этой пренеприятной субстанции.
Так что члены Клуба, вспомнив утренние разговоры,
вынуждены были пересмотреть сложившееся у них прежде мнение
относительно умственных способностей этого господина. Они
кое-что вспомнили. Они вспомнили, что даже в тех случаях, когда
Силы Небесные не вмешиваются напрямую в события, случается, что
извержения все-таки прекращаются сами собой, совершенно
независимо от ветра -- обстоятельство, никак не учтенное в
хитроумных расчетах молодого скандинава.
-- Вот к чему, -- заключили они, -- приводят занятия
высшей математикой...
Как и следовало ожидать, все заслуги по части чудотворного
избавления от вулканического пепла островитяне приписали своему
Святому Покровителю. И это показывает нам, как неверно
понимаются здесь, на земле, и причины, и следствия. Ибо
священники, составлявшие наиболее разумную часть населения
острова, прекрасно сознавали, что без распоряжений "парроко" не
состоялось бы никакого шествия. Святой так и остался бы
запертым в своей затхлой раке, лишенным малейшей возможности
сотворить какое ни на есть чудо. Отсюда они выводили, что
Святого Додекануса восхваляют за то, до чего додумался
"парроко". Торквемада же, обдумав все происшедшее за день, счел
необходимым признаться, что этой блестящей идеей он обязан
изобретательному уму Никарагуанского представителя; иными
словами, что его, "парроко", хвалят за мысль, на самом деле
принадлежавшую Консулу. Но разве не очевидно, что если бы
хозяйка мистера Паркера не померла от последствий комариного
укуса, этот джентльмен не перетрусил бы настолько, чтобы
предложить достойному священнослужителю учинить крестный ход?
Таким образом получается, что Консула, приходского
священника и Святого Покровителя превозносили за то, что было,
в сущности говоря, заслугою комара.
А это доказывает нам, что и комар может остановить
извержение.
ГЛАВА XXX
В ту ночь все обитатели острова основательно напились в
честь ниспосланного Святым благодеяния, -- все, кроме мисс
Уилберфорс, достигшей пика своей активности гораздо раньше -- в
четыре часа пополудни, еще во время факельного шествия.
В клубе дым стоял коромыслом -- ломались стулья, бились
бутылки, сшибались со стен гравюры, посвященные спортивным
сюжетам, -- и все из-за смешного, но довольно скабрезного
спича, в котором Европа противопоставлялась Австралии,
произнесенного недавно прибывшим на остров членом
новозеландской Палаты представителей, сразу после своего
выступления удалившегося, хромая, к себе в гостиницу -- с
поврежденной скулой и подбитым глазом. Наиболее буйных
завсегдатаев во время этого инцидента вытолкали из Клуба или
разнесли по их жилищам. В Клубе осталось около половины членов
-- людей умеренных в отношении виски, но в той или иной степени
все-таки надравшихся, как того требовал случай. Осталась лига
картежников, среди которых выделялся мистер Мулен,
раскрасневшийся и до того лихо соривший деньгами, что всякий,
кто его видел, готов был поклясться, что он либо вот-вот
получит наследство, либо уже завел шуры-муры с богатой
женщиной. В другой комнате члены так называемой лиги похабников
во главе с сомнительной репутации мистером Хопкинсом,
обменивались сведениями, негожими для утонченного слуха.
Артистическая лига, прискорбно оскудевшая после выдворения
четырех ее обладающих наиболее развитым воображением и
мужественностью представителей, особо отличившихся в потасовке,
состояла теперь всего из двух молодых людей, одного литератора
и одного же литературного критика, оба сидели в углу и в
скорбных тонах беседовали о колористических соотношениях.
Не примыкавшие к этим сообществам завсегдатаи по
обыкновению расположились в самых удобных креслах, выставленных
на балкон. Они неторопливо, как положено джентльменам,
потягивали виски и все никак не могли нашутиться над бедным
маленьким норвежским профессором с его ошибочными подсчетами.
