интересоваться. Ни о каких расчетах и зарплате речи не было,
хотя было точно известно, что какие-то деньги куда-то
"идут". Откуда это было известно, известно не было, равно
как и куда именно. Дед утверждал, что "на книжку", хотя, по
мысли Фадина, эта вера носила у него характер веры в святого
духа, творца всего сущего.
Стиль работы у каждого был свой. Одни ходили группой,
тщательно обыскивая каждую кучу, другие стерегли машины с
мусором, трегьи следовали за бульдозером, который
систематически разравнивал территорию свалки, хотя больше
чем на одну пятую часть его не хватало.
Кто, где, чего и сколько взял - не контролировалось, но,
если кому-то сильно повезло (в смысле условной ценности
найденного), то этот факт живо обсуждался за обедом и перед
сном. Ценность заключалась либо в уникальном весе ("пуда два
потянет"!), либо в изящной форме ("как кочерга, только с
выемкой на конце и две дыры под болт"), либо в том, что
найденная вещь когда-то, до утилизации, признавалась особо
дефицитной, а здесь валяется просто так ("...и почти новая,
бери - не хочу").
Фадин отметил многие странности в деле организации сбора
вторсырья. Например, везде, там и сям, по свалке были
разбросаны предметы, способные своей массой закрыть месячный
план бригады по металлу. Как то: цистерны, кузова
автомобилей, ржавые дизели. Да хотя бы тот же сгоревший
автобус. Но их почему-то никто не трогал.
В бригаде Фадин держался особняком. В разговоры не
встревал и в собеседники не навязывался. После ужина, если
было настроение, шел куданибудь, а нет - ложился на нары и
делал вид, что дремлет. На самом деле он, конечно, не спал,
а лежал с закрытыми глазами и думал. Или слушал, что говорят
другие.
Круг тем у местных обитателей был весьма ограничен.
Говорили о погоде, о сезоне, о возможном потеплении или
похолодании. О том, что кто-то там обещал прислать еще один
вагончик под красный уголок, где будет телевизор и газеты.
Газеты здесь и так попадались, но только те, что прибывали с
мусором - от месячной, до годичной давности. Попадались и
телевизоры... Еще говорили о рыбалке, о женщинах, о выпивке
и закуске. Ни того, ни другого, ни третьего здесь не было.
Из всех удовольствий были только папиросы "Беломор",
Фадина все это совершенно не волновало. И вообще эти
вечерние разговоры напоминали ему театр абсурда, где каждый
актер старательно играет свою идиотскую роль.
Они все делали вид, что ничего не случилось, хотя каждый
понимал, что с ним произошло нечто из ряда вон выходящее.
Никто из них не знал, чем все это для него кончится, но на
всякий случай сохранял свое лицо. Зачем его было сохранять?
Скорее всего для того, чтобы не свихнуться. Ведь сидят же
люди по несколько лет в лагерях... Но там эти люди,
во-первых, знают, за что сидят и сколько еще сидеть. Они
живут БУДУЩИМ... А эти? Фадин решительно не понимал их. Если
бы однажды хоть кто-то подошел к нему, пожаловался на
судьбу, посетовал на обстоятельства, или, например,
попытался выяснить, кто такой Фадин, кем он был раньше и что
думает делать теперь, то Фадин, быть может, не стал бы
играть в молчанку и тоже сделал бы свой шаг навстречу. Но
нет, этого не случалось. А сам Фадин был не из той породы.
Плакаться в жилетку он не умел, а лезть кому-то в душу не
считал возможным. В целях самозащиты. А кроме того, он здесь
решил для себя не опираться на чью-либо помощь ни в каком
деле. Потому что уже давно потерял веру в людей. Мало того,
уже довольно давно он в них не нуждался. То есть, как член
общества, он испытывал потребность во взаимодействии с ним.
Но только в целом, а не с каждым индивидом в отдельности.
