воспользоваться. Эффект оказался мгновенным. Едва прозвучало
слово "шествие", тонкие губы Консулова собеседника обмякли, а
хорьковые глаза его приобрели нежное выражение. Он был доволен,
бесконечно доволен. Консул, даром что он протестант, явственно
показал, что душа у него католическая -- это был добрый знак.
Но тут же перед умственным взором "парроко" явились и
трудности, по всей видимости неодолимые.
-- Эта мысль, синьор Паркер, да еще исходящая от вас,
наполняет меня невыразимой радостью. Однако вопрос в том,
удастся ли нам организовать такое шествие. Даже
священнослужители, большинство из них, постараются уклониться
от участия в нем. Что же до населения -- кто захочет рисковать
своей жизнью в разгар такого бедствия? Мы все можем задохнуться
до смерти. Я не о себе говорю, я, не колеблясь, исполню
приличествующую мне роль!
-- Вы же знаете, какой здесь народ, -- до чего он
любопытен. Если вы ударите в церковный колокол, некоторое число
людей наверняка соберется на рыночной площади, стремясь хотя бы
с риском для жизни узнать, что случилось. А когда они увидят,
что составляется факельное шествие, вы, я в этом уверен,
получите достаточно людей, чтобы нести Святой Образ
Покровителя, еще и лишние останутся. Кроме того, я не вижу
причины, которая может помешать духовенству в полном составе
участвовать в крестном ходе. Ударьте в колокол, парроко! И вы
получите столько людей, сколько вам требуется.
Его Преподобие крепко задумался. И наконец сказал:
-- Ваш замысел представляется мне привлекательным. Он
делает честь вашему сердцу. Он сделает честь и нашему острову.
Я постараюсь все устроить. Но если...
-- Вы хотите сказать, если пепел будет по-прежнему падать,
несмотря на нашу покаянную процессию, не правда ли? Дайте
подумать. Вчера в городе произошла позорная драка. Возможно,
Святой Додеканус слишком рассержен на свой народ, чтобы в
подобных обстоятельствах явить ему милосердие. Как я себе
представляю, он сейчас очень нами недоволен. Если так, пепел,
возможно, будет и дальше падать нам во исправление, несмотря на
наше покаяние. Как вы думаете?
Как и что думал "парроко" не знал никто. Он не имел
обыкновения думать вслух, и еще менее был склонен высказывать
свое мнение по столь деликатным вопросам. Но высказаться в
подтверждение безусловных фактов он мог, не кривя душой.
-- Этого и вправду хватило бы, чтобы прогневать любого
святого на Небесах! Еще семеро пострадавших скончались от ран,
трое из них -- малые дети. Ах, эти неистовые и кровопролитные
деяния, которые всегда покрывали Непенте позором! Когда же мир
Господень снизойдет на наш остров?
Мистер Паркер понятия не имел, когда это может случиться.
Да и не очень-то его волновал мир Господень -- его волновала
возможность сохранить свой пост. Тем не менее он исхитрился
покачать вниз-вверх головой самым подобающим к случаю образом.
-- А теперь, -- заключил "парроко", -- я с вашего
любезного дозволения покину вас, чтобы посоветоваться с клиром,
если мне удастся кого-нибудь из него отыскать, о том, что можно
сделать для организации шествия. Признаюсь, чем больше я думаю
о вашей идее, синьор Паркер, тем сильнее она мне нравится. Нам
бы только собрать достаточно людей.
-- На этот счет не опасайтесь. Ударьте в колокол и все.
Людей вы получите. Это извержение кого угодно сделает верующим.
Я хотел сказать -- ну, вы понимаете, что я хотел сказать,
парроко.
Его Преподобие, значительно повеселев, вышел вместе со
вновь запалившими факелы послушниками из дверей и исчез во
мраке.
