падавшую рождаемость, недавно владыки удостоили матерей некоторыми
привилегиями. Дело в том, что создалась угроза уменьшения численности
людей, настолько ощутимая, что владык это стало беспокоить: покорные
толпы - опора олигархии.
Послушно приняв деньги, Чеди рассказала Цасор о своих
приключениях. Тормансианка очень испугалась.
- Это опасно! Оскорбить мужчину! Ты еще не знаешь, какие они
мстительные! Я знаю, он завидует, мужчины очень завистливые... как и
женщины,- подумав, прибавила Цасор. Чеди не поняла сразу, чему должен
завидовать Шотшек, и лишь много времени спустя сообразила, что та же
зависть к богатству, на этот раз не материальному, а духовному,
вызывала эту ненависть, тем более сильную, что этот род богатства был
совершенно недостижим для людей типа Шотшека.
- Но оскорбил-то он меня,- возразила она Цасор.
- Это не имеет значения. Мужчинам неважно, что чувствуем мы,
женщины. Только бы их гордость была удовлетворена. И мы всегда
виноваты... Интересно, как на Земле?
Чеди принялась рассказывать о действительном равенстве женщин и
мужчин в коммунистическом обществе Земли. О любви, отделенной и
независимой от всех других дел, о материнстве, полном гордости и
счастья, когда каждая мать рожает ребенка не для себя и не как
неизбежную расплату за минуты страсти, а драгоценным подарком кладет
его на протянутые руки всего общества. Очень давно в ЭРМ, при
зарождении коммунистического общества, сторонники капитализма
издевались над этикой свободы брака и общности воспитания детей, не
подозревая, насколько важно оно для будущего, и не понимая, на каком
высоком уровне надо решать подобные вопросы.
Цасор слушала как завороженная, и Чеди любовалась ею.
Тормансианка в повседневной одежде походила на мальчишку. Широкий
пояс, поддерживавший брюки из грубой ткани, косо лежал на узких
бедрах, а под него была заправлена голубая рубашка с глубоким разрезом
расстегнутого ворота и закатанными рукавами. Жесткие волосы до плеч
разделялись небрежным пробором, падая на тревожные, со страдальческим
изгибом бровей глаза. Раскрытые губы крупного рта говорили о
предельном внимании. Цасор прислонилась к притолоке двери, изогнув
тонкий стан и скрестив руки.
Поддаваясь внезапному чувству (она не стала бороться с ним или
стараться понять его), Чеди обняла Цасор, матерински нежно гладя ее
волосы и щеки. Тормансианка вздрогнула, прижавшись к Чеди, и та
сказала ей несколько ласковых слов на земном языке. Девушка спрятала
горячий лоб на груди Чеди, как у матери, хотя разница в их возрасте
была совсем невелика.
Они стояли обнявшись, пока не кончились летучие сумерки планеты
Ян-Ях. В комнатке сразу наступила тьма - освещение улицы было слишком
скудно. Цасор отпрянула от Чеди, зажгла свет и застеснялась. Скрывая
смущение, Цасор принялась напевать, и Чеди поразилась музыкальной
прозрачности и печали ее песен, вовсе не похожих на те, которые она
слышала на улицах или в местах развлечений, с их грубыми ритмами,
резкими диссонансами и крикливой манерой исполнения. Цасор пояснила,
что сановники порицают меланхолические песни молодежи, безосновательно
полагая, что они снижают и без того низкий тонус жизни. А старинные
напевы, любимые старшим поколением "джи", содержат излишние
воспоминания о прошлом и тоже вызывают грусть. Поэтому одобрение
властей получают во всепланетных передачах только бодрые,
восхвалительные и, конечно, бездарные песенки. Теперь Чеди стало
понятно, отчего тормансиане поют так мало. Ей самой все время хотелось
петь, но на улице она опасалась привлечь внимание толпы, а дома -
соседей. Чеди вспомнила, как люди Ян-Ях стесняются проявления
нежности, любви и уважения, в то же время давая полную волю ругани,
осмеянию и даже дракам. Она решила, что Цасор необходимо повидать
других землян. В этот вечер Чеди ожидала свидания с Родис по СДФ.
