- Нет! - отвечал он резко на мое замечание, - ибо весь проникнут
великими идеями, только теперь могу на досуге мечтать об улучшении судьбы
всего человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет. Несомненно
изобрету новую собственную теорию новых экономических отношений и буду
гордиться ею - чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых
развлечениях света. Опровергну все и буду новый Фурье. Кстати, отдал семь
рублей Тимофею Семенычу?
- Из своих, - ответил я, стараясь выразить голосом, что заплатил из
своих.
- Сочтемся, - ответил он высокомерно. - Прибавки оклада жду
всенепременно, ибо кому же и прибавлять, как не мне? Польза от меня теперь
бесконечная. Но к делу. Жена?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о Елене Ивановне?
- Жена?! - закричал он даже с каким-то на этот раз визгом.
Нечего было делать! Смиренно, но опять-таки скрежеща зубами, рассказал
я, как оставил Елену Ивановну. Он даже и не дослушал.
- Имею на нее особые виды, - начал он нетерпеливо. - Если буду
знаменит здесь, то хочу, чтоб она была знаменита там. Ученые, поэты,
философы, заезжие минералоги, государственные мужи после утренней беседы со
мной будут посещать по вечерам ее салон. С будущей недели у нее должны
начаться каждый вечер салоны. Удвоенный оклад будет давать средства к
приему, а так как прием должен ограничиваться одним чаем и нанятыми
лакеями, то и делу конец. И здесь и там будут говорить обо мне. Давно
жаждал случая, чтоб все говорили обо мне, но не мог достигнуть, скованный
малым значением и недостаточным чином. Теперь же все это достигнуто
каким-нибудь самым обыкновенным глотком крокодила. Каждое слово мое будет
выслушиваться, каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься. И я
задам себя знать! Поймут наконец, каким способностям дали исчезнуть в
недрах чудовища. "Этот человек мог быть иностранным министром и управлять
королевством", - скажут одни. "И этот человек не управлял иностранным
королевством", - скажут другие. Ну чем, ну чем я хуже какого-нибудь
Гарнье-Пажесишки или как их там?.. Жена должна составлять мне пандан - у
меня ум, у нее красота и любезность. "Она прекрасна, потому и жена его", -
скажут одни. "Она прекрасна, потому что жена его", - поправят другие. На
всякий случай пусть Елена Ивановна завтра же купит энциклопедический
словарь, издававшийся под редакцией Андрея Краевского, чтоб уметь говорить
обо всех предметах. Чаще же всего пусть читает premier-политик "С.
-Петербургских известий", сверяя каждодневно с "Волосом". Полагаю, что
хозяин согласится иногда приносить и меня, вместе с крокодилом, в блестящий
салон жены моей. Я буду стоять в ящике среди великолепной гостиной и буду
сыпать остротами, которые подберу еще с утра. Государственному мужу сообщу
мои проекты; с поэтом буду говорить в рифму; с дамами буду забавен и
нравственно-мил, - так как вполне безопасен для их супругов. Всем остальным
буду служить примером покорности судьбе и воле провидения. Жену сделаю
блестящею литературною дамою; я ее выдвину вперед и объясню ее публике; как
жена моя, она должна быть полна величайших достоинств, и если справедливо
называют Андрея Александровича нашим русским Альфредом де Мюссе, то еще
справедливее будет, когда назовут ее нашей русской Евгенией Тур.
Признаюсь, хотя вся эта дичь и походила несколько на всегдашнего Ивана
Матвеича, но мне все-таки пришло в голову, что он теперь в горячке и
бредит. Это был все тот же обыкновенный и ежедневный Иван Матвеич, но
наблюдаемый в стекло, в двадцать раз увеличивающее.
- Друг мой, - спросил я его, - надеешься ли ты на долговечность? И
вообще скажи: здоров ли ты? Как ты ешь, как ты спишь, как ты дышишь? Я друг
тебе, и согласись, что случай слишком сверхъестественный, а следовательно,
любопытство мое слишком естественно.
- Праздное любопытство и больше ничего, - отвечал он сентенциозно, -
но ты будешь удовлетворен. Спрашиваешь, как устроился я в недрах чудовища?
