цены за использование джипа с добрым водителем Яя и моим будущим другом Сури,
что деваться было некуда: я готов был отказаться. Подоспел и генеральный
секретарь Министерства культуры, который с ностальгией вспомнил социализм. Им,
что ли, стыдно за сегодняшний бардак, за вечные опоздания, не соответствующие
капитализму? Напротив, у них - космологический порядок, строгая иерархия, шесть
колен тайных обществ.
--Откуда знаете? - смутился генеральный секретарь. - Почему ищете встречи с
членами общества Коре? Кто открыл вам тайну вибрации как первоначальной роли в
сотворении мира?
- Гла гла зо, - спокойно ответил я.
- Зо сумале, - механически ответил он. -Холодная ржавчина.
159
Негр стал просто совсем никакой. Это был пароль. Я прочитал в его глазах испуг и
смертный мне приговор; он его тут же вынес. Они боятся сговора белых с их
божествами, чтобы не было мистического неоколониализма. Но я проявил
настойчивость. Меня интересовала связь тайного знания с шестью суставами
человека.
- Оставьте нас, - пробормотал генеральный секретарь. - Мы такие, как все.
- Конечно, - согласился я, - вы такие, как все. Только и разница, что вы -
черные обезьяны с рваными ноздрями, а мы - белые люди.
Не получилось с бюрократией, я обратился к коллегам. Но они оказались новаторами
и диссидентами, к "холодной ржавчине" не имеющими никакого отношения.
- Мали - страна плохих мусульман, - самоотверженно сказал писатель Муса К. -
Мусульманство - это маска, надетая на наше анимистское лицо.
- Может быть, самые лучшие мусульмане -это плохие мусульмане? - равнодушно
предположил я. - Покажите свое лицо!
Как он обрадовался! Я был уверен, что он передаст мои слова своей единственной
жене, по его понятиям, прогрессивной особе. Но лица он мне не показал, да и
какое лицо у новатора? Потеря такого лица - одно удовольствие. Сдается, он мой
малийский двойник. Муса считает себя продуктом колониализма. Говорит и пишет
по-французски куда лучше, чем на родном языке, хотя из страны не выезжал. Я
въехал в проблемы гоголевской России, французский язык, атеизм, патриар-
160
хат. Но власть стариков - это против модернизации. Семьи паразитируют на тех,
кто зарабатывает деньги. Поделись, - говорят семьи. Муса раскрылся как
просветитель, Новиков и Аксенов в одной ипостаси, автор детских книжек о добрых
верблюжатах. Я взвыл от скуки и оглянулся вокруг: все знаковые системы бамакской
молодежи - западные: плакатные мотоциклы и красавицы, воля к деньгам, богатство,
в далекой перспективе - клиторы. Мировая деревня. Дегенерация. Я хорошо вижу
свои заблуждения. Муса принялся объясняться в любви к Достоевскому и Толстому.
Я не стерпел и поделился с Мусой моими чувствами.
Первое острое чувство в Африке - чувство европейского избранничества. Господи,
спасибо за комфорт! Оно не исчезает, но трансформируется. Вторым идет чувство
бессилия. Ничего не изменится! Живи для себя, самосовершенствуйся. Третье-ломка
моногамии. Бамако порождает кризис. Жители говорят одно, а думают другое. Даже
молодой хозяин турагентства женится по приказу отца.
- Но я запишусь при женитьбе полигамом, -мстительно говорит он (можно и
моногамом). -Вторую жену сам выберу.
Затем - реакция против негров. Да вы все тут ленивые черти! Котел модернизма и
традиции, но уже сама разгерметизация культуры смертельна для традиции. Поздно!
Мир выбрал модернизацию. Отказ смешон. Потери огромны. Куда ехать?
Вторжение французов было делом всемирного промысла, поворота жизни от природного
161
календаря к индивидуальному существованию. Арьергардные бои Достоевского и
поздних славянофилов были обречены на провал. Явление идиотов-механиков,
испанского организатора ралли с Канарских островов, который говорит черномазому
таксисту в Томбукту: "Давайте будем разговаривать, как белые люди",. - месть за
утраты. Обмен и вызвал у меня отторжение, которое я принял поначалу за достойный
вызов. Это выбор смерти, но поскольку смерть дробится на тысячи смертей, она не
кажется столь чудовищной. Приоритет Монтеня. Теперь, когда такой тип
самосознания окончательно утвердился и прочие способы жизни кажутся
маргинальными, приходится, Муса, признать, что XX век забил дверь в вечность.