Они пробрались в комнату Чеди, не зажигая света, тщательно
задрапировали окно и лишь тогда выкатили из-под кровати
серебристо-голубой СДФ. От поворота диска на браслете девятиножка
зажгла сигнал и, загудев, поднялась на лапки. Она слегка испугала
Цасор, принявшую ее за живое существо.
Когда луч-носитель был направлен по известным координатам, Фай
Родис там не оказалось. Взволнованная, Чеди не сразу заметила немые
сигналы, бежавшие по стене, на которую фокусировался СДФ. Наконец она
заметила кружки, следовавшие цепочкой, и поняла, что Родис покинула
сады Цоам, оставив там крошечный индикатор, включавшийся от луча СДФ.
Встревоженная, она попробовала вызвать Эвизу или Вир Норина.
Прошел час, пока на экране наконец появилась Эвиза, одетая
по-вечернему, в очень открытом, облегающем платье. Ткань аметистового
цвета оттеняла ее топазовые, широко расставленные глаза и пунцовые
губы.
Эвиза Танет успокоила Чеди: Фай Родис покинула сады Цоам и живет
теперь в старом Храме Времени, расположенном в возвышенной части
города и превращенном в хранилище древних книг. Эвиза жила у
Центрального госпиталя и могла свободно соединяться с Родис. Чеди
договорилась встретиться с Эвизой через четыре дня, после того как
Эвиза побывает на межгородской конференции врачей.
- Приходите с утра, Чеди,- сказала Эвиза,- мы пообедаем в
столовой госпиталя. Кстати, где вы питаетесь?
- Где застанет время в моих скитаниях по городу, в первой
попавшейся столовой.
- Надо выбрать постоянную столовую, ту, где лучше кормят.
- Везде одинаково плохо. "Кжи" не любят свою работу в столовой.
Цасор говорит, что они, как это... крадут. Берут себе самое лучшее.
- Зачем?
- Чтобы съесть самим, унести семье, обменять на квадратики...
деньги. Оттого невкусна еда!
- Мне думается, ваша подруга не права. Здесь, на Тормансе, люди
настолько напуганы Веком Голода, что стараются произвести как можно
больше еды из каждого продукта, добавляя туда несъедобные вещества.
Они портят таким образом натуральное молоко, масло, хлеб и даже воду.
Естественно, что такая пища не может быть вкусной, а нередко она
просто вредна. Отсюда громадное количество болезней печени и
кишечника.
- Вот почему вода здесь такая невкусная. И разливают ее без
пользы. Разве не лучше расходовать ее бережливо, но делать вкуснее? -
сказала Чеди.
- Здесь на каждом шагу встречаются вещи, противоречащие здравому
смыслу. Вечером они включают вовсю телеэкраны, музыка грохочет;
надрываясь, что-то говорят специальные восхвалители; показывают
фильмы, хронику событий, убийственные спортивные зрелища, а люди
занимаются своими делами, разговаривают совсем о другом, стараясь
перекричать передатчики.
Эвиза вопросительно посмотрела на Чеди, но та не нашла
объяснения.
Разве можно было понять действия, происходящие вследствие
чудовищного эгоизма: грубость в общении, небрежность в работе и речи,
стремление отравить и без того горькую жизнь ближнего? Водители
неуклюжих транспортных машин считали, например, доблестью проноситься
по улицам в ночное время с шумом и грохотом. И тут принцип
бесчеловечного удешевления превращал эти машины в смрадных чудовищ,
извергающих дымную отраву и терзающих слух.
Даже простые инструменты для работы на Тормансе были сделаны
бесчеловечно, без всякой заботы о нервах работника и сотен окружающих
людей. Чеди не смогла описать всю мерзость визга механических пил,
сверл, убийственный грохот молотков и скрежет лопат. Пришлось
произвести специальную запись этих звуков, в полном недоумении, как не
глохли тормансиане и не впадали в безумное бешенство. Необъяснимое для
землян губительное устройство их машин было понятно тормансианам и,
что еще хуже, казалось им естественным. Как в ЭРМ, в жертву дешевке
приносилась высшая драгоценность общества - сам человек, его здоровье,
психическая цельность и покой.
