честных людей, -- это пособие не поступило. Задержалось уже на
две недели. Что случилось? Они решили больше ему не платить?
Время от времени от них поступали такие угрозы. Если так, на
что же он будет жить? Это плевок в лицо, вот что это такое. Как
раз сейчас ему позарез нужны эти пятнадцать фунтов стерлингов.
Кто мог бы ссудить его пятнадцатью фунтами? Кит? Навряд ли. Кит
скупердяй -- шотландец, десять против одного можно поставить.
Коппен? Один раз мистер Паркер уже пытался перехватить у него
деньжат с результатом, отбившим всякую охоту предпринимать
новые попытки. Чрезвычайно черствый миллионер. Старый прохвост
его без малого оскорбил. Возможно, кто-то проболтался насчет
хранимого в Консульстве и используемого в качестве
общественного документа клочка crepe de China. Как быстро все
становится на Непенте известным! Да, но где ему, черт побери,
взять денег?
Обе эти неприятности, сколь бы велики они сами по себе ни
были, бледнели в сравнении с новой, ошеломляющей бедой.
В комнате, расположенной прямо над ним, лежало тело его
мертвой хозяйки. Она испустила дух в прошлый полдень, причем
конец был по всем вероятиям ускорен раскатившимся по ее будуару
грохотом канонады; не грохотом как таковым, поскольку она была
от природы женщиной скандальной и уютней всего чувствовала себя
в обстановке домашних свар и дрязг со слугами, но грохотом в
его общественном значении, грохотом, показавшим ее истомленному
сознанию, что на рыночной площади происходит нечто
неподобающее, и в то же время имеющее первостепенную важность
-- нечто такое, о чем она в этой жизни, быть может, высказаться
уже не успеет. Иными словами, весьма возможно, что смерть ее
ускорило не столько физическое, сколько духовное потрясение,
вызванное шумом, -- разочарование, горькое осознание того, ей
уже не узнать подробностей нового, судя по всему интересного,
скандала.
По причинам, которые представлялись ему основательными,
врач рекомендовал произвести погребение как можно скорее -- его
назначили на сегодняшнее утро. Падение пепла сделало церемонию
неосуществимой. Она лежала наверху. А в комнате под нею сидел,
вперяясь в достойный Эребуса заоконный мрак, ее потрясенный
утратой сводный брат.
Темный тон его свежеотглаженных, но далеко не новых
траурных брюк гармонично сочетался с тьмой, окутавшей его душу.
Он сознавал, что в опасности все его существование, что сам он
на неверных ногах приближается к краху. Свалившиеся на него
беды, столь сокрушительные, столь нежданные, внушали ему что-то
вроде первобытного ужаса. Мистер Паркер никогда не был ни
глубоко верующим, ни глубоко неверящим человеком. Он был
дураком и был, как таковой, подвержен судорожным припадкам
презренного страха, ошибочно принимаемого им за религиозность.
Приступ несварения, неудача какой-нибудь финансовой спекуляции,
кончина любимой сводной сестры -- эти разнородные, столь
несхожие одно с другим события имели одну общую черту: они
наполняли страхом Божиим пустую во всех иных отношениях голову
мистера Паркера.
