Время мое приспело,
и путь мой передо мною.
Дж.Р.Р.ТОЛКИЕН
ПРОЛОГ
Так все и было, от самого конца до самого начала.
Старый Скуп умер утром, так и не подняв тяжелых, как у всех
лавочников, век. Уже третьи сутки он лежал с закрытыми глазами, не
разжимая губ, и лишь трудное дыхание указывало, что лавочник еще жив. А
утром он вздохнул особенно глубоко, сильно и - затих. Тогда Скупчиха,
суровая женщина лет на двадцать моложе мужа, негромко всхлипнула в
полумраке комнаты, а Скуп-сын почувствовал что-то вроде облегчения:
наконец все кончилось.
Уже через час о смерти Скупа в Рыбаках знали все. В дом пришли
старики, чтобы справить похороны по обычаю. Они посыпали соль покойному на
лоб - в знак мудрости, на губы - в знак честности, на грудь - в знак
доброты. Три щепотки соли - обязательная дань уважения.
Тело старого лавочника завернули в новенькую рыболовную сеть, запутав
в изголовье большой поплавок, а в ногах - тяжелое грузило, чтобы стоя, как
подобает достойному человеку, предстал покойный перед Владыкой Водом.
Потом Скупа на весельной лодке вывезли за одинокий черный камень,
туда, где Большая Соль круто падает в бездонную глубину. Здесь всегда
принимал умерших Владыка, здесь и опустили старого лавочника в море -
тихо, без всплеска. И высыпали в воду еще горсть соли, чтобы не строго
судил Владыка Вод душу, ушедшую в его темное царство.
Похоронив отца, Скуп-сын вернулся домой хозяином. Он протянул руку
ладонью вверх и коротко потребовал у матери: "Ключи". Та безропотно отдала
ему связку на узорном витом шнурке, который сняла с шеи мужа перед
приходом стариков. Сын слегка подбросил ключи, отчего металл коротко
звякнул, и пошел наверх, в комнату отца, каждым шагом заставляя скрипеть
деревянные ступени лестницы. Этот скрип доставлял ему удовольствие: каждый
вечер точно так поднимался к себе старый лавочник, чтобы подвести итоги
дневной торговли.
Войдя, Скуп-сын огляделся. Единственное окно в небольшой комнате было
задернуто полинявшей коричневой занавеской, в середине стоял стол с
выдвижными ящиками, в углу - железный шкаф.
Скуп-сын уселся в кресло перед столом и наугад потянул один из
ящиков. Там оказались бумаги - долговые расписки, закладные, какие-то
счета и ведомости. Все это требовало внимательного разбора, поэтому
молодой лавочник решительно задвинул ящик назад. Тут он услышал шорох и,
обернувшись на звук, обнаружил, что из-за занавески за ним подглядывает
крохотный норик в малиновой курточке и синих штанишках. Новый хозяин
прицыкнул на малявку, тот стрелой метнулся к своей норке и пропал. Только
на миг мелькнула добродушная, чуть крысиная мордочка, да послышался
тоненький ехидный смешок. Скуп-сын отвел глаза, успев, однако, отметить,
что блюдце, какие стоят у каждой нориковой норки, покрыто чешуйками
засохшего молока: три дня уже не наполнялось. Непорядок. Нориков обижать
нельзя.
Он встал и подошел к железному шкафу. Позвенев ключами, выбрал
нужный, открыл бесшумную плавную дверцу. За ней хранились все те же
бумаги, но, видимо, более важные, и только в нижнем отделении, в углу,
стояла небольшая деревянная шкатулка. Скуп-сын взял ее в руки, повертел,
рассматривая, и откинул плотную крышку с резьбой. В шкатулке лежало
простое серебряное колечко с неярким камнем цвета морской воды.
Вернувшись в кресло, Скуп-сын какое-то время разглядывал кольцо,
пытаясь понять, зачем отец так бережно хранил его. Цепкий глаз торговца
уже обозначил цену: пятнадцать, от силы двадцать монет. Дешевка. Так и не
понял, пожал плечами. А спустившись вниз, отдал кольцо матери и велел
выставить на продажу. "Да налей норикам молока наверху. Там открыто".
