- Это еще не все! Королева заставила дать пятьсот тысяч. Вы только
полюбуйтесь на этих Полиньяков! Всего десять лет назад они были
нищими, а теперь уезжают из Франции и увозят с собой миллионы! Не
жалко было бы, если бы они хоть что-нибудь умели делать! А то ведь
дай этим бездельникам молот да поставь их к наковальне, так они же
не сумеют даже конскую подкову выковать! Дай им напильник и
тиски, они не смогут простой болт для замка выточить... Зато как
умеют говорить, какие они кавалеры, как они себя называют. И вот
сами толкнули короля на это дело, а теперь он должен один
разбираться со всеми этими Байи, Лафайетами и Мирабо. Уж я-то мог
бы ему присоветовать что-нибудь путное, если бы он пожелал меня
послушать, так нет же: мне, своему учителю, он назначил всего
полторы тысячи ливров ренты, а ведь я ему - Друг, ведь я вложил ему
напильник в руки!
- Да... Однако, когда вы с ним работаете, у вас, верно, бывает
изрядная прибыль?
- Да разве я сейчас с ним работаю? Прежде всего я мог бы
опорочить свое имя! Со времени взятия Бастилии ноги моей не было
во дворце. Раза два я встречал его на улице. В первый раз было много
народу, и он мне только кивнул. В другой раз это случилось на
Саторийской дороге; мы были одни, он приказал кучеру остановиться.
А-а, Гамен, здравствуй, - со вздохом проговорил он. - Что, все идет не
так, как вам хотелось бы, да? Ну, ничего, это послужит вам уроком... А
как твоя жена, дети? - перебил он. - Все хорошо?.. - Просто
превосходно! У детей зверский аппетит, так-то вот... - Постой,
постой, - сказал король, - передай им от меня подарок. Он обшарил
все карманы и наскреб девять луидоров. Это все, что у меня есть,
Гамен, - сказал он, - мне очень стыдно за такой скромный подарок.
Оно и верно: согласитесь, тут есть чего устыдиться: у короля оказалось
при себе всего-навсего девять луидоров; вот что он мог предложить
приятелю, другу: девять луидоров!.. Ну уж...
- ..И вы отказались?
- Нет, я сказал: Брать надо всегда, а то найдется какой-нибудь
менее стыдливый и все равно возьмет! Но это ничего не значит. Он
может быть спокоен, я все равно к нему не пойду, если только он не
пришлет за мной кого-нибудь в Версаль, да и то еще поглядим!
- Какое признательное сердце! - пробормотал незнакомец.
- Как вы сказали?
- Я говорю, что очень трогательно видеть, мэтр Гамея, что вы
сохраняете верность и в трудные для короля дни! Последний стаканчик
за здоровье вашего ученика!
- Клянусь, он этого не заслуживает, ну да так и быть: за его
здоровье. Он выпил.
- Эх, как подумаю, - продолжал он, - что у него этого вина в
погребах - больше десяти тысяч бутылок, да каждая из них - в десять
раз лучше этой!.. А вот никогда он не сказал выездному лакею: Ну-ка,
имярек, возьмите корзину с вином да отнесите ее моему другу
Гамену. Как же! Ему больше нравилось поить им своих
телохранителей, швейцарцев и наемных солдат из Фландрии: ну что ж,
в этом он преуспел!
- Что же вы хотите! - молвил незнакомец, маленькими глотками
опустошая свой стакан. - Короли тоже бывают неблагодарными! Тес!
Мы не одни!
В кабачок вошли два простолюдина и с ними - торговка; они сели за
стол и уставились на незнакомца и Гамена, допивавших вторую
бутылку вина.
Слесарь скосил на них глаза и начал пристально их разглядывать,
что заставило незнакомца усмехнуться.
Новые действующие лица в самом деле заслуживали некоторого
внимания.
У одного из мужчин было очень длинное туловище, другой был
чрезвычайно длинноногим. Что до женщины, то и вовсе непонятно
было, что это такое.
