касались его плеч - и он уже совсем заплутал в мыслях, напрасно тужась
понять, где он, что он, и пройдены уже или нет в этой смуте ворота Ада.
- Темно, ничего не видно. И Пучков ушел.
- Придет твой Пучков, никуда не денется. Выпить бы. Сегодня уже
какое? Или еще? Постой... - Жданов остановился как шел - правую руку
вытянув ладонью вперед, левой, потной и скользкой, держась за руку
Капитана. - Что-то руке холодно. - Он подал руку назад, на себя. - Сейчас
снова тепло. - Вытянул. - Холодно. Гольфстрим какой-то...
- Гольфстрим теплый, я плавал.
- Неважно: теплый, холодный. Вообще все неважно.
- Дай, я попробую. - Капитан встал рядом со Ждановым и вытянул перед
собой руку. - Это от камня. Камень близко.
- Понятно. Пришли. Теперь, значит, придется нам лезть через эту
стену. Нет, я понимаю - я: я без билета, а у тебя-то, у вас - у вас же за
это годом жизни заплачено. Какого, спрашивается, рожна? - Он вынул из
шаровар кисть взятого про запас винограда, одну ягоду бросил в рот,
другую, помельче, - в опоясанную холодом темноту. В темноте послышался
слабый всплеск и одновременно бухающий металлический звук, а следом -
скрип, скрежет, словно в глубине что-то пилили, и взрывы лопающихся на
воде пузырей. Через минуту все стихло.
- Внизу ров - это понятно, раз там вода. Но гремело-то что? Непохоже,
чтобы какое животное. Больно много металла. Может, подводная лодка?
- Вряд ли лодка. Грохоту много. Подводная лодка тоже гремит, но не
так. У лодки грохот особый. Знаю, сам плавал.
- Пучкова нет, черт. Он бы сказал. Он все про железо знает. - Жданов
вздохнул. - Выпить бы. Не воду же эту пить. Капитан, эй?!
- Я здесь.
- Что делать будем?
- Можно обойти ров по берегу.
- Отпадает, слишком темно - вниз загреметь хочешь?
- Можно подождать света.
- Можно... Только так вот сидеть и ждать? Знал бы, что будет такая
темень, пересидел бы ночь в виноградниках. Хоть выспался бы. - Он оторвал
от грозди новую ягоду, хотел бросить в воду, но передумал и бросил в рот.
- Ладно, пошли в обход. Авось, нога в обиду не даст - не оступимся.
Они осторожно двинулись вдоль холодной воздушной границы влево. Шли
тихо, не говорили долго, не о чем было вслух говорить. Каждый говорил про
себя.
"Дождь все льет и льет, - молча говорил Капитан, хотя дождя не было,
было сухо, и даже из глубины рва не поднимала над водой голову ядовитая
змея испарений, - и капли его висят на кустах... - И капель не было, зачем
он придумал капли? - Капли, капли, - упрямо повторял Капитан и облизывал
сухую корочку губ, будто слизывал эти самые капли. И вдруг перестал,
потому что увидел где-то за темнотой белое горячее солнце, и сразу
родились другие слова, вот эти: - Как капли дождя высыхают, когда встает
полдень, так злые и короткие дни мои исчезают уже, Анна Павловна."
Рядом, на шаг впереди, говорил про себя Жданов:
"Ну, Анька! Ну, сволочь! Пучков прав, хоть и дурак, - решился:
плюнул, ушел. А ты? Сколько раз себе говорил: не лезь на небо, не надо. А
туда же - начал лестницу строить. Иаков, тоже мне. Вроде этих. Пердят,
пердят, надеются - счастье им подавай. Жизни за него, видите ли, не жалко.
А счастье-то - баба! Красивая, не дура - но баба же! Да их где хочешь
возьмешь. Сюда-то зачем было переться? Свистнешь - из любого куста
задницами из-под юбки тебе подмигивают. Нет, я ей все скажу, что о ней
думаю. И за этих придурков тоже скажу. Сами-то они не могут, не видят,
идиоты слепые. Черт! Что-то я сам дураком делаюсь. Чувствую, как дурею. За
этих решил вступиться. Дожили! Нет уж. Сами. И вообще все это бред -
Цепеш, Кишкан, Валахия, шаровары... Нету этого ничего, посадили тебя
дурака на иглу, гонят глюки, а ты и рад - попал в бесплатное приключение.