Будет ли она выломана с другой стороны, если сверхмодернизация перекрутится в
новый миф?
- Езжайте лучше в Дженне, - шепнул Муса.
Неверный адрес.
Откройте карту. Ведите палец к востоку от Бамако. Трава смешается с песком. Вам
встретится город Сегу. Уже в Сегу - бывшем французском колониальном центре,
который после колониализма распался, но сохранил нежную красоту франко-суданской
архитектуры розовых и зеленых тонов, Сури сложил с себя полномочия надсмотрщика.
- Зачем вы собираетесь взламывать наши коды? - спросил Сури вкрадчивым
африканским голосом, одновременно ведя разговор об архитектуре.
Я молчал как партизан.
- Мне велено звонить шефу, но я не буду.
162
- Каждый развлекается, как хочет, - сказала Габи.
- Надеюсь, у вас чистые помыслы, - пожал плечами Сури.
Он не был раздражен. У большого сенегальского капибаса нас ждал Яя. У Яя не было
никаких терзаний.
- Ну, чего? Едем? - спросил он. Как всякий шофер, он засыпал тут же, как только
джип останавливался.
Дженне - город из застывшей придорожной грязи, великая фантазия обосранного
ребенка, где, посмотрев на фекальные минареты, рупоры и деревянные опоры
оплывающей мечети, ясно, что жизнь - замурованная в стену невеста, Фрейд -
реклама туалетной бумаги, а Гауди -плагиатор и может отдыхать. В остальном же
Дженне - азарт настольного футбола, побрякушки, привал гедониста. Я спросил
местного имама, что есть рай.
- Рай - это виноград, за которым не надо тянуться, он сам лезет в рот, и женщин
- сколько хочешь, и сколько хочешь алкоголя, а что выпито здесь - в рае не
додадут.
По большому счету, это печальное заключение для моей родины.
ДОГОН. ПЯТАЯ РЕКА
Возможно, когда-то они были рыбами, но когда мы приехали, они выглядели скорее
полулюдьми-полузмеями, с красными глазами, раздво-
163
енными языками, гибкими конечностями без суставов. Их зеленые, гладкие, сияющие,
как поверхность воды, тела были покрыты короткими зелеными волосами. Они сидели
на веранде харчевни и весело ели сандвичи с ветчиной.
- Ты видишь их? - спросил я.
Я не был убежден, что Габи способна следовать за мной дальше, но она была так
возбуждена Африкой, она вышла из самолета на маловразумительном аэродроме в
Бамако, и сразу надела черные очки, и сразу сказала:
Уф! конец Европе! - и радостно бросилась в дикость.
В Догон ведет узкая пыльная неасфальтированная дорога. В ее начале шлагбаум, как
и везде в странах третьего мира, для сбора податей. Бензобочки, преграждающие
путь. Солдат-оборванец поднял шлагбаум. Мы въехали на землю пигмеев, которые
куда-то подевались, но до-гоны - такие же по росту пигмеи. Они пришли сюда с
низовья Нила много столетий назад, спасаясь от мусульманства.
В Догоне задери только голову и станет видно: солнце - примус. Раскаленное
добела, оно окружено спиралью из восьми витков красной меди. Луну - даже днем -
окружает та же спираль, но из белой меди. Звезды - глиняные катыши, заброшенные
в пространство. Догоны почитают "собачью звезду" Сириус и ее невидимого
спутника, по траектории которого определяют смену поколений - тогда пляши весь
год на ходулях! Когда мы вошли в харчевню, к нам навстречу разлетелся метрдотель
в красном пиджаке. Габи не выдержала и воскликнула:
164
- Мсье, вы так элегантны!
Скорее всего, это была ошибка. Борьба с дикарем в Черной Африке закончилась его
неумеренным почитанием. Всякий повод хорош для комплимента. Белый выделяет
уважение к черному, как пот - в тропических дозах. Это -расизм
шиворот-навыворот, выгнанный из сознания в подкорку.
Короче, когда в харчевне показался местный проводник, или тот, кого они послали
нам как проводника, атмосфера уже напряглась до предела. Они были обижены тем,
что невидимый мир оказался доступным каким-то белым. Во всяком случае, у меня не
имелось с собой никакого мандата на гениальность. Когда за столом я громко
заговорил о луне, они прислушивались с нескрываемым подозрением. С другой
стороны, итальянцы, которых я немало встречал в Мали во время путешествия и
которые проходили какими-то чемпионами по невменяемости, смотрели на меня как на
шарлатана.
