее всего для
тебя не секрет, что специальные службы здесь, на Западе, всегда проявляют
интерес к нам, советским людям, а значит, это их рук дело. Здесь ли, в
Штатах, или у вас, во Франции... - Я увидел, как оживился мрачный и
растерянный на протяжении всего вечера Казанкини, и убедился: Серж
действительно напуган происшедшим, наперед просчитав возможные последствия
для себя - как-никак, а именно он привез исчезнувшее досье. Мне не
хотелось усугублять его сомнения и тревоги, тем более что такие опасения
не покидали и меня с той самой минуты, когда я услышал о "посещении"
комнаты незваными гостями. Я даже пожалел (а ведь сколько раз зарекался
подвергать опасности моих зарубежных друзей, как ни важна, как ни ценна
была для меня их помощь), что снова расслабился, не удержался, рассказал
больше чем нужно и чем мог Сержу Казанкини. Хуже - втянул его в историю,
возбудил интерес и невольно подтолкнул к поискам опасных документов, пусть
даже прямо об этом его и не просил. Ну, да что там - снявши голову, по
волосам не плачут!
- Ты честно полагаешь, что это не из-за меня? А? Говори честно,
Казанкини не из трусливого десятка! - Я видел, как нелегко далась Сержу
эта бравада.
- Да как тебе сказать... Скорее всего это следы Ефима Рубцова, это
больше похоже на него. Уж кто-кто, а он, тут я голову готов дать на
отсечение, имеет связи с этими службами, которые, как и он, не слишком-то
доброжелательны к моей стране. Ты спросишь, зачем ему, журналисту, это
нужно? Скажу. Однажды в Австралии местный газетчик на вопрос, почему они,
то есть австралийцы, так недоверчиво относятся к бывшим советским
гражданам, очутившимся на пятом континенте после второй мировой войны,
ответил... - Серж Казанкини - весь внимание, я видел, что каждое мое слово
- бальзам на его рану. - Он сказал: "Если они могли предать Родину,
отречься от нее, то нас они в случае надобности предадут еще легче. Как же
мы можем к ним относиться иначе?" Вот потому-то рубцовы и лезут из кожи,
чтобы засвидетельствовать собственную "лояльность" к приютившей их
стране...
- Но откуда он мог знать, что ты здесь? - не сдавался Казанкини.
- Стоило по телефону из Нью-Йорка подключиться к компьютеру
пресс-центра, как тут же получаешь полнейшую справку обо мне, да еще и в
напечатанном виде. Я проверил это. Компьютер знает даже, что я вторично
женат, а ты говоришь...
- Много бы я дал, лишь бы добраться до этого подонка! - вырвалось из
уст уже явно успокоившегося и вновь самоуверенного Сержа. Нет, поистине
этот добрый толстяк - дитя природы...
- Для "Франс Пресс" такая информация не представляет интереса, мистер
Казанкини, - шутливо отмахнулся я. Всерьез же сказал: - А вообще, Серж, ты
больше не лезь в эту историю, не хватало тебе еще расплачиваться за наши
"особые" отношения с Рубцовым. Спасибо за досье, ты так много сделал для
меня!
Я и словом не обмолвился, что красная папочка Сержа Казанкини уже
давно в чужих руках. Меня успокаивало, что странички с напечатанным на
стандартной ленте "ПК" - персонального компьютера - текстом не несут
индивидуального почерка, и Серж не оставил на них не только собственной
росписи, а она у него такая, что только на крупных банкнотах ставить, но и
даже пометок или поправок от руки. Не стал ничего говорить Сержу об утрате
документов еще и потому, что по давней привычке в первый же вечер перевел
написанное и продиктовал на магнитофонную ленту "Сони", лежавшую теперь в
моей сумке...
- Нет, ты это брось, - продолжал набирать силу и уверенность в себе
Серж. - Я буду искать и, ежели что, - непременно дам тебе знать. Ведь мы с
тобой не конкуренты, Олег!
- Нет, не конкуренты, - с облегчением согласился я, видя, что мой
друг окончательно обрел спокойствие. - Давай прощаться, мне еще
заключительный репортаж писать, в пять утра передавать. Завтра утром
уезжаю.
- Так скоро? - по-детски, с обидой, точно у него забирали любимую
игрушку, воскликнул Серж.
Я обнял его и учуял тонкий запах терпкого мужского одеколона и резкий
аромат трубочного табака, пропитавшего, казалось, Сержа насквозь. Мне было
грустно, потому что каждый раз, расставаясь, не знаешь, удастся ли
встретиться вновь. В нашем мире, сократившем расстояния сверхзвуковыми
лайнерами и спутниками связи, существуют не только границы между
государствами, но и между людьми, в силу тех или иных причин разделенных
политическими, экономическими, нравственными границами двух таких
противоположных по своей сути миров, где, однако, живет немало похожих в
своих радостях и горестях, в своих вечных устремлениях к счастью людей...
- Я выйду проводить тебя утром, - пообещал Серж, но я не сомневался,
что в семь утра мой друг будет спать сном праведника, ибо не было для
сибарита Сержа Казанкини зверя страшнее, чем ранний подъем из теплой
постели.
- О'кей, Серж. Спокойной ночи.
12
Ночь напролет валил и валил снег: синий рассвет и окрестные горы,
Зеркальное озеро и федеральная дорога N_18, по которой нам предстояло
ехать, даже невысокое крыльцо пансиона миссис Келли - все утонуло в
глубоких, пышных и величавых сугробах. Савченко позвонил и предупредил,
что автобус за ними не пришел и когда появится, сказать трудно, но как
только подкатит к подъезду гостиницы, где жили наши спортсмены, он сразу
же даст знать.
Я совсем не огорчился непредвиденной задержке. Она давала возможность
побыть наедине со своими мыслями. Вещи были собраны с вечера, мне
оставалось побриться да перекусить, на это ушло 20 минут, и вот уже я
бреду по белой целине сквозь мириады кружащихся снежинок, куда глаза
глядят. Небольшой красный трактор со скрепером натужно толкал перед собой
гору снега, едва ли не выше крыши кабины. У магазинчиков суетились с
лопатами хозяева: пробивали в снегу тоннели, прочищали подходы к витринам
- непогода не должна мешать бизнесу. Ребятишки в куртках и "лунниках"
азартно перебрасывались снежками, но снег был сухой и плохо лепился,
потому мальчишки старались ухватить ком побольше чуть ли не с лопаты
родителей.
Чем дальше оставалась Мейн-стрит, тем глуше доносились звуки, тем
гуще летели белые снежинки, и наконец я растворился в них и превратился в
одну большую белую глыбу, с трудом передвигающуюся на своих двоих. Это все
так напоминало Славское, радостный день передышки после непрерывной череды
подъемов и спусков, доводивших до смертельной усталости каждую мышцу,
каждую клеточку тела.
"Хочешь ты или нет, - размышлял я, - но вынужден будешь признать, что