Нередко подобная техника становилась непосредственно опасной для
жизни. Тысячи переплетений оголенных для дешевизны электрических
проводов (тормансиане не знали плотной упаковки энергии в шаровых
аккумуляторах) грозили смертью неосторожным. Опасные химикаты щедро и
небрежно рассыпались повсюду, входили в производственные процессы,
нещадно отравляя людей. К счастью, нехватка горючих ископаемых
прекратила дальнейшее загрязнение атмосферы.
- Не печальтесь, Чеди! - сказала Эвиза с экрана СДФ.- Мы платим
не так уж много, говоря словами тормансиан, чтобы своими глазами
увидеть такое невероятное общество. Родис говорит, что она именно так
и представляла себе ЭРМ на 3емле!
- Тогда что же тут невероятного? Только печально, если подумать
о напрасных испытаниях и жертвах наших общих предков, уже прошедших
через все это...
- Крепитесь, Чеди! Нам предстоит еще немало испытаний. Каждый
день здесь обязательно случается что-нибудь неприятное, и я не хотела
бы долго прожить на Тормансе,- призналась Эвиза.
Чеди услышала за стеной голоса возвращавшихся хозяев и
попрощалась с Эвизой. СДФ сам забрался под кровать. Опустив одеяло,
Чеди встретилась взглядом с Цасор. Тормансианка стояла, сложив руки,
щеки ее пылали, а в глазах стояли слезы.
- Могучая Змея, как прекрасна Эвиза! - сказала она.- Даже сердце
замирает, как у маленькой, когда слушала сказку.
- Что же в ней особенного? - улыбнулась Чеди.
- Все! Ты тоже хороша, но она!.. Только почему она такая
жесткая, почему мало в ней любви и сострадания?
- Цасор! Как ты могла найти столько пороков у Эвизы? На Земле
нет таких людей.
- Нет уж! Хотя,- девушка призадумалась,- сначала и ты мне
показалась такой же. Может, и она другая? Но красива до невозможности!
- И Цасор, смахнув непрошенные слезы, выскользнула из комнатки.
Чеди осталась стоять в задумчивости, вспоминая трогательную
беззащитность детей и женщин Торманса. Взволнованную двухлетнюю кроху,
заламывающую свои ручонки в смущении и ожидании, девушку, всю
трепетавшую от первой грубости в ее любви, женщину, мечущуюся, чтобы
угодить - недоброму возлюбленному.
Везде слезы, трепет, страх и снова слезы - таков удел женщины
Торманса, кроткой и терпеливой труженицы, борющейся в домашней жизни с
комплексом униженности. Мужчина был владыкой и тираном. Острая жалость
ранила Чеди, но диалектическое мышление напомнило ей, что кротость и
терпение воспитывают грубость и невежество. В примитивных обществах и
в Темные Века Земли мужчины опасались женщин с развитым интеллектом,
их умения использовать оружие своего пола. Первобытный страх заставлял
мужчин придумывать для них особые ограничения. Чтобы оградить себя от
"ведьминых" свойств, женщину держали на низком уровне умственного
развития, изнуряли тяжелой работой. Кроме этого, у всех тормансиан был
общий страх, присущий людям урбанистического общества,- страх остаться
без работы, то есть без пищи, воды и крова,- ибо люди не знали, как
добыть все это иначе, если не из - рук государства.
Жестокость государственного олигархического капитализма
неизбежно делает чувства людей, их ощущение мира мелкими,
поверхностными, скоропреходящими. Создается почва для направленного
зла - Стрелы Аримана, как процесса, присущего именно этой структуре
общества. Там, где люди сказали себе: "Ничего нельзя сделать",-
знайте, что Стрела поразит все лучшее в их жизни.
Впервые Чеди упрекнула себя за самонадеянность, с которой