В десять вечере вырубили электричество. Мы пошли спать, и вдогонку нам лаяли
собаки.
Наутро пришел проводник.
- Возьмите воды, - сказал он. - Путь будет долог.
Мы шли по каменистой пустыне. Сури плелся за нами. Наконец мы вышли к скалам.
Внизу в долине лежала деревня.
- У нас каждый камень может быть фетишем, - сказал проводник, - достаточно
вдохнуть в него энергию и принести жертвоприношения.
Он взял камень в руку, подумал и бросил его на землю. Я вдруг почувствовал, как
у меня
165
исчезает дешевое презрение к жизни, как испаряется сен-жерменский
экзистенциализм, которым за свою жизнь я весь пропах, как свитер - табаком. Нас
окружили местные женщины. Они дружелюбно улыбались. Местные приветствия
отрывочны и трехступенчаты, как заклинания.
- Саyо? Как дела?
- Хорошо.
- Как родители?
- Хорошо.
- Как дети?
- Хорошо.
- Ну,хорошо.
Я незаметно сфотографировал женщин, и они набросились на меня с криками.
- Это нехорошо, - нелюбезно сказал проводник.
- Кадо! Кадо! - закричали женщины.
- Ты отобрал у них душу, - сказал проводник.
- Что теперь делать? - спросил я.
- Кадо! Кадо! - кричали женщины. Я достал мелочь. Женщины презрительно
рассмеялись. Проводник молчал. Я полез в бумажник. Достал тыщу франков. Они
вырвали купюру у меня из рук и побежали.
- Ерунда какая-то, - сказал я. - Неужели душа стоит тыщу франков? Проводник
молчал.
- Если вы смогли победить мусульманство, то почему не победили деньги?
Гид, не отвечая, кивнул на скалы.
- Здесь мы хороним своих мертвецов. Их поднимают на веревках в гроты, а потом
при-
166
валивают камнем. В наших местах смерть - новость.
Габи нервно захихикала.
- Еще совсем недавно, - посмотрел на нее проводник без осуждения, -
состарившись, люди превращались в змей, и они ползали вот тут, по плато
Бандиагара. По ночам змеи-предки заползали в жилища поесть, и люди, даже
сегодня, как увидят змею, рвут на себе одежду и бросают ей, чтобы та приоделась.
Затем змеи превратились в духов-йебанов.
- Ну, этих духов у нас хватает, - сухо сказал я. - А как же смерть?
- Это была сделка, - сказал проводник. -Мы поменяли смерть на корову.
- Муууу! - высказалась Габи, намекая на Хайдеггера, у кого бытие-в-смерти
основано в заботе. Как брошеное бытие-в-мире присутствие вверено своей смерти,
которая есть неоспоримый "опытный факт".
- На корову? - недоверчиво спросил я. -Корова породила смерть!
- Во всяком случае, смерть - это жадность, - сказал проводник.
Мы вошли в деревню. Она состояла из двух частей-близнецов, каждая -
соответствовала человеческому телу. Хижины были похожи на белые грибы чуть выше
мужского роста. В одних грибах жили люди, в других - овцы, в третьих хранилось
зерно. Отдельно стояли хижины, где помещались менструальные женщины. Малые дети
с душераздирающими криками, писаясь и какаясь на ходу, бросились от нас
врассыпную: мы были белые люди, с содранной кожей, как освежеванные бараны, и
167
детям казалось, что мы пришли их забрать с собой. Мы вошли в одну хижину без
всякого приглашения, но нас никто не остановил. На полу лежала нагая женщина со
следами смущения на лице. Над ней суетилась зеленоволосая братва, которую мы
видели вчера в харчевне. Братья вытягивали у себя из пальцев волокна: они делали
матери юбку. Скрученные спиралью влажные волокна, полные сущности этих
зеленоволосых людей, заключали в себе слово. Мать очнулась и быстро заговорила.
Мы вышли. Мне показалось, что земля под ногами пульсирует, что здесь бьется
чье-то сердце.
- Какие жертвоприношения любезны вашим богам? - спросила, привычно сделав брови
домиком, Габи.
- Да всякие, - лениво сказал проводник. -Мы любим курей, овец, собак.
- А людей? - спросил я.
- Бывает, - ответил гид.