Все, хватит. Больше не верю. Отныне начинаю считать, что все, что я вижу,
не существует. Всерьез, во всяком случае, принимать это нельзя. С ума ж
ведь сойдешь!"
Справа во рву плеснуло, и в сердце зашевелился страх. Жданов замер на
месте, смещая центр тяжести влево.
"Земля осыпается. Сыграешь еще, не дай Бог. Если я сам все это
придумал, то получилось крепко. Натурально, прямо Шарль де Костер. -
Жданов прислушался ко рву. - С выводами пока повременим. Рано. Глюки
глюками, а туда свалиться тоже не хочется."
- Капитан, ты живой? - Жданов поводил рукой в темноте, потрогал. - А
то идешь, даже не дышишь. Послушай, тебе все это ничего не напоминает?
Темнота эта - ни света, ни звука?
- Море напоминает, океан, экватор. Когда стоишь, куришь на палубе, а
ни ветра, и вода - тихая, будто ее и нету совсем.
- То корабль, там хоть борта есть - не свалишься. А я вот вспомнил,
как в театре одно время работал, рабочим сцены. После спектакля за кулисы,
бывало, зайдешь, когда нет никого, - там у нас щиты были с рубильниками, я
последний всегда свет выключал. Ну так вот, свет в театре погасишь, стоишь
- и страшно тебе вдруг делается. Непонятный какой-то страх. Ниоткуда. И
враз отшибало всякое чувство времени, места, ориентацию. То есть, пока
свет не выключил, знаешь - тут вот ступеньки, тут яма с пандусом, по нему
декорации на сцену закатывали. А только за рубильник потянешь, только из
руки его выпустил - как мгновенно все забываешь: где, что, кто ты такой,
зачем? И, главное, - тихо, а словно кто-то в темноте есть; шаг сделаешь,
замрешь и чувствуешь - кто-то другой шаг сделал. Ты задышал - и он. А еще
эта яма. Холодом из нее тоже, между прочим, несло будь здоров. Не таким,
правда, но несло. И кулисы - не дай Бог в темноте в кулису, не
разобравшись, ткнешься. Она такая, как бы это тебе сказать, - ну скользкая
что ли, липкая, будто она сама по тебе течет и не отпускает. Я неделю
тогда проработал - ушел. Нет, думаю, хватит с меня - на кладбище сторожить
и то спокойнее. "Эдипа" при мне, помню, ставили.
Жданов замедлил шаг - вроде в темноте что-то мелькнуло. Свет? Нет,
померещилось.
- Вот и теперь со мной что-то похожее. Только пьесу другую играют.
Капитан, а сам-то ты во все это веришь?
- Во что - во все?
- Во всю эту местную чертовщину? Тебе не кажется, что все это не на
самом деле? Нигде же такого нет. Вот ты - ты полмира видел, везде был, а
скажи, есть еще где такое? Ведь нет? Нет? Молчишь! Я так думаю: мы как
дети, которым купили билет на елку. Смотрим, переживаем, верим во все. В
то, что куклы - живые, звери и птицы - разговаривают, добро побеждает зло,
дурак - он самый умный, а счастье - это когда тебе под конец выдают кулек
с леденцами.
- Стоп! - Жданов остановился и поднял невидимую в темноте ладонь. -
Стоим! Вижу свет!
- Я давно вижу.
- Раз видел, чего ж молчал?
Капитан помялся, поскреб щетину, потом сказал:
- Плохой он какой-то, мне не нравится. Как этот воздух от камня.
- Плохой - не плохой, нам выбирать не из чего. Какой есть. Всяко
лучше, чем в жмурки играть. Пошли.
Идти пришлось с километр, не меньше, огибая ров по дуге. Световое
пятно скорее напоминало блик, нарисованный на уснувшем облаке, или мертвую
рыбу, отсвечивающую фосфорной чешуей. Холодное, безжизненное - плохое, как
сказал Капитан. Оно не удалялось, не становилось ближе, а зацепившись на
небольшой высоте, терпеливо поджидало гостей.
Но вот к этому свету добавился еще один - новый. Белая слюдяная сыпь
на масляной полосе рва.
- Окно, я так и думал - там... - Жданов обернулся, хотел что-то
добавить и замер с полураскрытым ртом.
Впервые за долгие часы слепоты, которыми их наградила ночь, он увидел
лицо Капитана.