Один из них, появлявшийся на Непенте через неравные промежутки
времени, свежий, точно Анакреон, престарелый пьяница, которого
все знали под именем Чарли и которого даже старейшие из жителей
острова помнили только в одном состоянии -- в состоянии
благодушного подпития, говорил профессору:
-- Вместо того, чтобы постыдным образом накачиваться
виски, вы бы лучше отправились путешествовать. Тогда бы вы
научились не выставлять себя на посмешище, как сегодня с этим
пеплом. Тоже, нашли о чем толковать, о вулканах! Да вы
когда-нибудь видели Пич-лэйк на Тринидаде? Жуткое, кстати,
место, этот Тринидад. Совершенно невозможно понять, где ты,
собственно говоря, находишься. Хотя не могу сказать, чтобы сам
я много чего на нем видел. Я там все больше спал, джентльмены,
или был пьян. По большей части и то, и другое. Но когда плывешь
вокруг него -- в глаза так и лезут сплошные углы и прочее.
Чтобы представить себе, как это выглядит, надо взять, к
примеру, банан и разрезать его пополам, а потом еще пополам и
еще -- банан, заметьте, должен оставаться все того же размера,
-- или представьте, что вы чистите картофелину, все чистите и
чистите -- ну, а теперь-то вас с какой стати смех разбирает,
господин профессор?
-- Я подумал, что если Тринидад таков, как вы
рассказываете, интересно было бы начертить его карту.
-- Интересно? Не то слово. Адов труд. Я бы не взялся за
такую работу даже ради того, чтобы порадовать мою бедную
старушку-мать, которая скончалась пятьдесят лет назад. Были
когда-нибудь на Тринидаде, мистер Ричардс? А вы, мистер Уайт?
Ну хоть кто-нибудь был? Что, никто на Тринидад не заглядывал?
Надо побольше путешествовать, джентльмены. А вы что скажете,
мистер Сэмюэль?
-- Сроду не был западнее Марбл-Арч(56). Но один мой друг
владел где-то там ранчо. И однажды подстрелил скунса.
Представляете, мистер Уайт, скунса.
-- Скунса? Чтоб я пропал! Зачем он это сделал? На черта
ему сдался скунс? Я думал, скунсы охраняются законом, они же
отпугивают гремучих змей. Разве не так, Чарли?
-- Змей. Видели бы вы каковы они на Тринидаде. Змей. Не
сойти мне с этого места! Жуткое место, этот ваш Тринидад.
Кругом сплошные углы и прочее...
-- Нет, вы мне скажите, Чарли, для чего тому малому с
ранчо понадобилась гремучая змея?
-- Не могу знать, сынок. Может, матушке думал в подарок
послать. Или не хотел, чтобы скунс откусил ей хвост, понимаете?
-- Понимаю.
-- Они свои хвосты знаете как берегут? Мне рассказывали --
боятся щекотки, точно красные девицы.
-- Неужто так сильно?
-- А я вот считаю, что нельзя говорить об углах, описывая
остров или даже континент, -- разве что в иносказательном
смысле, для красоты слога. Я преподаю геометрию, я всю жизнь
среди углов прожил, и тридцать пять юношей из моего класса хоть
сейчас присягнут, что мои отношения с углами, большими и
малыми, всегда были безупречны. Я готов допустить, что углы
существуют повсюду, и что человек, которому нравится водить с
ними компанию, может напороться на них в самом неожиданном
месте. Но разглядеть их бывает трудно, если только нарочно не
искать. Я думаю, Чарли и на Тринидаде их нарочно искал.
-- Я сказал, углы и прочее, а я от своих слов никогда не
отказываюсь. И прочее. Так что будьте любезны начертить вашу
карту соответственно, господин профессор!
-- Джентльмены! По порядку ведения. Наш индийский друг,
вот этот, весьма раздосадован. Его обвинили в ношении корсета.