Во-первых, крокодил, к удивлению моему, оказался совершенно пустой.
Внутренность его состоит как бы из огромного пустого мешка, сделанного из
резинки, вроде тех резиновых изделий, которые распространены у нас в
Гороховой, в Морской и, если не ошибаюсь, на Вознесенском проспекте. Иначе,
сообрази, мог ли бы я в нем поместиться?
- Возможно ли? - вскричал я в понятном изумлении. - Неужели крокодил
совершенно пустой?
- Совершенно, - строго и внушительно подтвердил Иван Матвеич. - И, по
всей вероятности, он устроен так по законам самой природы. Крокодил
обладает только пастью, снабженною острыми зубами, и вдобавок к пасти -
значительно длинным хвостом - вот и все, по-настоящему. В середине же между
сими двумя его оконечностями находится пустое пространство, обнесенное
чем-то вроде каучука, вероятнее же всего действительно каучуком.
- А ребра, а желудок, а кишки, а печень, а сердце? - прервал я даже со
злобою.
- Н-ничего, совершенно ничего этого нет и, вероятно, никогда не
бывало. Все это - праздная фантазия легкомысленных путешественников.
Подобно тому как надувают геморроидальную подушку, так и я надуваю теперь
собой крокодила. Он растяжим до невероятности. Даже ты, в качестве
домашнего друга, мог бы поместиться со мной рядом, если б обладал
великодушием, и даже с тобой еще достало бы места. Я даже думаю в крайнем
случае выписать сюда Елену Ивановну. Впрочем, подобное пустопорожнее
устройство крокодила совершенно согласно с естественными науками. Ибо,
положим например, тебе дано устроить нового крокодила - тебе, естественно,
представляется вопрос: какое основное свойство крокодилово? Ответ ясен:
глотать людей. Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал
людей? Ответ еще яснее: устроив его пустым. Давно уже решено физикой, что
природа не терпит пустоты. Подобно сему и внутренность крокодилова должна
именно быть пустою, чтоб не терпеть пустоты, а, следственно, беспрерывно
глотать и наполняться всем, что только есть под рукою. И вот единственная
разумная причина, почему все крокодилы глотают нашего брата. Не так в
устройстве человеческом: чем пустее, например, голова человеческая, тем
менее она ощущает жажды наполниться, и это единственное исключение из
общего правила. Все это мне теперь ясно, как день, все это я постиг
собственным умом и опытом, находясь, так сказать, в недрах природы, в ее
реторте, прислушиваясь к биению пульса ее. Даже этимология согласна со
мною, ибо самое название крокодил означает прожорливость. Крокодил,
Crocodillo, - есть слово, очевидно, итальянское, современное, может быть,
древним фараонам египетским и, очевидно, происходящее от французского
корня: croquer, что означает съесть, скушать и вообще употребить в пищу.
Все это я намерен прочесть в виде первой лекции публике, собравшейся в
салоне Елены Ивановны, когда меня принесут туда в ящике.
- Друг мой, не принять ли тебе теперь хоть слабительного! - вскричал я
невольно. "У него жар, жар, он в жару!" - повторял я про себя в ужасе.
- Вздор! - отвечал он презрительно, - и к тому же в теперешнем
положении моем это совсем неудобно. Впрочем, я отчасти знал, что ты
заговоришь о слабительном.
- Друг мой, а как... как же ты теперь употребляешь пищу? Обедал ты
сегодня или нет?
