все мы относились к нашей "одной-единственной", как ее называл
Эглон, все же Мария Федоровна под конец объявила, что ей
надоели "мужики" "Все мужики, одни мужики, только мужики!"
Лукьянова отыскала себе где-то в оврагах "секретную
комнату -- дворец принцессы". Никто не знал, где находится это
таинственное помещение, куда она скрывалась. чтобы побыть
одной, без надоевших мужчин. Мы с Новожиловым выследили ее
однажды в подзорную трубу теодолита и узнали, что тайный
"дворец" находится в ущельях Северного обрыва. Так и пометили
его со знаком вопроса на плане Нэмэгэту.
Новожилов худел и мрачнел, потому что плохо спал, опасаясь
злобных пауков. Донимали его душные, безветренные ночи перед
бурями, когда появлялось множество фаланг. Такой же страх перед
фалангами испытывали и некоторые рабочие, особенно могучий
иркутянин Петр Афанасьевич.
Что касается меня самого, то я в своем отвращении к этой
мерзости был нисколько не храбрее Новожилова. Долг начальника
повелевал сохранять бесстрашие (увы показное!)
Привлеченные запахом постоянно готовившейся пиши. в лагерь
начали понемногу сходиться наиболее отважные обитатели пустыни
ушастые гобийские ежи. Первый же еж был схвачен и посажен в
просторный ящик, где мирно пофыркивал над кусочком сахара.
Когда Новожилов и Лукьянова, вооружившись рукавицами и
пинцетом, вытащили из его иголок двух непомерно раздувшихся
клещей, Тишка, как он был назван Новожиловым, и вовсе перестал
бояться людей. Компания ежей увеличивалась -- приходили новые и
водворялись в тот же ящик. Дошло до пяти штук, но пятого,
остромордого и черного. пришлось выгнать за злость. Гневно
фыркая, он с позором отправился обратно в пустыню. У других
были очень симпатичные, но разные мордочки: удлиненные,
островатые или покороче и потупее, с более светлой или темной
шерсткой. Приятны их длинные ушки, на концах листиковидно
расширенные. Ежи доставили немало приятных минут в нашей
пустынной жизни. Мы собирались по нескольку человек над ящиком
и не дыша наблюдали, как они уморительно зевают, потягиваются,
почесываются, валяются в жару на боку, широко разбросав лапки.
Немало переполоху наделал так называемый "поцелуй грифа".
Александров в один из своих рейсов за баранами подстрелил на
трупе издохшего от перелома ноги дикого осла-кулана громадного
белоголового сипа. С трудом он привез свою добычу в лагерь, где
сип, привязанный за ногу, сидел в очень унылой позе, как видно,
страдая от ран. Он свесил почти до земли голую голову с сильно
загнутым клювом и высоко поднял углы крыльев. Непреклонная
птица с удивительными ясными глазами спокойно и пристально
глядела на людей. Постепенно гриф ожил и стал делать попытки
бросаться на проходивших мимо него людей. Еле увернулся от
нападения рабочий Климов, затем Корнилов, наконец, вышла из
палатки ничего не подозревавшая Лукьянова. Не успела она
опомниться, как сип высоко подпрыгнул в воздух, клюнул ее в
щеку и свалил с ног ударом крыльев. По-видимому, сип метил в
глаз, но веревка не дала ему достать до цели. На вопль Марии
Федоровны сбежалось чуть не все население лагеря. Я
распорядился пристрелить птицу -- отпустить ее, тяжелораненую,
значило бы обречь на медленную и мучительную смерть. Однако
убить сипа оказалось вовсе не так легко. Даже с простреленной
головой гигантская птица продолжала жить, и окончательно добить
ее удалось, только отрубив ей голову. У Лукьяновой кровь лилась
из щеки ручьем -- "поцелуй грифа" оказался довольно крепким.
Больше всего пугало нас, что гриф за несколько часов до того
лакомился падалью и на клюве у него мог оказаться трупный яд.
Мы промыли щеку Лукьяновой всеми имевшимися у нас видами
антисептики. Рана благополучно зажила, научив всех нас
осторожности в обращении с громадными грифами Гоби.
