Александр ЕТОЕВ
ПЕЩНОЕ ДЕЙСТВО
Ствол потел, и дерево было пьяное, и никто из пятерых не заметил, как
из рыхлой зеленой тени вышел на свет Кишкан. Во лбу его горела звезда -
круглая шляпка гвоздя, вбитого за мусульманскую дерзость правоверным
господарем Владом. Он вышел, посмотрел на прикуривающего от газовой
зажигалки Зискинда, обвел взглядом замершую на дороге компанию, похмурел и
выставил палец.
Все помнить забыли про мелочь утренних дел. Снятое колесо "самоедки"
лежало, сжавшись до высосанного кружка лимона, и механик-водитель Пучков,
задрав наморщенный лоб, шарил промасленной пятерней в пустоте между
коленями и покрышкой. Цепочка из картофельной кожуры упала с ножа Анны
Павловны и обвила ее божественную ступню. Анна Павловна даже не ахнула.
Жданов как сидел, скрючившись, возле капота, чеша накусанный бок, так и
сидел, чеша.
Кишкан выставил палец, прикрыл восковые веки. От деревьев ударило
ветерком. Все ожили, одурь сдуло.
- Клоун. - Жданов повернул голову к Анне Павловне. Та сбросила со
ступни очистки и вытерла о штанину нож. Пучков уже держал колесо между
ног, ковыряя во втулке отверткой.
- Да-а... - Зискинд пожал плечами.
- А что? Мне это нравится. - Анна Павловна улыбнулась.
- Тогда попробуй его соблазнить. У тебя хорошо получится. - Жданов
хрустнул раздавшимися челюстями - зевнул.
- Скажите, к замку Цепеша мы по этой дороге проедем? - спросил
Капитан.
Кишкан молчал, лишь шелестели, переливаясь алым, складки его шаровар
да огромный бронзовокрылый жук, запутавшись в нечесаных прядях, жужжа
пытался освободиться.
Солнце выскочило из-за облака, и пепельно-золотой луч, отыскав в
кроне лазейку, упал на плечо Кишкана. Потом скользнул по руке, добрался до
торчащего пальца, и воск, из которого он был сделан, из желтого стал
малиновым. Луч пропал, а палец продолжал огневеть, и жук, выпутавшись из
волосяной сети, вдруг слетел на этот огонь и вспыхнул, будто головка
спички.
- Мамочки! - Анна Павловна всплеснула руками.
Жданов вяло похлопал в ладоши:
- Браво, маэстро. А что шаровары сгорят, не страшно? - Он посмотрел
на часы. - Пучков, ехать пора. Долго тебе еще с колесом копаться?
- Порядок. - Механик даром времени не терял, он как раз закручивал
последнюю гайку.
- Мы в замок Цепеша. Можем подбросить. - Капитан показал на сиденье.
- Все быстрей, чем ногами.
- Выпить не предлагаем. Я правильно говорю, Капитан? - Жданов
выставил напоказ все зубы и добавил к ним кусок языка.
- С нами, с нами! - Анна Павловна жонглировала картофелинами и штука
за штукой бросала их в куб радиатора.
- С нами, да не с тобой, козочка. - Жданов хотел ущипнуть ее за
лопатку, но тут Кишкан открыл рот.
- Киралейса! - голос его был как у сварливой бабы.
- Говорящий. - Жданов прочистил ухо. - Всех нас переговорит.
Но его никто не слушал.
Кишкан медленно, шаг за шагом, отступал в темноту ветвей. Спина его
коснулась ствола, но он не остановился. Все видели, как потрескавшаяся
кора с болотной прозеленью и радужными смоляными подтеками словно
кольчугой охватывает его тело. Он врастался в кряжистый ствол, дерево
впускало его в себя, замыкая от чужих глаз, разговоров, запахов и
движений. Исчезло тело, исчезли мусульманские шаровары, все исчезло, кроме
лица. Размытое пятно на стволе, словно наспех прилепленная картинка: брови
сдвинуты, в морщинах прячется ночь. Но слишком уж стыл был взгляд и
древесно неподвижны черты, что Жданов подхватил из-под ног камень и
по-стрелковски метко запустил им прямо в десятку. Ни кровинки не вытекло,
и сразу сделалось ясно - это зрение было в обмане. То не Кишкан, то
обычная проплешина на коре. И бисерины столетней смолы, и засмоленные в
бисерины пауки, казавшиеся поначалу зрачками.