На следующее утро Скуп-сын начал торговлю, не выждав даже положенных
трех дней. И напрасно: все равно в лавку никто не шел. Скуп-сын понимал
свой промах, злился, но продолжал сидеть - больше из упрямства, чем по
необходимости, и даже бросил судьбе вызов, загадав первых трех посетителей
- на богатство, на здоровье и на жену. Так просто загадал, чтобы сидеть не
скучно было. Но когда перед самым обедом замаячила у входа чья-то тень,
внутри слегка екнуло: ну, кого там несет - на богатство?
Тьфу, Смут тебя забери!
Вспомнишь тут Смута, когда загадал на богатство, а приходит нищий.
Даже не нищий. У тех нет-нет, да бывает пара монеток. А у этого Смела
правый карман аж скукожился от пустоты, хоть совсем с пояса срежь. Он
милостыню не просит - гордый. Или знает, что все равно никто не подаст
из-за гнусного его скандального характера. Тьфу!
Скуп-сын даже не шевельнулся, наблюдая из-под тяжелых век, как Смел
бочком двигается вдоль полок с товарами, стучит своей длинной, выше головы
палкой и посверкивает дырьями в грязных штанах. Потурить его, что ли? Но
вспомнилось, как часто повторял отец: "Покупатель - дело святое". Пришлось
сдержаться. А покупатель этот святой, будь он неладен, уставился куда-то
как истукан. Что это он узрел? А, ну да, конечно. Только колечка ему не
хватает, остальное все есть. Посмотреть?! Не-ет, он точно издевается,
хвост собачий. Ну Смут с тобой, на, смотри...
Смел долго глядел на кольцо, ухватив тонкий серебряный ободок
корявыми пальцами цвета чугунного дерева, собирал поперечными складками
лоб, шамкал шершавыми от мертвой кожи губами. Потом почему-то спросил,
откуда оно взялось (у него получилось "вжялощь"), и взглянул при этом на
лавочника снизу вверх, отчего стал похож на плешивого орла-падальщика,
живущего в Оскальных горах.
Лавочник раздраженно буркнул, что - так-де, перехватил по случаю. И,
заводясь, продолжал: время уже обеденное, лавку пора закрывать, а если кто
не собирается покупать - ну, к примеру, если денег у кого нет, - то нечего
так долго и разглядывать. Тут у Смела в горле клекот возник, аж кадык
запрыгал - видно, свару хотел учинить, хвост собачий. Однако, передумал.
Положил кольцо на прилавок и пошел к выходу, стуча палкой. Лавка опустела.
Муторно тогда стало Скуп-сыну. В его круглую рыжую голову полезли
мысли о несправедливости судьбы, которая, надо же - в таком пустяке... но
лавочник вовремя спохватился и плюнул в разрез рубахи, отгоняя дурные
мысли. Нет-нет, судьба, конечно, ни при чем, а во всем виноват этот старый
оборванец Смел, вылезший вперед настоящего посетителя, загаданного на
богатство. И Скуп-сын закрыл лавку, надеясь, что обед отвлечет его от
досадных мыслей.
Мать расстаралась. Нарезанный крупными кусками, очищенный от костей,
вымоченный в козьем молоке, запеченный на углях и политый кислым соком
болотной клюквы мордан был превосходен. Когда Скуп-сын, отдуваясь, вновь
взгромоздился на табурет за прилавком, он уже готов был посмеяться над
недавним своим огорчением. Эка важность - нищий! Наплевать и забыть.
Но вскоре по стуку проклятой палки на крыльце лавочник понял, что
Смел возвращается, и недовольно поморщился: опять несет его... Ну какого
он, спрашивается, ходит? Ведь все равно денег... Скуп-сын не успел
додумать, потому что Смел пришел не один, и нехорошо стало лавочнику,
когда он увидел второго.
Есть такая рыба - вонюк. Дряблая, сопливая, как медуза, а воняет так,
что рыбаки побрезгливее, как попадется, предпочитают срезать крючок, чтобы
не дотрагиваться - неделю потом руки не отмоешь. Этого второго, по имени
Сметлив, Скуп-сын называл (не вслух, конечно, а про себя - старик,
все-таки) вонюком: такой же большой, рыхлый, трясется весь. Что же до
запаха - отчетливо чуял лавочник: пахнет от Сметлива смертью. Послушать
только, как дышит: хр-р... их-х! хр-р... их-х! - будто стеклом по
точильному камню.