По его настоятельной просьбе я лично провел осмотр и убедился,
что ничего похожего он не носит. Просто у него от природы
тонкая талия, как и приличествует достойному представителю
благородной дикарийской расы. Затем, было высказано
предположение, что нынешний его образ жизни приведет к тому,
что он будет изгнан из собственной касты. Он очень просил меня
довести до вашего сведения, что будучи почитателем Джамши, не
даст и ломанного гроша ни за какие касты на свете. Наконец,
третье, в некоторых кругах ему ставят в вину неумеренное
пристрастие к Паркеровой отраве. Позвольте мне, как
вице-президенту, сказать вам, джентльмены, что последние четыре
тысячи лет старший сын рода, к которому он принадлежит, в силу
особого дозволения Великого Могола, пользуется правом пить все,
что ему, черт побери, заблагорассудится. Правда, наш друг всего
лишь третий по счету сын. Но согласитесь, джентльмены, что в
этом его вины нет. А если бы и была, он бы уже давным-давно
извинился. Джентльмены! По-моему я говорил более чем
непредвзято. Тому же, кто заявит, что я будто бы не джентльмен,
могу ответить только одно -- сам такой!
-- Слушайте, слушайте! Вот уж не знал, что вы орнитолог,
Ричардс.
-- Я и сам не знал, пока вы мне не сказали. Но когда речь
идет о защите чести одного из членов Клуба, я всегда на высоте
положения. От некоторых вещей у меня просто кровь закипает в
жилах. Взять хоть вот это номер "Рефери" -- смотрите,
двухнедельной давности! Когда, наконец, этот человек, черт его
задери совсем...
-- Послушайте, Чарли, так чего все-таки этот малый с ранчо
хотел сотворить со скунсом?
-- Тише, мой мальчик. Здесь не место для таких разговоров.
Вам нужно еще подрасти. Не думаю, что я вправе рассказывать вам
об этом. Это такая умора...
-- Вы литератор, а я писатель, и если честно, мы с вами на
голову выше всех этих забулдыг с балкона. Давайте хоть немного
поговорим как разумные люди. Послушайте. Вам приходило
когда-либо в голову, что по-настоящему описать краски ландшафта
-- вещь невозможная? Меня эта мысль прямо-таки поразила
недавно, и именно здесь, на острове, с его синим небом, с
горами оранжевых тонов и со всем остальным. Возьмите любую
страницу известного писателя -- ну хоть описание заката у
Саймонса, к примеру. Что он делает? Он перечисляет роскошные
краски, которые видит -- желтую, красную, фиолетовую, какую
угодно. Но он не может заставить вас их увидеть -- будь я
проклят, если может. Ему только и по силам, что вывалить на вас
кучу слов. И весьма опасаюсь, мой добрый друг, что человечеству
вообще никогда не удастся определить колористические
соотношения на вербальном уровне.
-- А я вот всегда могу определить, напился человек или не
напился, даже если сам пьян.
-- И как же?
-- А вот как начал он рассуждать о колористических
соотношениях, значит готов.
-- Наверное, вы правы. У меня в ногах какое-то онемение,
словно я ходить не могу. Какое-то, знаете, отупение...
-- По-моему, вы сказали "онемение".
-- Отупение.
-- Онемение. Но не ссориться же нам из-за этого, правда?
Меня через минуту стошнит, старик.
-- Знаете, как тяжело жить, когда никто тебя не понимает?
Однако, как я уже начал объяснять, перед тем как вы меня
перебили, я ощущаю некоторую шаткость в перипатетической или
иными словами амбулаторной области. Но с головой у меня все в
порядке. Давайте разнообразия ради поговорим серьезно. Мне
кажется, вы не уловили моей мысли. Я хочу сказать, насчет
синего моря, оранжевых гор и всего остального. Возьмите восход
солнца у Джона Эддингтона. Конечно, если честно, нам с вами
следовало родиться в другую эпоху -- в эпоху синекур. И зачем
отменили синекуры? У меня такое ощущение, что я бы прямо сию
минуту стал отличным губернатором Мадагаскара.
-- А у меня такое ощущение, что вы слегка перебрали.
