же измысленный от тоски одиночества, уже накинул старую потрепанную су-
перобложку и занял свое место на полке рядом с друзьями -Свифтом, Смол-
летом, Филдингом. Ему есть что рассказать почтенным писателям.
Что же осталось, милые дамы и господа? Запах сгоревшей серы, стопка
исписанных листов, навеки разбитая жизнь... Не так мало, дамы и господа.
Он совершенно не представлял - что следует теперь делать. Паспорт,
прописка, семья, работа... Материал для нового романа? Эта мысль показа-
лась ему чудовищной. Он только что освободился от прошлого, зачем же
снова накапливать его в мучительчой суете бытия, твердо зная, что чело-
веческое счастье недоступно ему.
И все же пора было возвращаться из добровольного изгнания к своему
коту, к библиотеке и письменному столу, в квартирку, что смотрит дверь в
дверь в жилище улетевшей от него семьи. Он специально поместил себя там,
чтобы напоминать о своем существовании. Поводом послужила опечатка в
справочнике Союза писателей, том самом, что лежал перед секретарем лите-
ратурной инквизиции. Он останется для жены и сына соседом-сочинителем,
стареющим холостяком, выводящим на прогулки ленивого рыжего кота, но ни-
когда уже не соберутся у него на квартире таинственные фигуры в одеяниях
прошлых веков, потому что эта история кончилась, начнется другая.
Он заметил, что в раздумье кружит по комнате вокруг некоего центра,
каким был черновик. С ним надо было что-то делать, хотя бы перечитать
для начала, но и это было непросто. Когда же он подумал о редактуре,
цензуре, критике, то совсем приуныл, находя положение безнадежным. Впро-
чем, тут же забрезжил выход гордый и в то же время трусливый. А что, ес-
ли сразу передать рукопись в инквизицию, минуя читателей? Сгорит так
сгорит, на нет и суда нет, он играл на крупную ставку, а если что-то ос-
танется, то можно помирать спокойно. "Пан или пропал?" - спросил он щег-
ла, на что щегол всем своим видом резонно показал: неизвестно еще - кто
является паном в данной ситуации. "Ты прав, как всегда, - продолжал он
размышлять вслух, - ибо даже если я пройду инквизицию, кооператоры не
увидят романа, следовательно, я все равно пропал..." И тут он вспомнил
об Александре, которая читала его рукопись вплоть до новогодней ночи,
терпеливо дожидаясь, когда очередная страничка покинет машинку. "Этого
вполне достаточно!" - заявил он щеглу, ибо писал не для славы, не для
триумфа и поклонения со стороны кооператоров, хотя они и были бы прият-
ны, а для того, чтобы хоть один человек понял его правильно и узнал ис-
тинные свойства его души, порядком затемненные скитаниями блудного сына
и мужа.
Решив так, он принялся готовить рукопись к сдаче. Напечатал титульный
лист, положил его сверху, не без труда подровнял стопку, еще раз полюбо-
вавшись ее толщиной - неужели все это написал он? - и начал озабоченно
рыскать по квартире в поисках подходящей упаковки. О папке нужного
объема нечего было и мечтать: такие папки давно не выпускаются промыш-
ленностью, на них нет спроса. Он кое-как завернул рукопись в газету "Со-
ветская культура" и засунул тяжелый пакет в полиэтиленовый мешок. Оде-
вался он уже в лихорадочной спешке; его вдруг затрясло, как во время бо-
лезни. Он натянул шерстяные носки и усилием засунул ноги в заскорузлые
кроссовки, высохшие на батарее до состояния полного окаменения. После
болезни он впервые покидал свое жилище. Застегнул молнию на куртке, на-
цепил вязаную шапочку, взял в руки мешок... "Присядем на дорожку?" -
предложил он щеглу, чуть заикаясь от волнения. И, не дожидаясь ответа,
уселся на раскладушку. Звонко скрипнули пружинки.
Автор хлопнул себя по коленкам и поднялся с шумным вздохом. Идти на
суд не хотелось. Процедура все же неприятная, особенно если участвуешь в
ней, стоя на эшафоте.
Он вышел на лестницу и почувствовал, что ноги слегка подкашиваются.