- А старик он мстительный, Жданов, - сказал Зискинд, закуривая новую
сигарету. - С таким-то голосом.
- Месть не красит человека. Посмотри на меня, я добрый, отходчивый,
за это меня Анна Павловна любит.
- Жданов, - сказала ему Анна Павловна, - если сейчас с этого дерева
попадают скорпионы...
Она не договорила, ветка, что одеревеневшей змеей протянулась над
кузовом "самоедки", сделала шумный взмах и с нее полетели листья. Их было
ровно пять, круглых сердцевидных листков. По одному на каждого в экипаже.
Сначала плавно, потом наливаясь тяжестью, они упали на раскрывшиеся
ладони, ладони дрогнули под неожиданным весом, и каждый - Анна Павловна,
Капитан, Жданов, Пучков и Зискинд с сигаретой во рту - увидел насупленный
череп на мутном круге монеты. И у каждого из пяти черепов пиратской меткой
во лбу чернела дырка из-под гвоздя.
Пучков, механик и нумизмат, уже скоблил клыкастым зубищем
неподатливый рубчатый ободок. Жданов дотянулся до ветки, тряхнул ее изо
всех сил, но больше монет не упало. Он почесал за воротом:
- Забыл, Анна Павловна... Как скупого рыцаря звали?
Подставив монету солнцу, Анна Павловна делала солнечное затмение.
- Барон... А в ней дырочка, солнце видно.
- Козочка, ты ребенок. Дай-ка я посмотрю. - Жданов протянул руку, но
Анна Павловна ее оттолкнула.
- Через свою смотри.
- Это мысль. - Жданов приставил монету к глазу и стал медленно
отводить от себя: - Нет, нет, ага, вот она, появилась. Сквозное
прободение. Ловко это они мне гвоздь в лобешник вогнали. - Он кашлем
прочистил горло. - Господа, теперь, когда каждый из нас имеет у себя на
ладони свой собственный посмертный портрет, следует подумать о будущем.
- Поехали, - Анна Павловна заглянула в куб, - а то картошка до ночи
не закипит.
- Ангел, - сказал Жданов, переваливаясь через борт. - Шлю тебе
пламенный поцелуй.
Машина перевалила бугор, еще один, и еще, и скоро кипение пыли
слилось с кипением пара над радиатором, из пара выглядывала картошка, и
Капитан опять задремал, потому что ночью ему снились кошмары, а тут, под
дорожную качку, примерещилось что-то счастливое и спокойное, чего в жизни
никогда не бывает, а если бывает, то не у тебя, а у кого-нибудь, где-то, и
то навряд ли. Потом сквозь покой и счастье прорвался обрывок спора:
"Порождение филоло..." - Капитан узнал голос Зискинда, тут же съеденный
ждановским глумом: "Мамы он своей порождение посредством папы." Капитан
вздохнул, жалея об упущенном счастье, и, почувствовав в горле ржавчину,
просунул губы под мышку. Патрубок был где был. Пересохший со сна язык
коснулся солоноватого окоема. Вдох. В сердце кольнуло. Обожгла мысль:
нету? Тянуть, втягивать глубже. Пальцы надавили на резиновый пояс,
помогая. Капитан, как младенец тычется в титьку мамки, шлепал брылой по
патрубку - и зря, зря. Нательный спиртопровод дал сбой. Тромб, пробка
вонючая! Он указательным и большим промял бастующую резину. Вот оно! Он,
поддавливая, стал прогонять пробку - пошла. Зубами подхватил ее край,
выдернул, хотел сплюнуть, передумал, взял на ладонь. Тонкий бумажный пыж.
Чей? Приливная волна желания накатила: потом! Потом! Капитан всосал полной
грудью, отпрянул, перевел дух. "Спирток, спиртяшечка, полугарчик!"
Надсердная скорлупа дала трещину, сердце выклюнулось на волю, дыхание
сделалось как у юноши. Теперь он ехал вприсоску, с юношеской душой,
улыбаясь, и разворачивал на ладони пыж. "Билет. - Ему стало смешно. - Мой.
Фамилия, имя. Мои. Почему здесь? Не помню." Капитан разутюжил билет
ладонями, прочитал где цена: "год". Это значило: если жизнь, двигаясь от
рожденья к смерти, достигнет последней цифры, к примеру, шестидесяти лет,
то некто, чье имя тайно, набрав на счетах шестьдесят костяных кружков,
отщелкнет от них один, а остаток вернет владельцу. Такова плата за проезд.
