Сам я был в галстуке. Мне его уступил год назад фарцовщик Акула. Он же
и завязал его каким-то необыкновенным способом. "А ля" френк Синатра. С тех
пор я этот галстук не развязывал. Действовал так: ослабив узел, медленно
расширял петлю. Кончик оставался снаружи. Затем я осторожно вытаскивал
голову с помятыми ушами. И наоборот, таким же образом...
- Боюсь, у меня не получится...
- Вообще-то я умею, - сказал Быковер.
- Прекрасно, - обрадовалась девица, - грузовая машина внизу. Там шофер
и еще звукооператор Альтмяэ. Вот галстук и значок. Доставьте покойного сюда.
К этому времени все уже будут готовы. Церемония начнется ровно в три. И еще,
скажите Альтмяэ, что фон должен быть контрастным. Он знает...
Мы оделись, сели в лифт. Быковер сказал:
- Вот я и пригодился.
Внизу стоял грузовик с фургоном. Звукооператор Альтмяэ дремал в кабине.
- Здорово, Оскар, - говорю, - имей в виду, фон должен быть контрастным.
- Какой еще фон? - удивился Альтмяэ.
- Ты знаешь.
- Что я знаю?
- Девица просила сказать.
- Какая девица?
- Ладно, - говорю, - спи.
Мы залезли в кузов. Быковер радовался:
- Хорошо, что я могу быть полезен. Ильвес - нужный человек.
- Кто нужный человек? - поразился я.
- Младший Ильвес, сын.
- А чем он занимается?
- Работает в отделе пропаганды.
- Садись, - говорю, - поближе, здесь меньше трясет.
- Меня везде одинаково трясет. Когда-то я был лагерным надзирателем.
Возил заключенных в таком же металлическом фургоне. Машина называлась -
автозак. В ней помимо общего "салона" имелись два тесных железных шкафа. Их
называли стаканами. Там, упираясь в стены локтями и коленями, мог
поместиться один человек. Конвой находился снаружи. В железной двери была
проделана узкая смотровая щель. Заключенные называли это устройство: "Я тебя
вижу, ты меня - нет". Я вдруг почувствовал, как это неуютно - ехать в
железном стакане. А ведь прошло шестнадцать лет...
По металлической крыше фургона зашуршали ветки. Нас качнуло, грузовик
затормозил. Мы вылезли на свет. За деревьями желтели стены прозекторской.
Справа от двери - звонок. Я позвонил. Нам отворил мужчина в клеенчатом
фартуке. Альтмяэ вынул документы и что-то сказал по-эстонски. Дежурный
жестом пригласил нас следовать за ним.
- Я не пойду, - сказал Быковер, - я упаду в обморок.
- И я, - сказал Альтмяэ, - мне будут потом кошмары сниться.
- Хорошо вы устроились, - говорю, - надо было предупредить.
- Мы на тебя рассчитывали. Ты вон какой амбал.
- Я и галстук-то завязывать не умею.
- Я тебя научу, - сказал Быковер, - я научу тебя приему "кембриджский
лотос". Ты здесь потренируешься, а на месте осуществишь.
- Я бы пошел, - сказал Альтмяэ, - но я чересчур впечатлительный. И
вообще покойников не уважаю. А ты?
- Покойники - моя страсть, - говорю.
- Гляди и учись, - сказал Быковер, - воспринимай зеркально. Узкий сюда,
широкий сюда. Оборачиваем дважды. Кончик вытаскиваем. Вот тут придерживаем и
медленно затягиваем. Смотри. Правда, красиво?
- Ничего, - говорю.
- Преимущество "кембриджского лотоса" в том, что узел легко
развязывается. Достаточно потянуть за этот кончик, и все.
- Ильвес будет в восторге, - сказал Альтмяэ. - Ты понял, как это
делается?
- Вроде бы да, - говорю.
- Попробуй.
Быковер с готовностью подставил дряблую шею, залепленную в четырех
местах лейкопластырем.
- Ладно, - говорю, - я запомнил.
В морге было прохладно и гулко. Коричневые стены, цемент, доска МПВО,
огнетушитель - вызывающе алый.
- Этот, - показал дежурный. У окна на кумачовом постаменте возвышался
гроб. Не обыденно коричневый (под цвет несгораемого шкафа), а черный, с
галунами из фольги.
Ильвес выглядел абсолютно мертвым. Безжизненным, как муляж.