Человек с длинным туловищем был похож на карлика, он имел едва
ли пять футов росту, да еще казался дюйма на два ниже из-за того, что
ноги у него были сведены в коленях; даже когда он расставлял их в
стороны. Его лицо не скрашивало, а, напротив, усугубляло этот
недостаток; жирные грязные волосы прилипли ко лбу; бесцветные
брови были, казалось, не на месте; глаза ничего не выражали, они
словно остекленели и были тусклыми, как у жабы: только в минуты
раздражения в них загорался на мгновение огонек, как в неподвижном
зрачке разъяренной гадюки; нос у него был приплюснут и свернут на
сторону, что лишь подчеркивало выступавшие скулы; ну и, наконец,
дополнял этот отвратительный портрет его кривой рот: желтоватые
губы едва прикрывали редкие расшатанные почерневшие зубы.
На первый взгляд могло показаться, что в жилах его течет не кровь,
а желчь.
Второй человек был полной противоположностью первого: у того
ноги были короткие и кривые, а этот был похож на цаплю на ходулях.
Его сходство с этой птицей было тем большим, что он был горбун, и
голова его совершенно ушла в плечи; только два налитых кровью глаза
да длинный и заостренный, похожий на клюв, нос напоминали о том,
что у этого человека есть голова. Глядя на него, можно было подумать,
что его шея, как шея цапли, способна вытянуться, будто пружина, и он
того и гляди выклюет глаз тому, кого избрал своей жертвой. Однако
все это было ничто по сравнению с его руками, обладавшими,
казалось, необычайной гибкостью; когда он сидел за столом, то стоило
ему протянуть руку под стол, как он, не сгибаясь, тут же подхватил
платок, оброненный им после того, как он вытер лоб, мокрый и от
пота, и от дождя.
Третий или третья, как будет угодно читателям, был человеком-
амфибией, в котором легко было угадать вид, но не род. Это было
существо неведомого пола лет тридцати четырех в элегантном
костюме рыночной торговки, украшенном золотыми цепочками и
серьгами, фартучком и кружевным платочком; черты лица этого
существа, насколько можно было различить их под толстым слоем
белил и румян, да сверх того невероятным количеством разнообразной
формы мушек, налепленных поверх румян, были несколько
расплывчаты, как у представителей вырождающихся рас. Стоило лишь
раз увидеть это существо, стоило только однажды испытать сомнения,
которые мы только что описали, как хотелось услышать и его голос,
чтобы определить, мужчина перед вами или женщина. Но увы: голос,
напоминавший сопрано, оставлял наблюдателя в прежнем сомнении,
зародившемся при виде этого существа; слух не помогал зрению.
Чулки и башмаки обоих мужчин, как и туфли женщины, указывали
на то, что их владельцы долгое время таскались по улицам.
- Странно! - молвил Гамен - Мне кажется, я где-то видел эту
женщину.
- Очень может быть; однако с той минуты, как эти три человека
вместе, дорогой господин Гэмен, - проговорил незнакомец, взявшись
за ружье и надвинув колпак на ухо, - у них появилось общее дело, а раз
так, надобно вместе их и оставить.
- Так вы их знаете? - спросил Гамен.
- Да, в лицо знаю, - отвечал незнакомец. - А вы?
- Могу поручиться, что женщину я где-то видел.
- Верно, при дворе? - бросил незнакомец.
- А-а, ну да, торговка!
- С некоторых пор их там много бывает...
- Если вы их знаете, скажите, как зовут мужчин. Может, это
помогло бы мне вспомнить имя женщины.
- Назвать вам мужчин?
- Да.
- С какого начать?
- С кривоногого.
- Жан-Поль Марат.
- Ага!
- Ну как?
- А горбун?
- Проспер Верьер.
- Так, так...
- - Ну что, вспомнили имя торговки?
- - Нет, черт возьми.
- А вы постарайтесь!
- Не могу угадать.
- Кто же эта торговка?
- Погодите-ка.., нет! Да... Нет...
- Ну же!
- Это невозможно!
- Да, на первый взгляд это невероятно.
- Это..?
- Ну, я вижу, вы так никогда его и не назовете; придется мне самому
это сделать: эта торговка - герцог д'Эгийон.
При этом имени торговка вздрогнула и обернулась, так же как и оба
ее спутника.
Все трое хотели было подняться, словно при виде старшего.
Но незнакомец приложил палец к губам и прошел мимо.
