читать по-настоящему так и не выучилась. Ей приходится выговаривать каждую
букву.
Лиз следит за порядком в стране и мире. Время от времени она наезжает на
Мадагаскар и в Молдавию, пишет им гражданский кодекс, по которому они будут жить
следующую тысячу лет.
Третья не выходит у меня из головы. Вернее, они все три не выходят, каждая не
выходит по-своему, но третья совсем не выходит у меня из головы. По своей
глубине и грусти она приближается к моему идеалу. У нее большой дом на берегу
Тихого моря, на скале, которую подмывают волны. Дом грозит свалиться в океан, не
пережить будущую зиму. У нее
131
спортивный "Понтиак" 1968 года выпуска, серебристая мощная тачка, на которую
оборачиваются люди, когда попадаются нам по дороге. У нее друг - художник, они с
Марком любят друг друга, но, наверное, скоро расстанутся, потому что что-то не
складывается. Она -хозяйка большой интернетовской компании, настолько передовой,
что ей приходится придумывать новые слова, чтобы объяснить, что она делает, и
там такие скорости прогресса, что, смеясь, она говорит: если что-то уже
работает, значит это уже устарело. У нее большие доходы и любимый папа, которые
патронирует ее бизнес, но такие же расходы, от которых болит голова, и они
сердят даже самого любящего папу.
Мэгги делает мне массаж. Она рассказывает, что сообщают ей руки от прикосновения
к моему телу. На ее лице улыбка чистого блаженства, которого, может быть, не
знает и Восток. Она видит в своем подсознании множество крупных черных зрачков,
она видит человека, который, может быть, моя бабушка, и она говорит, что этот
человек всегда со мной, и что бабушка никогда не осуждает меня.
Мэгги - фотограф. Она показала мне тайно сделанные ею фотографии, на которых
помощник капитана превращает американцев в рабов цифровой религии. Оказывается,
там много неприятных, унизительных обрядов, связанных напрямую с очищением
плоти.
- Ни одна газета не хочет печатать, - сказала Мэгги. - Все слишком запущено.
132
Лиз делится со мной всеми возможными критическими замечаниями. У нее хорошее
чувство дураков, особенно американских. Она их определяет безошибочно и, по
американским нормам, беспощадно. Она не дает нам расфокусироваться на фронте
идиотов.
- Кто привьет американцам знание о глупости, тот разрушит цифровую религию и
освободит Америку, - скромно считает Лиз.
Третья американка пытается по-сестрински вступиться за американцев.
- Я по-прежнему думаю о том, что ты сказал, - говорит она мне. - О культуре как
поисках абсолютных ценностей и о том, как это относится к Америке. Во всяком
случае, разве и у тебя в России нет огромных пространств, где господствуют
сельскохозяйственные рабочие, а не интеллигенция? Вот что такое Миссисипи в
Америке.
- Всякое представление об Америке ошибочно, - говорю я.
Каждое утро три американки бегают по берегу Миссисипи, потом плавают на каноэ.
Однажды утром их нашли убитыми в каюте.
- Капитан! - не выдержал я. - Что творится у вас на пароходе? Убивают лучших
людей.
HOTEL "PEABODY"
Больше всего на свете Габи любит ебаться. Хотя это так, но это не совсем так.
Больше всего на свете Габи хочет быть знаменитой. Она хо-
133
чет, чтобы о ней много говорили, чтобы ею восхищались и чтобы ее высоко ценили.
И это так, но не совсем окончательно. Больше всего на свете Габи хочет, чтобы ее
любили и чтобы она любила, чтобы была большая, по ее словам, любовь. Не
маленькая, а большая.
Габи растоптала мое затянувшееся отрочество. Не воздержание, но томительный
перебор привел меня, наконец, к избавлению. Я вдруг увидел закаты на Миссисипи.
В Мемфисе в гостинице "Peabody" мы подрались с ней совсем по-зверски. "Peabody"
- шикарная гостиница. В таких мы не останавливались.
- Я одна ищу истину в реке, - закричала немецкая естествоиспытательница, - а ты
только и делаешь, что в каждой дыре ищешь свою блудную дочь!