Жданов его не узнал. Это была даже не маска, это было что-то
вывернутое изнанкой к нему, лицо навыворот, все в белой слюдяной сыпи -
мертвая рыба, отсвечивающая фосфорной чешуей.
- Ты кто? - спросил Жданов это лицо, но лицо молчало. Непонятно было,
видело оно Жданова или нет: вместо глаз чернели выдавленные в мягком воске
ямы. В них проваливался его вопрос, и неизвестно было, когда он с эхом
выберется обратно.
Жданов медленно-медленно, не видя куда идет, стал отступать назад.
Потерявший лицо Капитан качнулся, пошел на Жданова - плавно, нехотя,
как во сне. И все в нем было как мертвое, только руки оставались живые.
Одна сжимала серый конус бумаги, острые пальцы другой бережно, как-то
по-детски охраняли его открытый широкий край.
Жданов понял, что у Капитана в руке. Трудно было не догадаться.
"Счастье - это когда тебе под конец выдают кулек с леденцами" - он же сам
придумал эти слова. Или не он? Кто-то другой сказал их тогда за него?
Другой, которого он не знал, - невидимый режиссер всего этого безумного
карнавала?
Жданов пятился. Капитан, баюкая на руках бумажную птицу-счастье, шел
на него. Жданов сделал шаг в сторону. Капитан шел не сворачивая. Жданов
сделал еще шаг. Капитан продолжал идти. Жданова для него не существовало.
Вот ноги его плавно сошли с откоса, ступни коснулись воды, и он спокойно,
как водомерка, поскользил к противоположному берегу.
Тут Жданова наконец прорвало. Смотреть на все это было скучно и
тошно. Жалкий, пошлый спектакль, заигранный дальше некуда за две тысячи
лет, прошедших с его премьеры. А он-то вдруг посчитал, что режиссер -
гений. Гений? Ничтожество он, штукарь говенный! Жданов вспомнил ходячий
лозунг из прошлого: "Осторожно: пошлость!" Вот именно - осторожно.
Капитан уже добрался до середины рва. Берег на другой стороне был
выше - из воды, в том месте, откуда начиналась световая дорожка, вели
наверх узкие каменные ступени. Лестница кончалась площадкой. Часть ее
занимал механизм подъемника - кожухи двух лебедок и что-то большое,
круглое, напоминающее тележное колесо. Сам мост, притянутый цепями к
стене, сливался с каменной кладкой. Еще здесь стояла маленькая,
раздувшаяся, на кривых ножках, похожая на лягушку пушечка. Один бок ее был
освещен, и к боку кругленькими бочками приткнулись горошины-ядра.
Жданов набрал в рот воздуха, какой был, и громко выпустил его из
себя:
- Стой! Куда?! Капитан! Да остановись, ты, придурок.
Фигура на воде вздрогнула, неловко замахала руками. Лицо ее сделало
поворот, по лицу - привычному, такому знакомому, с траурным венчиком возле
век и какой-то жалкой, детской, вечно виноватой улыбкой - побежали рябые
тени. Ров снова стал рвом, тело - телом. Хождение по водам кончилось. Без
всплеска, без кругов по воде Капитан провалился вниз.
Жданов зачем-то стал шарить глазами по сторонам - ища спасательный
круг, потом опомнился и бестолково, не в лад начал стаскивать с себя
шаровары.
И тут тишина взорвалась. Ров наполнился звуками. Вскипающие буруны
рассекали смолу воды, и какие-то продолговатые тени торпедами торопились к
цели. Цель была видна ясно. Сначала рука со сложенными лодочкой пальцами,
потом голова и плечи - Капитан вынырнул на поверхность и, загребая правой,
поплыл к гранитным ступеням.
Жданов все никак не мог справиться с шароварами. Одна нога уже готова
была лететь на помощь, другая запуталась в складках - в матерчатом
восточном силке - и чем больше он ее дергал, чем больше сыпал проклятий,
тем безнадежней она оплеталась коварной смирительной пеленой.
Все это сильно напоминало заговор, но Жданов в заговоры не верил.
Тем временем трагедия на воде стремительно шла к развязке. Спасти
могло только чудо. Капитан делал резкие короткие взмахи, но берег не
приближался. Казалось, сама вода - вязкая смоляная патока - смеется над
простодушным пловцом. Зато она откровенно играла на руку тем стремительным
тварям, которые здесь были хозяева.