В пиковые ситуации он попадал множество раз, но в такую
еще никогда. Почти никогда. Он думал о лежащей наверху мертвой
женщине и о том, что она сделала для утверждения и укрепления
их положения в обществе, как она ради него экономила, да! врала
ради него -- лучше, гораздо лучше, чем он мог даже надеяться
соврать. Ибо она обладала бесценнейшим из всех дарований: она
верила в собственное вранье. Она смотрела людям прямо в глаза и
говорила от всей души, и ложь, прежде чем слететь с ее уст,
становилась блистательной истиной. Лгуньей она была
расточительной, вычурной. Классическая сдержанность в ее вранье
и не ночевала. То было обильное, барочное вранье,
изобретательно инкрустированное приятными и неожиданными
украшениями. Тропическая пышность, которой отличалась ее
натура, отражалась и в ее темпераменте и более всего в буйном
изобилии измышлений, изливавшихся столь стремительным потоком,
с такой жгучей убежденностью и избыточностью деталей, что у
людей, хорошо с ней знакомых, плодовитость ее творческого
воображения вызывала испуганный трепет (католики, говорят, даже
крестились), а самые закоренелые скептики в оправдание ей
говорили, что если излагаемые ею факты и неверны, то
искренность и чистосердечие ее не вызывают сомнений. Да, на
тысячу женщин едва ли отыскалась бы одна такая! Как часто
мистер Паркер сидел у ее ног, слушая, как зачарованный, и
стараясь усвоить ее секрет -- секрет, коренившийся, в сущности
говоря, не столько в искусстве ее, сколько в натуре. Куда ему
было тягаться с ней -- нечего и мечтать.
А все потому, что он не умел смотреть человеку в лицо,
потому что не верил не только собственной лжи, но и лжи,
услышанной от других -- и не только лжи, но и правде; не верил
никому и ничему, оттого и ему не верили. Никто не верил ни
единому его слову, а некоторые грубияны заходили совсем далеко
и сообщали ему, что они о нем думают. Они называли его лжецом
-- наедине и прилюдно. Подобные испытания изматывают нервы, у
пережившего их человека в конце концов начинают бегать глаза.
Люди, хорошо с ним знакомые, не принимали на веру ни одного его
слова, а знакомцы случайные говорили, что если излагаемые им
факты и верны, то он все равно мошенник и сам ничего с этим
поделать не может.
И вот ее не стало, не стало его хозяйки, защищавшей
мистера Паркера от бесчисленных мелких невзгод, дававшей ему
возможность питать к себе уважение, бывшей для него чем-то
вроде опоры в обществе. Он смотрел в темноту. Где он возьмет
деньги -- те же несчастные пятнадцать фунтов, к примеру? Что с
ним теперь будет?
Он уже почти решил помолиться, только не мог придумать
подходящих выражений, в которых можно попросить о подобной
ссуде: вдруг Божество решит, что ради такой ерунды не стоит
гонять с поручением ангелов. А с другой стороны попросить
больше, чем ему действительно требовалось, он не решался -- во
всяком случае, в этом квартале, -- опасаясь, что его поймают на
лжи. Даже земные кредиторы и те вечно его ловили. Кроме того, в
глубине души он всегда сомневался в действенности обращения к
Богу с просьбами о деньгах или о чем-то еще. Может, все это
сплошная комедия. Он с болью и сожалением вспомнил, что в
нескольких случаях уже прибегал к молитве, как и к большинству
иных традиционных способов. И увы, результат неизменно
получался один -- nil...
ГЛАВА XXIX
Слуга объявил о приходе Его Преподобия "парроко".
Героический священнослужитель, сопровождаемый двумя
несущими факелы послушниками, осмелился бросить вызов падающему
пеплу. Он никогда не уклонялся от выполнения долга. В это утро
долг его состоял в том, чтобы переговорить с мистером Паркером
касательно отсроченных похорон и иных прискорбных мирских дел.
Ибо покойница не отступилась от веры своих отцов, она была
рьяной католичкой -- столь рьяной, что привязанность сводного
брата к чуждому вероучению причиняла ей, по ее словам,
горчайшие муки; она много хлопотала о том, чтобы наставить его
на путь истинный, привить ему правильный образ мысли. Она
говорила, прибегая к излюбленным ею цветистым оборотам, что
своенравное нежелание брата принять истинную веру угрызает ее
сердце -- подразумевая, по-видимому, что оно ее злит. Нередко
она указывала ему, как много они, живущие в католической
стране, приобрели бы общественных и иных выгод, если бы и он
тоже вступил в лоно церкви. Тщетно! В таких случаях Консул с
немалой сноровкой изображал несгибаемого протестанта.