Мы пошли с ней в музей полиции, где висели фотографии убитых полицейских,
выполнивших свой долг, и прочие интересные экспонаты, полицейские наряды разных
лет, она заметила, что в департаменте расследования убийств все полицейские (на
общей фотографии) с большими носами, что, правда, смешно, но я на нее посмотрел,
как на червя. Мы пошли с ней слушать блюзы сначала в клуб Би Би Кинга (где съели
невкусный ужин) и послушали сына Кинга, который кусал струны зубами, показушник,
но пел неплохо. А потом - в более простонародный кабак, и там молодые ребята
играли и пели рок, а под конец вышла короткостриженная блондинка в черной
ти-шерт и белых штанах, с ломовой грудью и стала лихо танцевать, и я снова
подумал об американской дочке и о том, что у нее, должно быть, уже начались
менструации.
134
Габи напилась и решила истерически звонить в Берлин своему другу Маттиасу и
хохотать истерически, и говорить по-немецки. Когда она кончила, я решил тоже
позвонить, и она тогда сказала, что я хочу взять реванш и отключила телефон, и
даже хотела вырвать его с корнем. Тогда я сказал, чтобы она этого не делала, а
она стала кричать, что я большой кусок говна, такой большой, какого она в жизни
еще не видела. А потом она закричала, что никто в жизни не говорил ей fuck off и
не считал ее за говно и так воспалилась, что набросилась на меня и стала
хлестать по щекам. Я сбил ее с ног и пару раз ударил по лицу, правда, ладонью и
не слишком больно.
- Габи! - вскричал я. - У тебя черные пятки! Тебя не до конца перекрасили! Ты не
настоящая.
- У негров розовые пятки, - успокоила меня Габи.
Она рыдала, как вообще никто не рыдает, то есть началась чудовищная истерика, и
я стал опасаться американской полиции из музея. Она стала звонить в полицию и
кричать, что я убил негра. Хорошо, что я перерезал заранее провод. Но я знал,
что она может выскочить из комнаты и побежать донести на меня. Я скрутил ее,
отвел под холодный душ, перед душем она сказала, что я боюсь только одного:
она обо всем этом напишет и я потеряю свою немецкую репутацию. В Германии они
меня все пугают этой немецкой репутацией. Я нехотя ей возражал и, пораженный
снова ее тщеславием, я ее помыл с мылом.
135
- На кого ты меня променял? На эту замухрышку Лору Павловну? Она маленькая и
страшная.
- Подожди, вот она пострижет волосы и станет красоткой!
Новый этап истерики и даже немного мордобоя с ее стороны. Я лежал до рассвета
одетый, в ожидании какой-нибудь ее глупости. От волнения она выкурила первую
сигарету за девять лет. Чтобы снять накопившееся напряжение, я решил закончить
все трахом, что и сделал с отвращением, не без сопротивления немецкого партнера.
- Еще! - раздался хриплый голос. Потом она неумеренно хвалила этот трах. Наутро
мы починили очки (она сломала мне очки для чтения) у оптика, который оказался
оптиком Элвиса Пресли, у доктора Метца, который рассказал мне, что Элвис
приезжал к нему на прием в 12 ночи, чтобы никто не видел. Ну, и как, он был
хорошим пациентом? Он говорил, да, доктор Метц, спасибо, доктор Метц. Тщеславие
доктора было пожизненно удовлетворено.
Габи каждый день с пяти до шести вечера находится в приподнятом настроении,
много смеется и шутит. А потом снова - неврастеничка и стерва. То всего
стесняется, то разгуливает голой. Я говорю, ты при подружках тоже пукаешь,
сидишь, говорю, с Сабиной, обсуждаете последние художественные новости и обе
пукаете, так у вас в Берлине заведено?
Но она сказала, что нет. А тут она пукает. На кладбище пришли к конфедератам.
Казалось
136
бы, священное место. Дубы вокруг. Кто на кладбище громко пукает? Перед могилами
героев, которые выбрали неверное место в истории, но, тем не менее, выбрали.
Может, я спрашиваю, ты громко пукаешь потому, что протестуешь против их
фашистского, как ты выражаешься, места в истории?
Оказывается, все вегетарианцы громко пукают. Ужас какой. Вот и Габи пукает.
Вместо того, чтобы есть мясо. А что хуже? Пукать или есть мясо? Вот вопрос.
В ГОСТЯХ У ЭЛВИСА
- Элвис Пресли - пророк цифровой религии, - сказал я помощнику капитана.
- Микки Маус - тоже наш человек, - добавил он.
Мы с помощником поехали поклониться пророку.
Если поставить себе задачу увидеть плачущего американца, надо ехать в Мемфис.