Простите, любезные, но ведь второго он загадал на здоровье!
Окоченел Скуп-сын от ледяного ветерка предчувствия. Даже зубы у него
застучали. Замычал он что-то в ярости, да осекся: что им сказать-то?
Сказать-то им, любезные, нечего! Разве станешь объяснять, что невпопад
пришли? Дескать, не те вы, которых ждали. Эх, лавочник!
Уяснив положение, Скуп-сын в тупой оцепенелости выслушал Смела, но не
услышал (кровь била в уши оглушительными толчками), а скорее догадался,
что тому нужно, и деревянной рукой протянул кольцо. О чем говорили потом
посетители - прошло мимо лавочника. Он видел только, как Смел горячо
толкует что-то и тычет скрюченным пальцем в колечко, а Сметлив сомнительно
оттопыривает слюнявую губу и вставляет замечания, от которых Смел
горячится еще больше. Наконец нищий выдохся, замолчал. Помедлил еще
малость, покатал кольцо меж пальцев, глядя на блеск камня; тяжело
вздохнул. Потом нехотя вернул товар лавочнику и пошел прочь; за ним, едва
переставляя ноги - Сметлив.
Тут лавочник пришел в себя и беспомощно огляделся. Далекий мудрый
голос говорил ему: закрой лавку! Хватит дразнить судьбу!.. Увы, мудрый
голос лишь раздражал лавочника, пробуждая дикого быка его упрямства.
Скуп-сын решил, что лучше сдохнет, а лавку не закроет. Досидит до конца.
Что там осталось - жена? Плевать, это он как-нибудь переживет. Этим его не
испугаешь. Лавочник вспомнил всех самых сварливых, ленивых и скупых баб
поселка, вспомнил - и криво усмехнулся. Любой из них он бы живо дал
окорот. Ничего. Не страшно. И, приготовившись таким образом, стал ждать.
Люди по наивности часто думают: вот, мол, все - хуже быть уже не
может. Но стоит подумать так, злодейка-жизнь тут же начинает доказывать:
может, может. Еще как может! Поэтому люди опытные стараются не только не
высказываться по этому поводу, но и мыслей таких не держать. Однако
Скуп-сын, по молодости лет, должного опыта не имел.
Так сидел он, сидел, и еще раз вышло ему предупреждение: в тишине,
припорошенной дальним шумом прибоя, трижды пронзительно прокричал морской
орлан, враг чаек, птица недобрая. Рыбаки говорят, как услышишь орлана - в
море не выходи, не будет удачи. Но Скуп-сын в море и не собирался, поэтому
только дернул толстой щекой - и остался на месте.
...Сначала, как в навязчивом страшном сне о крыльцо вновь застучала
палка Смела. Потом - хр-р... их-х! хр-р... их-х! - услышались жуткие
вдохи-выдохи Сметлива. И хотя других звуков не было, хребтом уловил
лавочник: кто-то там еще с ними. Не выдержал - опустил тяжелые веки. А
когда поднял и увидел, кто этот "кто-то" - тоскливый вой услышал внутри
себя. Он-то думал про баб, а такого вот - не угодно? Верен, дремучий
пьяница, за которого не то что любая-всякая, а не пошла бы и дурочка с
лошадиной мордой. Сколько помнил Скуп-сын, Верен всю жизнь был один, и всю
жизнь пил. И сейчас его, видно, от Дюжа вытащили.
Почувствовал лавочник, что задыхается. Того и гляди, захрипит не хуже
Сметлива. Кровь ему в голову бросилась. Да и есть от чего, согласитесь. А
Смел тем временем эдак по-хозяйски на колечко указывает и производит
пальцем с черным обломанным ногтем манящее движение: подай-ка, мол.
И сломалось тут у Скуп-сына кормовое весло, и понесли его волны
безрассудного гнева. Кричал он что-то несвязное, навроде - ходят тут
разные, покупать не покупают, грязь таскают только, а время что -
дармовое? Еще - идите отсюда, закрыта лавка - не видите? Не знаете, что ли
- отец у меня помер, торговать три дня не положено! И еще что-то кричал,
руками махал безобразно и лицом дергался.
Старики сначала удивились, потом у Смела в горле заклекотало, а