Наконец мы закончили съемку, и можно было предпринять
серьезное обследование средней части Атлан-улы, где было
открыто Прониным неслыханное скопление скелетов. Тринадцатого
июня в спокойный жаркий день мы спустились в котловину и
направились на запад по тропе "Одиннадцати колодцев". У
большого колодца Ойдул-худок ("Многоводный колодец") красные
глины, обнаженные на окружающих холмах, в ярком солнце казались
пунцовым бархатом, щедро расстеленным по степи и собранным в
пышные складки. Старая легин-гольская караванная тропа была
легким путем для подъема на бэль, на высоту около двух тысяч
метров. Кругом все -- и желтые пески, и жестко торчащие
кустарники -- выделялись четко и резко. Широкая тропа поросла
редкими и жидкими пучками только что зацветшего ковыля. Перышки
ковыля клонились и струились по ветру, создавая серебрящуюся и
как бы текущую дымку над землей, будто тень воды на освещенном
дне прозрачного потока.
По черному бэлю мы подъехали к огромной площади желтых
размывов и ущелий Алтан-улы, похожей на Нэмэгэту. Только здесь
глубина вреза была значительно большей. Мы стояли на краю
отвесного обрыва высотой около ста метров. Снова сильное
ощущение тайны и неизвестности овладело нами. Поодаль
вздымалась отвесная стена ровного, как каменный забор, хребта,
а ближе и внизу -- глубокие ущелья и отвесные обрывы,
ступенчато громоздящиеся друг на друге,-- еще один лабиринт,
скрывавший неведомые загадки.
Прежде всего надо было осмотреть "Могилу Дракона".
Новожилов отправился обследовать обрывы, к востоку. а мы с
Прониным и Александровым спустились на дно глубокого сухого
русла и направились напрямик к склону горы. "Напрямик"
продолжалось каких-нибудь полкилометра, дальше мы начали
петлять по руслам и переваливать хребтики, так как наш
проводник Пронин старался укоротить дорогу. Идти было довольно
легко: песок на дне сухих русел был плотным. Большие ящерицы --
агамы сантиметров тридцать длиной, украшенные ярко-голубыми
пятнами,-- бегали по обвалившимся глыбам песчаника. Стены
ущелий здесь были ниже нэмэгэтинских, зато самые ущельица более
узки, и я не переставал с тревогой прикидывать ширину проезда
для автомашины.
Скопище скелетов, открытое Прониным, произвело на нас
большое впечатление. Плиты песчаника толщиной более полуметра и
площадью с кузов автомашины лежали, перекосившись на широком
уступе, а из-под них и на разломах торчали кости, кости и
кости; Опытный взгляд палеонтолога быстро определял контуры
скрытого в породе скелета. Отчетливо виднелся один скелет,
необычайный по размерам даже для этих гигантских
пресмыкающихся. Там, где почва вздымалась бугром и плиты
переломились домиком, скелет лежал перевернутый на спину,
завернув колоссальную голову под задние конечности второго
скелета. Этот второй залегал на боку, сильно согнув спину,
вытянув шею и подогнув под себя передние лапы, с восточной
стороны уступа. Третий скелет как бы огибал два других со
стороны обрыва, слева, а четвертый, также гигантских размеров,
лежал у песчаниковой стены, в глубине. Левее его, тоже у самой
стены, лежали параллельно один другому два больших окремнелых
ствола болотных кипарисов -- таксодиев. Справа и слева в
обвалах плит виднелись еще хвосты и ребра. Всего здесь было
собрано в одну кучу шесть-семь скелетов утконосых динозавров --
зауролофов, достигавших от шести до девяти метров в высоту в
естественной стойке. Выветривание уже сильно повредило
значительную часть костей. Краевые части плит рассыпались, и
заключенные в них кости целыми каскадами обломков высыпались в
боковые промоины и в сухое русло. Слева, на самом краю уступа,
был сложен из обломков костей длинный холмик, напоминавший
увеличенную могильную насыпь. Словно неведомый богатырь был
погребен рядом с могилой исполинских ящеров, захороненных здесь
семьдесят миллионов лет тому назад. Место и в самом деле
производило впечатление могилы исполинов, почему и было названо
"Могилой Дракона".