Здесь на бульваре Элвиса Пресли в особняке Grace-land слезы льются рекой. Плачут
дети, плачут старухи в каталках. Всем жалко Пресли.
Начало дельты Миссисипи. Фронтир Севера и Юга. Как раз тут и должен был явиться
Элвис. На ранних фотографиях видно, что он - пришелец. Но как он жестоко
разыграл Америку, по жизни прикинувшись буреющим вымпелом американского
конформизма!
137
- Мерилин Монро - тоже розыгрыш, - сознался помощник. - Мы закончили тем, что ее
труп оттрахали в полицейском морге.
- А Кеннеди?
- Подкидыш, - отрезал помощник. Издевательская страсть Элвиса -
коллекционировать солдатские мундиры (150 комплектов) и полицейские знаки
симпатии. Он в разных штатах объявлялся почетным замом начальников полицейских
участков, шерифов. Классовый комплекс водителя грузовика - низкий старт, когда
полиция кажется всемогущей и так хочется стать ее другом. Культ личности,
мифологическая зона. Ни слова о наркотиках, пьянстве, пеленках не
контролирующего мочеиспускание кумира.
- Смотри! Ни слова о его доносе в ФБР на Битлс! - обрадовался помощник капитана.
Бесчисленные золотые и платиновые диски, акцент на финансовом триумфе и
благотворительной деятельности. Ни слова о смысле рока. Ни слова о социальных,
расовых мятежах 60-х. Ни разу, нигде на фотографии с негром.
Конформизм плюс успех - святая связка Америки. Три телевизора в одной стенке,
можно смотреть сразу три разных программы, и скромный набор чужих пластинок, тир
во дворе, живые рысаки-экспонаты с завязанными глазами. У покойника в доме
большая кухня обжоры и ни одной книги. Могила секс-символа - в детских игрушках.
Мы возложили чистые памперсы.
138
АЛЛИГАТОРЫ
Я пригласил капитана в бар.
- Устал, - отказался он. - Я пошел спать. Разбирайтесь сами.
- Раньше у нас все ЧП сводились к тому, -сказал мне черный, с рыжей гривой по
грудь бармен, проводив капитана глазами, - что команда браталась по ночам с
пассажирами в спасательных шлюпках.
- Бензин с кампари, - заказал я.
- Я не ослышался? - уточнил честный парень.
Как только я окончательно решил, что Америка лишена элегантности, майки и шорты
сменились блузками, рубашками, длинными платьями. Темные очки плантаторов обрели
европейские очертания. На полках магазинов Виксбурга и Нетчета - сладкие
статуэтки негритянского отцовства-материнства, в гостиницах - сладкие, если не
приторные, завтраки.
Мы въехали в другую культуру. Американский Юг элегантен. На фоне
аристократических южанок дерзкая Габи сама выглядит замухрышкой. Как только мы
очутились в рабовладельческих штатах, Габи в знак протеста перестала носить
трусы. Сознание и подсознание Америки отражаются на мемориальных досках. На
лицевой стороне - даты сражений Гражданской войны. На обороте - гомосексуальные
объяснения в вечной любви и горячие номера телефонов, написанные гвоздем.
Жара. Влажность. Гора льда в апельсиновом соке. Ходишь вареный. Не пишется, не
ду-
139
мается. Только в середине ночи наступает прохлада. Мне снится, что у меня в
Америке растет дочь, короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и белых штанах
до колен, и что у нее, должно быть, уже начались менструации. Ее мама работает
певицей и пианисткой на туристическом, роскошно реанимированном четырехпалубном
пароходе "Дельта Куин".
Капитан и помощник капитана берут меня за руки, ведут в салон.
- Мы выполнили свое обещание. - Они открывают дверь.
- Капитан, - говорю я. - Прикажите ему отменить цифровую религию. Капитан
молчит.
- Капитан, - говорю я. - Проснитесь! Вы же не американец.
- У меня папа - ирландец. Мама - русская. Из Гданьска.
- Ты зачем убил трех американок? - спрашиваю я помощника капитана.
- Агентки хаоса. У меня алиби. А кто убил негра?
- Негр - кино.
- Все - кино, - говорит помощник.
- Америка России подарила пароход... - в стиле блюз поет певица в ковбойской
шляпе.
Я встречаю их обеих за ужином. Мать и дочь странно смотрят на меня. А вот и муж