Он заставил себя спуститься вниз и вышел в ущелье, запорошенное чистым
снежком. Снежинки, падая, искрились в голубоватом свете ртутных ламп. Он
направился к четвертому подъезду, как в ту ночь, почему-то не сомнева-
ясь, что судьи терпеливо ожидают его у алтаря, и так же пылает жертвен-
ный огонь, и жрица дежурит у люка мусоропровода.
Войдя в подъезд, он первым делом покосился на выпирающую из стены
трубу, ведущую вниз, под пол. По ней в этот момент с грохотом и лязгом
пронеслась с высоты очередная порция мусора. Или, быть может, это был
его коллега, тоже получивший отсрочку, своего рода пролонгацию, и теперь
вместо одобрения свергнутый с Олимпа во мрак небытия?
Он вызвал лифт, и пока тот спускался, отошел к висевшей на стене дос-
ке объявлений Правления. Ему в глаза бросился обведенный траурной рамкой
некролог с двумя фотографиями -Серенкова и Файнштейна, членов Правления,
погибших, как явствовало из некролога, в результате трагического случая.
Он ошеломленно принялся читать этот общий некролог, написанный весьма
странным образом - в параллель - так что в одной фразе упоминалось сразу
об обоих: тот родился тогда-то, а этот тогда-то... тот учился там-то, а
этот там-то... Оба члена Правления, объединенные траурной рамкой, выгля-
дели похожими, как родные братья. Они и умерли в один день. Смерть нако-
нец-то примирила их.
Досадуя, что этот факт не смог найти себе места в романе, и, конечно,
посочувствовав беднягам, хотя относился к ним без особой симпатии, автор
еще раз порадовался жизни, которая Богаче любой выдумки. Как вдруг из
дверей подъехавшего лифта вышла соседка Сарра Моисеевна, а за нею - кот
Филарет, похудевший и жалкий.
- Ах, это ви, - конечно, сказала соседка и тут же без умолку начала
рассказывать про кота, который стал бездомным, мяучит на лестнице, скре-
бется в закрытые двери и вообще перешел на содержание Ментихиных и ее,
Сарры Моисеевны.
- Таки это живой котик, - сказала она печально, и сочинитель по-
чувствовал глубокий стыд.
Он взял любимца на руки, погладил его, прижал мордочкой к своей щеке.
Соседка, переведя взгляд на некролог, тут же рассказала подробности тра-
гедии. Члены Правления погибли в автомобильной катастрофе по дороге на
Приозерск. Один ехал в город, другой - из города. Файнштейн был на "Жи-
гулях", Серенков - на "Запорожце". Был страшный гололед, оба пытались
увернуться от столкновения, но их влепило лоб в лоб... Автор выслушал
эту историю, холодея. Он вспомнил свои галлюцинации. Роман продолжался
помимо его воли, дописывал себя сам - и если ранее это было лишь краси-
вой отговоркой со стороны автора, ибо стучал по клавишам машинки все-та-
ки он, больше было некому, то сейчас, когда готовая рукопись лежала в
мешке, а роман продолжался в жизни, это был совсем другой коленкор, как
говорила матушка сочинителя.
- Ви на утренник? - спросила соседка, увидев, что автор с котом вхо-
дит в лифт.
Он не понял, но кивнул, лишь бы отстала. Дверцы с шумом съехались,
когда он нажал на кнопку двенадцатого этажа. Это послужило доказа-
тельсгвом, что ничего не изменилось по сравнению с той ночью.
Стенки кабины, расписанные на космические темы, как и прежде, были
усеяны надписями. Стенгазета кооператоров продолжала жить. Однако тема-
тика сильно изменилась. Автор уже не нашел нецензурщины, отсутствовали и
черносотенные лозунги. Зато общественно-политических высказываний приба-
вилось. Чувствовалось, что гражданская активность кооператоров сильно
выросла в сравнении с весною. "Да здравствует Рыскаль!" - крупными бук-
вами было начертано над пультом. "Я люблю Правление!" - гласила надпись
напротив. Автор с улыбкой читал эти надписи, как вдруг наткнулся на фра-
зу: "Рукописи горят". Чуть ниже женской рукой наискосок было написано:
"За жизнь без любви следует казнить".