Как бы то ни было, скопление костей представляло огромную
ценность для науки. Несмотря на разрушение, здесь можно было
собрать не менее двух-трех скелетов утконосых динозавров с
черепами и всеми костями. Я пригласил открывателя "Могилы
Дракона" Пронина сесть на высокий выступ песчаниковых 'плит,
чтобы сфотографировать его. Внизу из камня частоколом торчали
спинные отростки гигантских позвонков. На этих отростках Пронин
и был увековечен для потомства. Вернувшись к краю бэля, где
оставались наши машины и временный лагерь без палаток, мы
обрадовались открытию Новожилова. Наш "Соколиный глаз" не
уступил "Орлиному" и нашел всего в полукилометре от лагеря на
"Красном утесе" скелет хищного динозавра. Отдельно в глыбе
песчаника лежал череп горгозавра со стиснутыми челюстями и
зловеще поблескивавшей кое-где эмалью загнутых назад зубов. Еще
ближе к лагерю, почти у подножия "Орлиного утеса", Новожилов
нашел второй скелет хищного динозавра крупных размеров, но
сильно поврежденный.
Еще утром, отправляясь из лагеря, Новожилов видел крупного
снежного барса -- ирбиса, скрывшегося в направлении "Могилы
Дракона". Этого подлинного хозяина здешних мест нам приходилось
теперь выживать отсюда. Весь вечер при свете костра мы
обсуждали новые открытия и планировали постановку раскопок.
Казалось безнадежным попасть к "Могиле Дракона" на машине.
На следующее утро начались далекие походы. Пронин и я
намеревались обследовать большую площадь обрывов и холмов
западнее лагеря. После этого мы с Александровым и Прониным
хотели сделать попытку разыскать автомобильную дорогу к "Могиле
Дракона" на "Козле". Новожилов с рабочим отправился еще дальше
к западу, туда, где вдали виднелись гряды красновато-желтых
обрывов. Путь через промоины, обрывы с крутыми подъемами и
спусками оказался трудным.
День выдался очень жаркий даже для Гоби и совершенно
безветренный. Знойно и душно было в узких оврагах, казалось,
накапливавших неподвижный воздух. Какие-то кусты вроде акации в
полном цвету росли поодиночке в ущельях, как яркие, пахучие
желтые шары по полтора метра в диаметре. Другие цветы, желтые и
лиловые, с высокими шишками соцветий (котовник) разливали
сильный и пряный запах вроде японских духов.
Мы с Прониным долго и безуспешно бродили по обрывам.
Только в одном месте позвонок гигантского зауропода уходил в
глубь склона. Убедившись в бедности палеонтологических
остатков, решили вернуться в лагерь. К тому же нас донимала
жажда, а вода из фляжек давно была выпита. Обратный путь по
тяжелому песку, под беспощадным солнцем показался особенно
мучительным. Мы часто присаживались отдыхать, соблазняя друг
друга воспоминаниями о Москве, где на каждом перекрестке
тележки с газированной водой и где есть прекрасные пивные с
холодным, так хорошо утоляющим жажду пивом. Когда мы
приблизились к лагерю и увидели, на какую высоту и крутую стену
еще надо лезть, то испытали прямо-таки горе. Но лезть пришлось,
и мы еле добрались до машин, где долго пили теплую гобийскую
воду, показавшуюся нам лучше всякого пива.
Новожилов вернулся только к вечеру: над ним сыграла шутку
гобийская прозрачность воздуха, сильно уменьшившая видимое
расстояние.
Едва живые, оба несчастных путешественника начали
подниматься на обрыв на четвереньках. Но я учел свой опыт и
послал им навстречу рабочего с двумя полными фляжками воды. В
общем у Новожилова было не больше успеха, чем у нас, чему я,
признаться, даже обрадовался. Из-за глубоких песков эти места