Я показал дежурному галстук. Выяснилось, что он хорошо говорит
по-русски.
- Я приподниму, а вы затягивайте.
Сцепленными руками он приподнял тело, как бревно. Дальше - путаница и
суета наших ладоней... "Так... еще немного..." Задравшийся воротничок,
измятые бумажные кружева...
- О'кей, - сказал дежурный, тронув волосы покойного.
Я вытащил значок и приколол его к темному шевиотовому лацкану. Дежурный
принес крышку с шестью болтами. Примерились, завинтили.
- Я ребят позову.
Вошли Альтмяэ с Быковером. У Фимы были плотно закрыты глаза. Альтмяэ
бледно улыбался. Мы вынесли гроб, с отвратительным скрипом задвинули его в
кузов.
Альтмяэ сел в кабину. Быковер всю дорогу молчал. А когда подъезжали,
философски заметил:
- Жил, жил человек и умер.
- А чего бы ты хотел? - говорю.
В вестибюле толпился народ. Говорили вполголоса. На стенах мерцали
экспонаты фотовыставки "Юность планеты".
Вышел незнакомый человек с повязкой, громко объявил:
- Курить разрешается.
Это гуманное маленькое беззаконие удовлетворило скорбящих.
В толпе бесшумно сновали распорядители. Все они были мне незнакомы.
Видимо, похоронные торжества нарушают обычную иерархическую систему.
Безымянные люди оказываются на виду. Из тех, кто готов добровольно этим
заниматься. Я подошел к распорядителю:
- Мы привезли гроб.
- А кабель захватили?
- Кабель? Впервые слышу.
- Ладно, - сказал он, как будто я допустил незначительный промах. Затем
возвысил голос, не утратив скорби:
- По машинам, товарищи!
Две женщины торопливо и с опозданием бросали на пол еловые ветки.
- Кажется, мы больше не нужны, - сказал Альтмяэ.
- Мне поручено выступить.
- Ты будешь говорить в конце. Сначала выступят товарищи из ЦК. А потом
уж все, кому не лень. Все желающие.
- Что значит - все желающие? Мне поручено. И текст завизирован.
- Естественно. Тебе поручено быть желающим. Я видел список. Ты восьмой.
После Лембита. Он хочет, чтобы все запели. Есть такая песня - "Журавли".
"Мне кажется порою, что солдаты..." И так далее. Вот Лембит и предложит
спеть ее в честь Ильвеса.
- Кто же будет петь? Да еще на холоде.
- Все. Вот увидишь.
- Ты, например, будешь петь?
- Нет, - сказал Альтмяэ.
- А ты? - спросил я Быковера.
- Надо будет - спою, - ответил Фима
...Народ тянулся к выходу. Многие несли венки, букеты и цветы в
горшках. У подъезда стояли шесть автобусов и наш фургон. Ко мне подошел
распорядитель:
- Товарищ Шаблинский?
- Он в командировке.
- Но вы из "Советской Эстонии"?
- Да. Мне поручили...
- Тело вы привезли?
- Мы втроем.
- Будете сопровождать его и в дальнейшем. Поедете в спецмашине. А это,
чтоб не мерзнуть.
Он протянул мне булькнувший сверток. Это была завуалированная форма
гонорара. Глоток перед атакой. Я смутился, но промолчал. Сунул пакет в
карман. Рассказал Быковеру и Альтмяэ. Мы зашли в буфет, попросили стаканы.
Альтмяэ купил три бутерброда. Вестибюль опустел. Еловые ветки темнели на
желтом блестящем полу. Мы подошли к фургону. Шофер сказал:
- Есть место в кабине.
- Ничего, - говорит Альтмяэ.
- Дать ему "маленькую"? - шепотом спросил я.
- Никогда в жизни, - отчеканил Быковер.
Гроб стоял на прежнем месте. Некоторое время мы сидели в полумраке.
Заработал мотор. Альтмяэ положил бутерброды на крышку гроба. Я достал
выпивку. Фима сорвал зубами крошечную жестяную бескозырку. Негромко звякнули
стаканы. Машина тронулась.
- Помянем, - грустно сказал Быковер. Альтмяэ забылся и воскликнул:
- Хорошо!
Мы выпили, сунули бутылочки под лавку. Бумагу кинули в окно.
- Стаканы надо бы вернуть, - говорю.
- Еще пригодятся, - заметил Быковер.
...Фургон тряхнуло на переезде.