У них у всех были такие билеты. У всех, кроме Жданова. Жданов
путешествовал зайцем.
Путешествуя зайцем, Жданов думал примерно следующее. "Все видел, все
понимаю, неинтересно. Пресно - как блин без соли и сахара." - "А Кишкан?
Пресен? А штучки?" - "Люблю балаган, цирк, народные заседания, пивные
драки. Но не шутов же?" - "Себя?" - "Себя." - "Анну Павловну?" - "Может
быть. Местами." - "Смерти-то ты боишься, билет покупать не стал,
сэкономил." - "Скупой рыцарь барон Филипп. Как там? Ключи мои, ключи...
Забыл. Черт с ним, с рыцарем." - "Зачем ты едешь?" - "За компанию с
дураками." - "А они зачем?" - "Тут просто. Помани дурака счастьем, да
заломи за него цену (будто они знают свой срок!) - дурак, он на костях
мамы станцует." - "Жданов, ты такой же нищий, как и они." - "Маленькое
отличие: у меня в заначке есть год."
- У кого карта, Зискинд? У тебя карта? Здесь развилка. - Пучков
остановил "самоедку". - Не понимаю, как она работает без бензина.
Двигатель вроде как двигатель.
- Едет и едет, тебе-то что? - невесело сказал Жданов.
Зискинд вытащил из-под сиденья портфель, отколупнул замок и, копнув
пятерней в требухе, выволок на свет карту.
- Так. - С минуту он вострил палец, наскабливая ноготь о зуб. Ткнул
им в бледную зелень карты. - Так. - Подумал, двинул палец вперед, в
сторону, отбил им барабанную дробь. Сказал: - Так.
- Ну и? - Пучков ждал ответа.
- В этом месте на карте дырка.
- Дай сюда. Не было дырки. Почему дырка?
Зискинд передал карту Пучкову. Жданов равнодушно зевнул. Анна
Павловна протирала стаканы, готовясь к близкому чаепитию. Капитан
улыбался.
Теперь водил пальцем Пучков. Вперед, в сторону, молчание, барабанная
дробь.
- Не понимаю. Погоди-ка. Точно - края горелые. Зискинд, твоя работа.
Ты ж сигаретой и прожег. - Пучков достал штангенциркуль и сделал замер
дыры. - Ноль восемь, все правильно. С учетом обгорелых краев.
Зискинд наморщил лоб.
- Я вспомнил, надо направо.
- Послушайте: налево, направо - мы что, спешим? - Жданов перегнулся
через борт и сорвал с земли одуванчик. Десница его с одуванчиком сотворила
перед Пучковым крест, перед Зискиндом звезду Давидову. Белые, цвета
Преображения, пушинки с копейцом на конце улеглись перед Пучковым крестом,
перед Зискиндом звездою Давидовой. В воздухе загрохотало. Шла туча.
Ворочались в животе у тучи голодные агнцы-ангелы. Ветер дунул - смел крест
и звезду. Анна Павловна зябко поежилась. Жданов дал ей пиджак. Он был еще
горячий. Капитан глубже уткнулся в рукав и сопел, как телка. Зискинд
посмотрел на Пучкова. Пучков думал: "Одиноко, когда ночь, когда не в
дороге, когда небо с тучей, как ночь. А Анна стала другая, совсем другая,
и не узнать. Я сзади к капоту трубка из дюраля ей привернул полотенце
сушить - спасибо сказала. Нет, как же она работает без бензина... болотная
вода, болотный газ, зажигание..."
- Налево нельзя - "кирпич", - сказал Зискинд, - а на карте был
восклицательный знак.
- К черту "нельзя"! Сейчас хлынет, сворачивай по дороге в лес! -
Жданов замахал руками. - Сволочи! Хоть бы тент какой выдали, чертова
бюрократия!
Он зачем-то выскочил из машины и вприпрыжку через предгрозовые
сумерки настиг столб с "кирпичом", уперся в него с разбегу и повалил на
землю.
- Свободно! Давай, Пучков.
Он стал пятиться в чащу, расплывался, делался дымом, от него остался
лишь голос, обезьяной мечущийся в стволах. Скоро не стало и голоса.
"Самоедка", как перегруженная шаланда, медленно повернула в лес. Он
был тих и огромен, больше тучи и выше неба. Ровными прореженными рядами
здесь рос корабельный дуб. На многих деревьях лыко было содрано дочиста, и
когда Зискинд бросил в одно такое спичечный коробок, могучий лесной