Гамен последовал за ним, думая, что бредит.
В дверях он столкнулся с каким-то господином, который убегал от
толпы, преследовавшей его с криками:
- Королевский цирюльник! Королевский цирюльник! Среди
преследователей были двое размахивавших пиками, на которые было
насажено по окровавленной голове.
Головы принадлежали когда-то двум лучшим гвардейцам, Варикуру
и Дезготу.
Как мы уже сказали, эти головы несли в толпе, преследовавшей
несчастного, который налетел в дверях на Га-мена.
- Ой, да это же господин Леонар, - заметил тот. - Тише, не
называйте меня - закричал цирюльник, скрываясь в кабачке.
- Что им от него нужно? - спросил слесарь у незнакомца.
- Кто знает? - отвечал тот. - Может, они хотят заставить его завить
волосы этим бедным парням. Во времена революции кое-кому
приходят иногда в голову очень странные мысли!
Смешавшись с толпой, он оставил Гамена, вытянув из него, по всей
видимости, все, что ему было нужно, и тот, как и собирался,
возвратился в свою версальскую мастерскую.
Глава 3
КАЛИОСТРО
Смешаться с толпою незнакомцу было тем легче, что она была
необъятна.
Это и был авангард кортежа короля, королевы и дофина.
Как и говорил король, они двинулись из Версаля около часу
пополудни.
Королева, дофин, наследная принцесса, граф Прованский,
принцесса Елизавета и Андре <Мы ведем наш рассказ, будучи уверены
или, но крайней мере, надеясь, на то, что наши сегодняшние читатели
были и вчерашними нашими читателями и, следовательно, знакомы с
нашими героями. Мы думаем, что им стоит напомнить лишь то, что
мадмуазель Андре Де Таверне - не кто иная, как графиня де Шарни,
сестра Филиппа дочь барона де Таверне-Мезон-Руж. (Прим, автора.)>
ехали в карете короля.
Члены Национального собрания неотступно следовали в ста каретах
за королем. Граф де Шарни и Бийо остались в Версале, чтобы отдать
последний долг барону Жоржу де Шарни, погибшему, о чем мы уже
рассказывали, в ужасную ночь с 5 на 6 октября, а также для того,
чтобы помешать надругаться над его телом, как это произошло с
трупами телохранителей Варикура и Дезюта.
Авангард, о котором мы упомянули, отправился из Версаля за два
часа до выезда короля и теперь, опережая его примерно на четверть
часа, примыкал к нему, если можно так выразиться, при посредстве
поднятых на пики голов гвардейцев, служивших авангарду знаменем.
Стоило этим двум головам остановиться около кабачка у Севрского
моста, и весь авангард остановился вслед за ними и даже в одно время
с ними.
Авангард этот состоял из нищих полупьяных оборванцев, - это была
пена, всплывающая на поверхность во время любого наводнения, будь
то вышедшая из берегов вода или кипящая лава.
Вдруг в толпе произошел переполох: вдали показались штыки
солдат Национальной гвардии и Лафайет на белом коне, скакавший
перед королевской каретой.
Лафайет очень любил народные сборища - ведь именно среди
боготворившего его парижского люда он чувствовал себя настоящим
властителем.
Однако он не любил чернь.
В Париже, как и в Риме, были свой plebs <Простой люд (лат).> и
своя plebecula <Чернь (лат.).>.
Особенно не нравилось ему, когда чернь сама творила суд и
расправу. Мы видели, что он сделал все от него зависевшее, спасая
Флеселя, Фулона и Бертье де Совиньи.
Вот почему авангард спешно двинулся вперед: толпа хотела
спрятать свой трофей и в то же время сохранить кровавую добычу,
свидетельствовавшую о ее победе.
Однако знаменосцы, по-видимому, получили поддержку
триумвирата, встреченного ими, на свое счастье, в кабачке, и потому
сумели избежать Лафайета: они отказались идти вместе со своими
товарищами вперед и решили, что раз его величество король выразил
желание не разлучаться со своими верными телохранителями, то они
подождут его величество и пойдут вслед за ним, неся головы этих
телохранителей.
А авангард, собравшись с силами, двинулся в путь.