Таков сжатый и истинный рассказ об организации крестного
хода, прославившегося в анналах Непенте. И сколько бы разного
рода завистников ни уверяло в последующие годы, будто это они
до него додумались, мысль о нем целиком и полностью
принадлежала Консулу. По заслугам и честь. Мысль эта обеспечила
ему уважение, которым он не преминул воспользоваться. Пока же
он снова уселся за стол и уставился в непроглядную тьму.
Немного погодя колокольный звон возвестил -- что-то и
вправду делается. Люди, выглядывая из окон, видели, как во
мраке движутся мерцающие огоньки. Языки пламени выстроились в
определенном порядке, крестный ход начался. Как и предсказывал
"парроко", людей поначалу едва-едва хватало; из шестидесяти
пяти священников и каноников церкви сочли для себя удобным
присутствовать только четырнадцать человек; впрочем, еще дюжина
их вскоре устыдилась и заняла подобающее место в процессии. То
же самое можно сказать и о прочих участниках. Число их
понемногу росло. Ибо колокола, заунывно звонившие в ночи,
сделали свое дело, возбудив всеобщее любопытство.
Более странного шествия Непенте еще не видел. Какой-то
умница сообразил, что зонтик способен сослужить неплохую
службу. Поэтому все, кроме священников, хористов, факелоносцев
и тех, кто тащил на себе статую Святого, спрятались под зонтами
-- перечисленные лица, кто из желания сохранить благопристойный
вид, а кто из практических соображений защищались от пепла иным
способом. Они распевали псалмы и литании сквозь прижатые ко рту
носовые платки, хорошо понимая впрочем, что пение их, несколько
более гнусавое, чем обычно, не станет от этого менее приятным
для Святого. Так, беззвучно ступая, они прошли по улицам и
предместьям города, набирая дорогою новых рекрутов.
А пепел все продолжал падать.
Взирая на эту процессию преисполненных благоговейного
страха невинных душ, завывающих во мраке, плетясь под зонтами
следом за посеребренным идолом (до сих пор не оплаченным),
благоразумный Бог был вправе гордиться делом рук своих. Так
полагал "парроко". Он сохранял полнейшее присутствие духа. Будь
что будет, у него на все имеется объяснение. Если пепел будет
валить по-прежнему, значит, Святой Додеканус продолжает
демонстрировать неудовольствие, а он имеет все основания
выказать гнев и тем наставить род человеческий на истинный
путь. С другой стороны, кое-кто из молодых священников
испытывал все большее беспокойство при мысли о возможной
неудаче шествия. Они начинали винить Его Преподобие за то, что,
как он дал им понять, было его собственной идеей. Они бродили
уже два часа и проглотили по полной шляпе пепла. А с Небес так
никакого знамения и не поступило. Небо, казалось, даже
потемнело сильнее, чем прежде. Многие из участников шествия,
утомившись, покидали его и в печали возвращались домой. Они
пришли к выводу, что затея провалилась. Другие полагали, что
Святой скорее всего не видит их под столь плотным покровом. Ну
что же, не видит, так хотя бы услышит. И они принимались петь
еще ретивее.
Должно быть, звуки их пения все же достигли Небес, ибо
свершилось чудо. Мрак поредел. Люди поняли головы и различили
вверху болезненное свечение -- то было солнце, пусть и далекое,
свет его доходил как бы сквозь толстое закопченное стекло.
Затем словно отдернулась некая завеса. Свет становился все ярче
-- и в покаянном пении зазвучали ноты торжествующей надежды.
Сумрачный воздух уже пронизывало тусклое сияние. Очертания
домов и деревьев украдкой возвращались по прежним местам.
Падение пепла почти прекратилось. И наконец, наверху как будто
рывком сдернули крышку. Землю залил дневной свет.
Но пэан радости и благодарения, коим следовало
приветствовать этот щедрый дар Неба, замер на губах у людей,
едва они увидели, во что обратился их остров. Непенте трудно
было узнать. Святой поднял небесный покров лишь для того, чтобы
показать, какому опустошению подверглась земля. Пепел повсюду.