В детстве Фадин был до крайности стеснителен, и, чтобы не
казаться смешным, сторонился ребят своего возраста. По той
же причине первым лез в драку, если кто-то его задевал
словом или действием, - боялся показаться смешным и
беспомощным. Дрался отчаянно, но, если противник был
повержен или давал реву, страшно смущался. Вплоть до того,
что бежал с поля боя и рыдал где-нибудь за углом. Его
находили и тащили в учительскую, где требовали обещаний
немедленно измениться к лучшему, привести завтра родителей и
извиниться перед потерпевшим. Фадин не помнил, чтобы в
детстве он когда-либо перед кем-либо извинялся. Не мог, и
все тут. Это было для него хуже казней египетских. И чтобы
не подвергаться лишний раз этим пыткам, старался держаться в
стороне, чтобы ненароком его не задели. Сам он первым
никогда и никого не трогал.
Постепенно Фадин осознал эту свою слабость и, чтобы
побороть ее, нарочно вел себя вызывающе. Это имело свои
негативные последствия. Учителя признали его хулиганом,
ставили соответствующие отметки, а кроме того, во всех
случаях, если противное не было очевидным, признавали
зачинщиком безобоазий на уроках именно его, тем более, что
Фадин никогда не пытался оправдаться, вероятно, в силу
именно своей стеснительности, которая в более зрелом
возрасте трансформировалась у него в чувство собственного
достоинства, несколько, правда, гипертрофированное.
При всем этом Фадин был совершенно не самолюбив. Сосед по
парте, с которым Фадин сидел четыре года, пока тот не попал
под машину и не остался на второй год, очкарик по имени
Венька, круглый отличник и, вопреки общественному мнению
класса, вовсе не зубрила, а действительно отличный парень,
часто называл Фадина различными именами вроде "пенька" или
"дуба", за то, что тот, например, не понимал, как можно
делить что-либо на неодушевленные предметы, скажем, яблоки
на ящики или ящики на столы, причем делал это в самой
оскорбительной форме, но не публично. И Фадин ничуть не
обижался, а с жаром объяснял, что делить можно только между
людьми или, в крайнем случае, между коровами. Венька снимал
очки и закатывал глаза, изображая восхищение Фадиным
тупоумием. А Фадин наоборот, восхищался тем, как Венька
правильно решает задачи, не заглядывая в конец учебника, где
базировались ответы на все сложные вопросы бытия.
Кроме того, Фадин с самого детства был порядочным
человеком. Иначе говоря, у него была совесть в достаточном
количестве и, что гораздо важнее, он ею нередко
руководствовался, Это, разумеется, не означало, что он ни
разу в жизни не совершил ни одного неблаговидного поступка.
Было, чего уж там... Но всякий раз все всплывало на
поверхность, и когда Фадин позднее анализировал причины
этого, оказывалось, что он сам свалял дурака, в ненужный
момент устыдился и в результате получил от жизни очередной
пинок.
После школы Фадин год работал на стройке, потом его
забрали в армию, а потом неожиданно для себя он поступил в
институт. Став взрослым, Фадин почти не изменился. Он
наблюдал жизнь и старался понять, как он может при всех
своих достоинствах и недостатках в ней устроиться. И тут
обнаружились интересные вещи. Фадин замечал, что, вопреки
декларациям, люди добивались успеха, не гнушаясь средствами,
и не понимал, как им это удается. Он так не умел. Не умел на
экзамене спокойно и легко достать шпаргалку, а наоборот,
конфузился и тут же попадался. Не мог при распределении
заявить, что не поедет в этот город, потому что жилье не
обещают, а у него жена и ребенок. Не мог нагло идти к
начальнику отдела и требовать повышения зарплаты, указывая,
что повысили тому-то и тому-то, а ему нет - почему? Не мог
послать своего непосредственного начальника куда подальше,
когда тот просил отсрочить отпуск в силу производственной
необходимости, хотя эта необходимость была сродни
необходимости купить валенки для поездки в Сочи.