Это были фразы из его романа. Он тихо и счастливо рассмеялся, продол-
жая блуждать взглядом по исписанным стенам, и наконец наткнулся на длин-
ный, почти до самого пола, столбец слов. Это были синонимы глагола "вы-
пить", только здесь их было гораздо больше, чем у него, что лишний раз
доказывало несравнимость талантов автора и народа.
Раздался мягкий удар, и лифт остановился. Чуть помедлив, разъехались
и двери. Он ожидал увидеть за ними знакомый холл с темно-вишневым ков-
ром, но на этот раз за дверями лифта открылось полутемное низкое помеще-
ние с бетонным полом и бетонным же потолком. Он несмело вышел наружу,
крепче прижал кота к груди и с минуту постоял, давая глазам привыкнуть.
На полу разглядел он мусор, какие-то доски, сломанную мебель и понял,
что попал на чердак собственного дома. Это озадачило его, но отчасти и
вдохновило, поскольку события развивались, хотя и непредсказуемо, зато
вполне в духе его фантазий. У автора была маленькая литературная сла-
бость. Он любил заканчивать свои истории на крыше - в этом видел симво-
лику, а критики - многозначительность. Но он все равно не мог избавиться
от этого недостатка. Даже теперь, сознательно избежав его в романе, он
нарвался на него в жизни. "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет",
- подумал он и побрел по чердаку, надеясь повстречать что-нибудь более
интересное, чем отслужившая мебель.
И действительно - через несколько шагов он увидел приоткрытую желез-
ную дверь с яркой полоской щели, окутанной зимним морозным туманом. Фи-
ларет беспокойно зашевелился у него на руках, но автор бесстрашно шагнул
к щели и толкнул дверь ногой.
Из проема хлынул на него яркий свет, настоянный на морозном воздухе с
игольчатой снеговой пылью. Тогда он, испытывая непонятное счастье, шаг-
нул на крышу. Плоская, покрытая сухим снежком, с низкими кирпичными тру-
бами вентиляции, восемью антеннами коллективного пользования и невысоким
каменным ограждением по краям, крыша простиралась далеко и была на удив-
ление просторна, точно палуба авианосца. Но главное было не в этом. Кры-
ша полна была народу: огромная толпа кооператоров в нарядных зимних
одеждах теснилась вокруг высокой новогодней елки, расположенной где-то в
районе второго подъезда. Елка была украшена игрушками, гирляндами и сер-
пантином, а на ее верхушке горела красная электрическая звезда. Чуть
сбоку, укрепленный между опорой антенны и высокой лестницей-стремянкой,
трепетал на ветру транспарант "Да здравствует воздушный флот!". По краю
крыши, вдоль кирпичного парапета, выставлены были переносные металличес-
кие заграждения, что часто используются для организации общественного
порядка во время массовых скоплений. Особенно много было на крыше детей
всех возрастов. Маленькие стояли, чинно держась за руки родителей, а те,
что постарше, норовили побегать, но были отлавливаемы подростками из
клуба Николая Ивановича и водворяемы на место.
Рядом с елкой возвышался голубоватый пластиковый ларек, в котором си-
дела тетя Зоя. Надпись за стеклом гласила: "Пива нет". Тетя Зоя вела
бойкую торговлю квасом.
Над этой мирной картиной в бездонной блеклой синеве зимнего неба сия-
ло круглое маленькое солнце. Свежий ветерок взбивал снежную пыль. В воз-
духе пахло апельсиновыми корками, которые тут и там горели на снегу, за-
порошившем крышу.
От колючего ветра и растроганности у автора на глаза навернулись сле-
зы. Он почувствовал себя отцом этого многочисленного семейства, хотя на
самом деле был его блудным сыном. Он медленно побрел к кооператорам по
мягкому снегу, выпустив из рук рыжего, как апельсин, кота, который важно
шествовал впереди, задрав пушистый хвост.
И вдруг словно вихрь налетел на автора. Это сын его, обернувшийся
первым, подбежал к нему, взметая снежную пыль, и повис на руках, болтая
в воздухе валенками. Сочинитель стиснул его в объятиях, поставил на но-
ги, и они молча пошли рядом к толпе, в которой многие уже обернулись на
него, разглядывая кто с любопытством, кто с жалостью, кто с неприязнью
или недоумением. А он неуверенно приближался к ним с мешком в руке, как