Деревья, дома, плодородные поля, горные склоны -- все покрыл
его ровный, мертвенно-бледный слой. Каждый понимал, что это
значит. Это значит -- конец посевам и виноградникам. Тем не
менее поднялся не очень уверенный, но хвалебный крик. Ибо все
непентинцы прирожденные политики и вообще люди вежливые.
Привычка "неизменно улыбаться" досталась им в наследство от
Доброго Герцога Альфреда. При данных обстоятельствах от них
ожидалось, что они будут кричать; им это труда не составит, а
то даже и на пользу пойдет, поскольку Святой Додеканус может
убрать пепел с такой же легкостью, с какой он его наслал. Так
отчего же не покричать?
-- Чудо, чудо! -- закричали они. -- Да здравствует наш
покровитель!
Не Бог весть какая дань восхищения, но Святому ее хватило.
И получаса не прошло, как небо затянулось облаками. Посыпались
капли. То был первый дождь за многие недели, и иноземных гостей
острова, привыкших к мысли, что на Непенте дождей не бывает, он
заинтересовал не меньше, чем пепельная буря. Грязь, подобной
которой не могли припомнить и самые древние бабушки, устлала
кровли, поля и дороги. Казалось, будто остров целиком обмазали
жидким шоколадом. Теперь, если дождь продлится...
Но он вдруг прекратился. И небо расчистилось.
Святого Додекануса нередко упрекали в том, что в характере
его присутствует некоторая злобноватость. Кое-кто даже позволял
себе утверждать, будто у него дурной глаз. Далеко не впервые за
время его долгой карьеры местные жители получили повод для
жалоб на определенную мстительность своего святого -- на
кое-какие его отличающиеся злопамятным ехидством поступки, в
которых одни священники и только они способны были усмотреть
доброжелательность. На сей раз непентинцы всерьез прогневались
на своего небесного Покровителя. "Не годится он для этой
работы, -- говорили некоторые, -- надо взять другого святого!
Бандит, сын неподобной матери -- опять за свои фокусы взялся,
видали? Ах он головорез, сарацин, старый педераст: гнать его в
шею!"
В течение недолгого времени репутация Святого висела на
волоске. Ибо всем было ясно, что пепел, останься он сухим, в
конце концов унесло бы ветром. А что будет теперь, когда солнце
пропечет до кирпичной твердости покрывшую остров грязь?
С другой стороны, возможно, что Святой лишь испытывает их
характер. Пожалуй, стоит попробовать покричать еще немного.
Сквитаться с ним можно будет и после.
Они покричали, но так слабо, что Святому Додеканусу, чтобы
хоть что-то услышать, необходимо было обладать редкостным
слухом. Он таковым обладал. И вскоре проявил свои истинные
чувства. Дождь полил снова. Он не слабел, он шел все пуще,
сопровождаясь порывами теплого ветра. Над головами островитян
сияло солнце, но горные пики скрылись за рваными тучами, под
ударами ветра гнулись деревья; море, играя светом и тенью,
пестрело белыми отраженьями быстро несущихся облаков. Скоро
разразился ослепительный ливень. Сточные канавы вздулись,
забитые грязью, целые тонны ее уносились в море потоками. Затем
буря стихла, на ярком вечереющем небе вспыхнуло солнце.
Чудотворный дождь кончился.
Люди бродили по любимому острову, вновь узнавая его.
Непенте переливался нежнейшими красками. Утренние и дневные
события казались дурным сном. Все вокруг искрилось, купаясь в
непривычном блеске, земля посвежела, одно лишь море
обесцветилось, став тускло-бурым. Справедливо говорил в
последующие годы Консул (снова ставший несгибаемым
протестантом): "В тот раз старый прохвост показал себя в лучшем
виде". Воздух был столь свеж и приятен, что чудилось, будто
ветер сменился на северный. Но нет. Он все еще дул с другой
стороны -- старый привычный сирокко. А это доказывало, что
пепел не "унесло куда-нибудь", как предрекал молодой
преподаватель математики. Никуда его не унесло. Он попросту
перестал падать, словно вулкан в один миг исчерпал все запасы