Всего этого Фадин не мог, и в глубине души завидовал тем,
кто может, хотя от этой зависти на душе становилось
гадостно, портились настроение и отношения с женой.
Постепенно Фадину начало казаться, что вся эта жизнь,
кипевшая вокруг, странным образом пытается отставить его в
сторону и затолкать в самый дальний закуток, чтобы он не
путался под ногами. И непонятно было, то ли жизнь плоха, то
ли сам Фадин.
Он не мог понять, как можно на собрании говорить одно, а
в туалете совсем другое? Каким образом получается, что люди
бестолковые и и бесполезные имеют приличные оклады и
оказываются начальниками, а, наоборот, люди. которые тянут
основную работу, получают в среднем меньше остальных, хотя
выкладываются больше? Для чего в газетах пишут об успехах на
первых страницах, а о недостатках - на последних, и почему
недостатки все время одни и те же, а Успехи разные? Зачем
нужно перебрасывать северные реки на юг и куда подевались
южные? Почему нужно постоянно бороться за мир, если никто не
хочет войны?
Такие вопроси Фадин задавал и себе и другим постоянно. И
когда установил, что никто не желает на них отвечать, а
напротив, все ищут и находят ответы на такие вопросы,
которые он, Фадин, и вопросами-то не считал, сделал вывод,
что лучше всего устроить себе такую жизнь в которой нет ни
вопросов, ни ответов. Такая жизнь нашлась очень быстро. Она
существовала особняком внутри самого Фадина, и нужно было
только расширить сферу ее влияния, вытолкнув из себя всю
остальную. Так он и поступил. То есть перешел на полное
самообеспечение в духовной сфере. Как говорится, ушел в себя
и не вернулся.
В свои тридцать девять лет Фадин удостоился должности
старшего инженера, репутации мужика надежного и
безотказного. Главной его чертой была предельная
исполнительность. Если ему что-то поручали, он исполнял
поручение буквально, не привнося ничего своего, но и не
убавляя ничего по собственной инициативе. Что именно делать,
ему было совершенно безразлично. Надо паять - он паял, надо
тащить кабель - тащил, надо написать кучу бумажек - писал.
Нельзя сказать, что он не любил работать, нет, Фадин
работать любил и умел. И больше того, он с удовольствием
совершал каждое телодвижение, работал быстро и аккуратно. Но
сам смысл работы, ее цель не интересовали Фадина абсолютно.
То есть ни в какой степени. Причем он где-то уголком
сознания понимал, что так нельзя жить, но ничего с собой
поделать не мог. Возможно, причиной этому было то, что его
зарплата практически не зависела от результатов
непосредственных усилий. Очень возможно... А возможно и
другое.
Душу он отводил дома. Собрал неплохую библиотеку, купил
цветной телевизор, магнитофон, стереокомплекс. Читал,
смотрел, слушал. В книгах, журналах, на экране жизнь была
прекрасна и удивительна, разнообразна и насыщена. Фадин
плюнул на свою и стал жить чужими жизнями. Это было гораздо
менее хлопотно и, уж во всяком случае, намного удобнее.
Особенно в кресле. И особенно после того, как они с женой
купили дачу. У Фадина сразу появилось некое подобие смысла
жизни. Надо бы по сделать то и се, купить, достать, добыть.
Смысл был отчетливый и выпуклый, потому что в магазине
помидоры стоили по рублю за килограмм, а на грядках росли
сами по себе - бесплатно.
Когда Фадин попал в бригаду, его как новичка попытались
использовать на побегушках. Первые несколько дней он только
и делал, что подносил и относил. А потом отказался. Ему
намекнули, что он ведет себя неправильно. И тогда, как в
детстве, Фадин взъерошился, взял в руки кусок трубы и
заявил, что впредь будет отстаивать принцип самоопределения
до конца. С тех пор его стали уважать, но сторонились.
Постепенно в голове Фадина все начало укладываться на