- Нет, но сыт и, вероятнее всего, теперь уже никогда не буду
употреблять пищи. И это тоже совершенно понятно: наполняя собою всю
внутренность крокодилову, я делаю его навсегда сытым. Теперь его можно не
кормить несколько лет. С другой стороны, - сытый мною, он естественно
сообщит и мне все жизненные соки из своего тела; это вроде того, как
некоторые утонченные кокетки обкладывают себя и все свои формы на ночь
сырыми котлетами и потом, приняв утреннюю ванну, становятся свежими,
упругими, сочными и обольстительными. Таким образом, питая собою крокодила,
я, обратно, получаю и от него питание; следовательно - мы взаимно кормим
друг друга. Но так как трудно, даже и крокодилу, переваривать такого
человека, как я, то уж, разумеется, он должен при этом ощущать некоторую
тяжесть в желудке, - которого, впрочем, у него нет, - и вот почему, чтоб не
доставить излишней боли чудовищу, я редко ворочаюсь с боку на бок; и хотя
бы и мог ворочаться, но не делаю сего из гуманности. Это единственный
недостаток теперешнего моего положения, и в аллегорическом смысле Тимофей
Семеныч справедлив, называя меня лежебокой. Но я докажу, что и лежа на
боку, - мало того, - что только лежа на боку и можно перевернуть судьбу
человечества. Все великие идеи и направления наших газет и журналов,
очевидно, произведены лежебоками; вот почему и называют их идеями
кабинетными, но наплевать, что так называют! Я изобрету теперь целую
социальную систему, и - ты не поверишь - как это легко! Стоит только
уединиться куда-нибудь подальше в угол или хоть попасть в крокодила,
закрыть глаза, и тотчас же изобретешь целый рай для всего человечества.
Давеча, как вы ушли, я тотчас же принялся изобретать и изобрел уже три
системы, теперь изготовляю четвертую. Правда, сначала надо все
опровергнуть; но из крокодила так легко опровергать; мало того, из
крокодила как будто это виднее становится... Впрочем, в моем положении
существуют и еще недостатки, хотя и мелкие: внутри крокодила несколько сыро
и как будто покрыто слизью да, сверх того, еще несколько пахнет резинкой,
точь-в-точь как от моих прошлогодних калош. Вот и вс°, более нет никаких
недостатков.
- Иван Матвеич, -прервал я, - все это чудеса, которым я едва могу
верить. И неужели, неужели ты всю жизнь не намерен обедать?
- О каком вздоре заботишься ты, беспечная, праздная голова! Я тебе о
великих идеях рассказываю, а ты... Знай же, что я сыт уже одними великими
идеями, озарившими ночь, меня окружившую. Впрочем, добродушный хозяин
чудовища, сговорившись с добрейшею муттер, решили давеча промеж себя, что
будут каждое утро просовывать в пасть крокодила изогнутую металлическую
трубочку, вроде дудочки, через которую я бы мог втягивать в себя кофе или
бульон с размоченным в нем белым хлебом. Дудочка уже заказана по соседству,
но полагаю, что это излишняя роскошь. Прожить же надеюсь по крайней мере
тысячу лет, если справедливо, что по стольку лет живут крокодилы, о чем,
благо напомнил, справься завтра же в какой-нибудь естественной истории и
сообщи мне, ибо я мог ошибиться, смешав крокодила с каким-нибудь другим
ископаемым. Одно только соображение несколько смущает меня: так как я одет
в сукно, а на ногах у меня сапоги, то крокодил, очевидно, меня не может
переварить. Сверх того, я живой и потому сопротивляюсь переварению меня
всею моею волею, ибо понятно, что не хочу обратиться в то, во что
обращается всякая пища, так как это было бы слишком для меня унизительно.
Но боюсь одного: в тысячелетний срок сукно сюртука моего, к несчастью
русского изделия, может истлеть, и тогда я, оставшись без одежды, несмотря
на все мое негодование, начну, пожалуй, и перевариваться; и хоть днем я
этого ни за что не допущу и не позволю, но по ночам, во сне, когда воля
отлетает от человека, меня может постичь самая унизительная участь
какого-нибудь картофеля, блинов или телятины. Такая идея приводит меня в
бешенство. Уже по одной этой причине надо бы изменить тариф и поощрять
привоз сукон английских, которые крепче, а следственно, и дольше будут
сопротивляться природе, в случае если попадешь в крокодила. При первом
случае сообщу мысль мою кому-либо из людей государственных, а вместе с тем
и политическим обозревателям наших ежедневных петербургских газет. Пусть
прокричат. Надеюсь, что не одно это они теперь от меня позаимствуют.
Предвижу, что каждое утро целая толпа их, вооруженная редакционными
четвертаками, будет тесниться кругом меня, чтоб уловить мои мысли насчет
вчерашних телеграмм. Короче - будущность представляется мне в самом розовом
свете.
"Горячка, горячка!" - шептал я про себя.
- Друг мой, а свобода? - проговорил я, желая вполне узнать его мнение.