- Мы у цели, - сказал Быковер.
В голосе его зазвучала нота бренности жизни. Кладбище Линнаметса
расположилось на холмах, поросших соснами и усеянных замшелыми эффектными
валунами. Глядя на эти декоративные каменья, журналисты торопятся сказать:
"Остатки ледникового периода". Как будто они застали и хорошо помнят
доисторические времена.
Все здесь отвечало идее бессмертия и покоя. Руинами древней крепости
стояли холмы. В отдалении рокотало невидимое море. Покачивали кронами сосны.
Кора на их желтоватых параллельных стволах шелушилась.
Никаких объявлений, плакатов, киосков и мусорных баков. Торжественный
союз воды и камня. Тишина.
Мы выехали на главную кладбищенскую аллею. Ее пересекали тени сосен.
Шофер затормозил. Распахнулась железная дверь. За нами колонной выстроились
автобусы. Подошел распорядитель:
- Сколько вас?
- Трое, - говорю. - Нужно еще троих.
Я понял, что гроб - это все еще наша забота. Около автобусов толпились
люди с венками и букетами цветов. Неожиданно грянула музыка. Первый могучий
аккорд сопровождался эхом. К нам присоединилось трое здоровых ребят.
Внештатники из молодежной газеты. С одним из них я часто играл в пинг-понг.
Мы вытащили гроб. Потом развернулись и заняли место в голове колонны. Звучал
похоронный марш Шопена. Медленно идти с тяжелым грузом - это пытка. Я устал.
Руку сменить невозможно. Быковер сдавленным голосом вдруг произнес:
- Тяжелый, гад...
- Пошли быстрее, - говорю.
Мы зашагали чуть быстрее. Оркестр увеличил темп. Еще быстрее. Идем,
дирижируем. Быковер говорит:
- Сейчас уроню.
И громче:
- Смените нас, товарищи... Але!
Его сменил радиокомментатор Оя. В конце аллеи чернела прямоугольная
могила. Рядом возвышался холмик свежей земли. Музыканты расположились
полукругом. Дождавшись паузы, мы опустили гроб. Собравшиеся обступили
могилу. Распорядитель и его помощники сняли крышку гроба. Я убедился, что
галстук на месте, и отошел за деревья.
Ребята с телевидения начали устанавливать приборы. Свет ярких ламп
казался неуместным. В траве чернели провода. Ко мне подошли Быковер и
Альтмяэ. Очевидно, нас сплотила водка. Мы закурили. Распорядитель потребовал
тишины. Заговорил первый оратор с вельветовой новенькой шляпой в руке. Я не
слушал. Затем выступали другие. Бодро перекликались мальчики с телевидения.
- Прямая трансляция, - сказал Быковер. Затем добавил: - Меня-то лично
похоронят как собаку.
- Эпидстанция не допустит, - реагировал Альтмяэ. - Дорога к смерти
вымощена бессодержательными информациями.
- Очень даже содержательными, - возмутился Быковер.
Слово предоставили какому-то ответственному работнику газеты "Ыхту
лехт". Я уловил одну фразу: "Отец и дед его боролись против эстонского
самодержавия" .
- Это еще что такое?! - поразился Альтмяэ, - В Эстонии не было
самодержавия.
- Ну, против царизма, - сказал Быковер.
- И царизма эстонского не было. Был русский царизм.
- Вот еврейского царизма действительно не было, - заметил Фима, - чего
нет, того нет.
Подошел распорядитель:
- Вы Шаблинский?
- Он в командировке.
- Ах, да... Готовы? Вам через одного...
Альтмяэ вынул папиросы. Зажигалка не действовала, кончился бензин.
Быковер пошел за спичками. Через минуту он вернулся на цыпочках и,
жестикулируя, сказал:
- Сейчас вы будете хохотать. Это не Ильвес.
Альтмяэ выронил папиросу.
- То есть как? - спросил я.
- Не Ильвес. Другой человек. Вернее, покойник...
- Фима, ты вообще соображаешь?
- Я тебе говорю - не Ильвес. И даже не похож. Что я, Ильвеса не знаю?!
- Может, это провокация? - сказал Альтмяэ.
- Видно, ты перепутал.
- Это дежурный перепутал. Я Ильвеса в глаза не видел. Надо что-то
предпринять, - говорю.
- Еще чего, - сказал Быковер, - а прямая трансляция?
- Но это же бог знает что!