Не то чтобы его особо волновало, к какой Церкви
принадлежать. Но пока не подвернется другая, стоящая выделки
овчинка, он предпочитал оставаться англичанином. Он отлично
понимал, что сестрину исповеднику, "парроко", страх как не
терпится подорвать престиж дона Франческо, обратив кого бы то
ни было в свою веру. Ему хватало ума и на то, чтобы понять --
будучи переданным в объятия католицизма руками Торквемады, он,
официальный представитель республики Никарагуа, весьма украсит
послужной список этого священника. Да только ничей послужной
список он украшать не собирался -- во всяком случае задаром.
Нестоящее дело. Один из великих вождей нации заметил как-то:
"Каждый человек имеет свою цену". Эта фраза понравилась мистеру
Паркеру; он был глубоко убежден в ее справедливости. У него
тоже имелась своя цена и однажды, в пору крайних финансовых
затруднений, он порадовал сестру, объявив, что готов подумать
насчет обращения. Вслед за чем назвал свою цену. Поставленное
им условие не имело ничего общего с требованиями, до выполнения
которых могла бы -- из чувства благодарности -- снизойти
Церковь, даже если бы она согласилась помочь ему своим
возвышенным влиянием или оказать иные мирские услуги; от его
условия за милю несло коммерцией, ибо оно выражалось в фунтах,
шиллингах и пенсах.
-- Ну и нахал же ты, Фредди, -- вот все, что смогла
сказать его сводная сестра.
-- Лола, дорогая, я никому не навязываюсь -- хочет, пусть
берет, не хочет, не надо, -- надувшись, ответил Консул.
Встать перед одиозным выбором -- брать или не брать -- Его
Преподобию так и не пришлось; Лоле хватило ума не сообщать ему
о столь постыдном предложении.
Теперь же, пока достойный священник произносил какие-то
приличествующие случаю утешительные банальности, мистер Паркер
лихорадочно обдумывал, как ему начать переговоры -- на этот раз
настоящие. Он нуждался в пятнадцати фунтах; ладно, что касается
этих денег, можно попробовать смухлевать с клубными средствами.
Но самое главное, необходимо изыскать какой-то способ так
улестить правительство Никарагуа, чтобы оно сохранило за ним
нынешний пост. Теперь вот этот Торквемада. Какую из него можно
извлечь выгоду?
-- Нунций! -- внезапно подумал он. Должен же в
католической республике вроде Никарагуа иметься папский нунций,
что бы он собою ни представлял; а если он, Консул, обратится в
официальную веру этой страны, нунций, конечно, обрадуется и
может быть шепнет президенту пару слов в похвалу его поступку,
а то и попросит, чтобы такого достойного слугу Церкви не
сгоняли с занимаемой должности. И если президент, тоже католик,
с ним согласится, тогда ему, Фредди Паркеру, будет начхать на
все махинации преемника синьора Вергара.
Он решил продемонстрировать почтение к тому, что привычно
называл величайшим из суеверий; обнаружить признаки скрытой
приязни к Риму. Как видно, горе обострило сообразительность
мистера Паркера, ибо на него вдруг снизошло вдохновение. После
того, как они в очередной раз обсудили отталкивающие и
печальные подробности погребения -- ему надлежало произойти как
только состояние неба это позволит, -- мистер Паркер, указав на
чернеющий за окнами наружный мир, сделал мудрое замечание.
-- Надо что-то делать, -- сказал он.
Его собеседник от всего сердца с ним согласился. Но затем
испустил скорбный вздох. Разве извержение вулкана остановишь?
Иными словами -- что делать-то?
-- Позвольте мне кое-что предложить, парроко. Почему бы
вам прямо сейчас не устроить шествие, покаянное шествие? Когда
на материке происходит извержение, они именно так и поступают.
Почему бы и вам не последовать их примеру?
Это было самое тактичное и дипломатичное предложение из
всех когда-либо сделанных Консулом. Нет, в самом деле --
чертовски умный совет. Как гордилась бы им Лола, доведись ей
услышать об этом! Проблеск вдохновения -- и он сумел им
